Но картина, открывшаяся десятому виконту, была слишком удивительной и загадочной. Поэтому его первым инстинктом стало стремление поделиться с сочувствующей аудиторией.

— Мама! Папа!

И Томми помчался к открытому окну, за которым стояли его родители. Никогда прежде он не совершал того, что смог совершить под влиянием охватившего его восторга. Одним прыжком он заскочил одной ногой на подоконник, умудрившись не упасть и не разбить головой стекло.

— Вы видели, что сделал дедушка?

— Томми, слезай оттуда! Ты упадешь! Том Брейс, если ты будешь смеяться, я…

— Мама, кто эта шикарная дама в купальнике?

— Это не купальник, Томми, а… Хотя да, конечно, это купальник… Том! Я убью тебя!

— Может быть, объяснишь мне, Джинни, в чем я провинился? Как я могу чему-то научить мальчика, если дед не желает подавать ему достойный пример?

— Нет! — внезапно проголосила миссис Хорнби Буллер-Керк. — Нет! Нет! Нет!

Томми завизжал от возбуждения.

И вот теперь, выражая глубокое сожаление, хроникер должен кратко описать последнее событие этого мирного дня в старой Англии.

Это необходимо сделать, так как отчет, впоследствии распространенный по деревне миссис Буллер-Керк, подобно многим рассказам взрослых о детях, был явной ложью. Миссис Буллер-Керк утверждала, что девятилетний демон в грязной одежде, издавая богохульные возгласы, прыгнул на нее с подоконника и стал так яростно колотить ее кулаками, что ей пришлось убегать из дома, спасая жизнь.

В действительности ничего подобного не произошло.

Миссис Буллер-Керк, отступив под действием увиденного из окна, ослабила хватку на двенадцатифутовом рулоне билетов. В наши дни в Англии изготовители экономят на любом материале. Длинная лента из тонкой бумаги сначала поплыла в воздухе, а потом, продолжая извиваться, опустилась на пол.

Дальнейший образ действий был неизбежен для любого мальчика.

С криком «Змея!» Томми спрыгнул с подоконника и ухватился за кончик ленты. Миссис Буллер-Керк побежала к двери. Часть билетов оторвалась от ленты, поэтому Томми помчался за леди, чтобы поймать остальное.

Когда стук туфель миссис Буллер-Керк замер в коридоре, Вирджиния дала волю гневу.

— Ради бога, женщина! — запротестовал ее муж. — Объясни, в чем моя вина!

— Ты не желаешь приучать мальчика к дисциплине, Том Брейс! Мне самой приходится этим заниматься! Ты не делаешь ничего, что должен делать муж и отец!

— Но послушай, Джинни…

— Больше я не стану этого терпеть! Я разведусь с тобой! Какая-то дисциплина в жизни необходима, хотя ты этому не веришь, так как тебя никогда ни в чем не ограничивали. Ты был единственным ребенком в семье и…

— А ты разве нет?

— Это ничего не меняет. Я ненавижу тебя! И не пытайся меня целовать, потому что я этого не хочу! Ну, может быть, только один раз… О, Том, это безумие нужно прекратить! И мы должны перестать поддразнивать бедного сэра Генри.

— Тебе это не кажется очередной non sequitur, дорогая?

— Не кажется. По сравнению с остальными он вполне нормален. Что из того, если он иногда выглядит несерьезным? Дженнингс всегда был чертовски серьезным, а теперь ведет себя бессмысленно. Ты говоришь, что сэр Генри умен как сам дьявол. Очень может быть, если он придает такое значение безобидной царапине на двери. Но мы должны заставить его помочь нам и раскрыть эту тайну. Пошли в Дубовую комнату, Том!

Таким образом, Вирджиния, вцепившись правой рукой в левую руку мужа, и Том с дубинкой в правой руке начали пробираться через лабиринт коридоров, достигнув в итоге средоточия тайны — Дубовой комнаты.

Не постучав, Вирджиния повернула ручку и открыла тяжелую, массивную дверь.

Они услышали голос синьора Равиоли, который сидел на табурете у клавесина, щелкая в воздухе большим и указательным пальцами.

— Нет!

— Сынок, я сыт этим по горло! Когда вы перестанете нести чушь о преступлении, совершенном призраком-левшой, страдающим астмой?

— Мы детективы или нет? — осведомился синьор Равиоли. — Почему вы мне не отвечать?

Его рука метнулась к хрупкой инкрустированной крышке клавесина, на которой лежала приметная черная шляпа. Синьор Равиоли нахлобучил ее на голову с такой силой, что она прижала ему уши.

— Во-первых, нет даже намека на то, — продолжал Г. М., стоя посреди комнаты размером пятнадцать квадратных футов и упершись кулаками в бока, — что сэр Бинг Родон когда-либо болел астмой. Во-вторых, мы знаем, что он был правшой. Разве вы не слышали, как девочка говорила, что на его правой руке был перстень с бриллиантом, которым он нацарапал надпись на оконном стекле?

Г. М. указал пальцем на левое из двух окон в стене напротив двери.

Хотя надпись была почти не видна на фоне розово-золотого заката, повернувшись боком, можно было разглядеть буквы, складывающиеся в слова: «Боже, храни короля Карла и».

Но для стоящих в дверях Тома и Вирджинии это было далеко не самым важным. В Дубовой комнате царила невыносимая духота, так как она почти постоянно оставалась запертой, демонстрируя условия, при которых призраку удалось войти в помещение и выйти вон. Тяжелые металлические ручки на обоих окнах были повернуты таким образом, что стальной стержень был опущен в гнездо в подоконнике.

Муж и жена, стараясь не беспокоить Г. М. и синьора Равиоли, бесшумно закрыли за собой дверь. Том бросил взгляд на два тяжелых засова сверху и снизу.

— По-твоему, — еле слышно шепнула Вирджиния, — нам лучше сказать Г. М., что концерт может не состояться? Ведь миссис Буллер-Керк…

— Ш-ш!

Так как стенные панели Дубовой комнаты были гораздо темнее, чем в других помещениях, она выглядела мрачной даже при ярком солнце. За исключением одной детали, беспорядок прошлой ночи оставался нетронутым.

Камин с белым каменным дымоходом, покрывшийся за прошедшие века дымной копотью вдоль нижнего края, был установлен по диагонали. Если смотреть на него из дверного проема, он находился в углу между стеной с окнами напротив двери и стеной слева от нее. На неровных голландских плитках очага лежала лютня.

Один из трех стульев и узкий стол лежали перевернутыми на полу с зиявшими между половицами щелями. Рядом валялась серебряная пепельница с оставленным Мастерсом окурком сигареты. Там же лежала рапира, чьи рукоятка-чашка и длинный тонкий клинок мрачно поблескивали под слоем масла, предохраняющего их от сырости. Клавесин с сидящим за ним синьором Равиоли стоял справа в положении приблизительно соответствующем камину слева.

Однако, как было отмечено, одна деталь претерпела изменения. Маленький железный сейф с открытой дверцей находился у правой стены. На нем стояла, сверкая золотом, бриллиантами, изумрудами и рубинами, подобранная с пола Чаша Кавалера.

Том и Вирджиния неоднократно видели все это раньше. Но их глаза снова жадно подмечали каждую подробность, включая царапину на внутренней стороне двери, покуда они не осознали, что Г. М. орет уже несколько секунд.

— …И это мое последнее слово! Призрак тут ни при чем! Мне нужна только завершающая деталь, чтобы заткнуть последнюю щелочку! А пока что давайте продолжим урок пения!

— Вы хотеть петь? — осведомился синьор Равиоли.

— Конечно!

Славный учитель музыки вскочил на ноги, сорвал с головы шляпу и бросил ее на пол.

— Значит, вы принять решение? Хорошо! Тогда слушать, что я скажу! Вы не правы!

— Сынок, меня бы удивило, если бы вы хоть раз сказали, что я прав. В чем я не прав теперь?

— В словах. «Он мертв, но не хочет лежать». «Аспидистра, крупнее которой нигде не сыскать». Вы слушать, что я говорить?

— Я же сказал, что слушаю.

— О'кей. Вы видеть, читать, петь их так часто, что думать, будто вы все знать! Н-н-нет! Каждый раз вы петь правильно, но не совсем! А почему? Потому что видеть их слишком часто и знать слишком хорошо! А что дальше? Я вам говорить! Вы выходить на сцена, готовиться петь и забывать вся чертова песня! Тысячу раз я говорить: делать все правильно первый раз, и тогда…