Я промолчала. Мысли мои занимала мольба о том, чтобы какой-нибудь завсегдатай не пришел и не прервал нашу беседу.

Вдруг меня охватили сомнения. «Почему я торчу здесь, – спросила я себя. – Нельзя быть такой навязчивой. Надо взять закуски и отправляться восвояси». В его черных глазах горели огоньки.

Мы проболтали так долго, что мне пришлось бежать на занятия. Запыхавшись, я влетела в аудиторию, когда мои студентки уже собрали учебники и надевали куртки.

Со временем я узнала, что Питер родом из Сиэтла. Его отец, президент банка, и так не слишком-то жаловал антропологов, и уж совсем терпеть не мог тех, которые бросили учебу, не получив докторской степени.

По словам Питера, ему надоели вечные придирки, и он уехал в Бостон, где в свое время счастливо провел студенческие годы. Работа в разных случайных местах побудила его открыть собственный киоск, тоже скорее случайно, чем намеренно.

Мне так понравился наш первый разговор, что я стала часто заходить к Питеру. Когда я заявилась в пятый раз, он сказал:

– Привет, училка, попробуй мою новую ромовую бабу, приготовленную по рецептам ганской кухни.

– Теперь мне не страшны вампиры. – Я имела в виду количество чеснока.

Он сказал, что ему нравятся мои шуточки.

После замечания о вампирах я несколько дней обедала в Пьюк-холле. Когда же я в следующий раз подошла к киоску, лицо Питера озарилось широкой улыбкой. А когда он сказал: «Я решил, что ты бросила меня, училка», – меня охватило трепетное чувство.

Я сравнила его слова с приветствием Дэвида, вернувшегося вчера вечером. После недельной командировки он вошел в дом, держа в одной руке портфель, а в другой – мобильник. Раздевшись, он спросил:

– Лиз, ты забрала мой синий костюм из чистки?

– Привет, я тоже соскучилась по тебе, – ответила я. Он промолчал. Пиликанье мобильника заглушило мою шутку.

Получив старомодное воспитание в семье почтенных американцев из Новой Англии, я даже не думала, что Питер может стать моим любовником. Старомодность можно определить как строгую мораль. А такая мораль запрещает адюльтер.

Благодаря Питеру я пристрастилась к его африканской кухне. Я говорила себе, что она вкуснее и здоровее. Если очередь бывала слишком длинной и он не мог спокойно поболтать со мной, я уносила лаваш к себе в кабинет, чувствуя себя очень глупо и одновременно испытывая сильное разочарование. В итоге я стала ходить обедать в два часа, когда наплыв посетителей становился меньше и Питер мог свободнее разговаривать.

Я представляла, как он медленно снимает свой гороховый костюм, подхватывает меня на руки и уносит. Моя игра воображения не имела границ, подобно тому как меня совершенно не волновало, что он несет меня по улицам, заполненным людьми и транспортом. Даже если это была не лучшая фантазия, она была моя и поэтому вобрала в себя то, что мне хочется. Только на самом деле я не знала, чего именно мне хочется. Я была никудышным фантазером.

Если бы не «Рождественские увеселения», я вообще сомневаюсь, что мы стали бы любовниками. Питер говорит, что все равно стали бы, но я не представляю, каким образом. Моя секретарша вручила мне два билета. Чудеса да и только: билеты на эти «Увеселения» было почти невозможно достать.

Дэвид сказал, что он не сможет пойти. Ему нужно было закончить отчет, а учитывая, что театром мы обычно наслаждались вместе, это было весьма печально. Предыдущее настроение упрочилось после безуспешного перебора одиноких знакомых, которые могли бы составить мне компанию. Однако, не слишком расстроившись, я пошла в театр одна. Некоторые терпеть не могут выбираться куда-то в одиночку. Но мне это вполне по душе, разве что не хватало собеседника для последующего обмена впечатлениями.

Традиционно на таких «Увеселениях» исполняется «Владыка бала». По завершении первого действия артисты ведут зрителей в фойе. Сотни людей поют, двигаясь друг за другом своеобразным танцевальным ручейком.

Памятуя о собственной неуклюжести, я тщательно слежу за своими ногами во время этого танца. Напевая мелодию, я стараюсь попадать в такт, вполне довольствуясь незнакомыми партнерами, когда вдруг, подняв глаза, вижу перед собой Питера без горохового костюма. Без этой толстой маскарадной оболочки он оказался стройным. И в ирландском свитере выглядел как профессор, самый, самый, самый красивый профессор – красивее, чем в любой из моих фантазий.

Мы встретились взглядами. Он улыбнулся. Нет, это слабо сказано. Он весь лучился. Покинув свое место, он встал рядом со мной. По окончании танца все обычно обнимались, и мы тоже не нарушили этого обычая.

– С кем ты пришла?

– Одна.

– Тут какая-то ошибка. Мы исправим ее.

Он представил меня своим спутникам, супружеской паре, хотя я уже знала Джуди и Марка Сментски. Джуди работала врачом у нас в Фенвее. Марк был скульптором, с ним я встречалась по делам колледжа. После работы я не общалась с сотрудниками Фенвея. Дэвида мало интересовали люди, занятые в сфере образования. От знакомства с ними он не мог получить никакой выгоды.

Мне всегда нравилась Джуди. Она ни разу не упоминала, что знакома с Питером, но почему-то она вдруг сказала: «А знаешь, кузен моего мужа жил в одной комнате с овощем из твоих фантазий в общежитии Северо-восточного университета». Она понятия не имела о том, что на пороге климакса в моем сердце вспыхнула пылкая юношеская страсть.

Когда занавес пополз вверх и началось второе действие, мы уже сидели в зале. Питер занял пустовавшее рядом со мной кресло. Потом мы пошли прогуляться по Гарвард-ярд.

Джуди и Марк отправились домой, поскольку они сомневались, что их старшая дочь, сама еще школьница, сможет как следует позаботиться о своей семилетней сестре. Совершенно случайно, из-за безответственности их старшей дочери, я оказалась на вершине счастья. Именно тогда я впервые осталась наедине с Питером, и никто не донимал меня вопросом: «У вас есть салат из свежих огурцов с йогуртом?»

– Давай заглянем в «Касабланку», выпьем чего-нибудь горяченького, – предложил он.

Мы зашли в это маленькое кафе, расположенное в подвальчике театра на Браттл-стрит. Мы оба, не сговариваясь, заказали горячий шоколад с мятой. Я обычно забываю имена, но зато помню, во что люди одеты и что они едят.

За соседним столиком двое мужчин, на вид лет тридцати, – один бородатый, другой чисто выбритый – играли в «Отелло».[3] Тишину нарушал только стук шашек. Еще один клиент, пожилой, что-то строчил в блокноте.

Официант чистил огромный кофейный агрегат, протирая тряпкой медные детали. Его деловитая суета явно напоминала всем присутствующим, что пора по домам, хотя кафе должно было работать еще полчаса.

Мы болтали, сидя за столиком, на котором едва помещались две наши стеклянные чашки. Желая подчеркнуть значение своих слов, Питер коснулся моей руки. У него были теплые пальцы.

– Четыре года я жил с одной женщиной. Однажды вернулся домой. А она ушла, оставив записку, в которой сообщала, что ей нужно найти себя.

– Ты обиделся, что она ушла без предупреждения? – спросила я.

– Оглядываясь назад, я понимаю, что дело к тому и шло, но я ничего не замечал. Однако я долго переживал свою обиду.

– И как долго?

– Восемь месяцев, три недели, два дня, двадцать минут и тридцать три секунды.

– Так точно?

– Нет, я это уже подсчитал потом, но примерно тогда я сообразил, как можно склеить треснувшее сердце. – Видя на моем лице озадаченное выражение, он добавил: – Треснувшее сердце – это не так плачевно, как разбитое. Мне нравилась Лори, но я не любил ее.

– И как же ты склеил треснувшее сердце? Только не говори, что клеем или скотчем.

– Я сосредоточился на том, что у нас было плохого, стараясь не вспоминать хорошее. И вот теперь я могу спокойно впустить обратно и хорошие воспоминания.

Я рассказала ему о моей работе. Когда он спросил о мужчинах, я упомянула о Дэвиде. Он откинулся на спинку стула: