На предварительном следствии и судебном заседании, когда рассматривалось уголовное дело Балагура, Кривенко давал показания. Он видел, как Балагур, привезя на ферму овес, часть мешков оставил в кузове своей машины, отвез в урочище Залики и спрятал в зарослях. Там и застали его с краденым работники милиции. Но Дмитрию не за что было обижаться на Павла: и свидетельств и доказательств хватало. Да и сам сознался: украл. За что и получил срок.

— С какой целью вы бежали из места лишения свободы?

Под Дмитрием скрипнула кровать.

— Морду набить… Кривенко.

— Вы знали в колонии, что он живет с Ириной?

— Узнал.

— От кого?

— Иван Дереш рассказал. Да и сам догадывался: писем не получал. Я спятил, когда советовал жене обращаться за помощью к Кривенко.

— Разве надежней друзей не было?

Дмитрий назвал десяток имен, уверял, что каждый из этих товарищей мог бы помочь Ирине в трудную минуту, и горевал, как мог забыть, что Кривенко не склонен к благородным поступкам. Грозил ведь: «Убью!» Но когда огласили приговор, тот подошел к Дмитрию, успокаивал его, говорил, чтоб не падал духом: время пройдет быстро, а он, Кривенко, приглядит за его семьей, поможет, заступится, если будет нужно.

— А на уме у него, — печально сказал Дмитрий, — было совсем другое.

— Вернувшись после освобождения, вы отказались от намерения расквитаться с Кривенко?

— Иногда хотелось. Но с меня хватит шестилетней «школы» за колючей оградой.

В исправительно-трудовой колонии, куда отправили после приговора за побег, Балагура причислили к тем, кто вторично вступил в конфликт с Уголовным кодексом. «Шефом» его стал заместитель председателя наблюдательной комиссии при исполкоме поселкового Совета народных депутатов калмык Джал Бадмарович — комсомольский секретарь автоколонны. «Что я от твоего шефства, пожирнею?» — огрызнулся Дмитрий, когда они знакомились. Заместитель начальника колонии по политико-воспитательной работе промолчал. А Бадмарович улыбнулся: «Да и я с тобой, вижу, веса не прибавлю».

Джала Бадмаровича осужденные считали своим человеком. Его можно было встретить в жилой зоне и в цехе, в читальном зале и школьном классе.

Где-то через месяц после знакомства Дмитрий сидел за книгой. Подошел Джал Бадмарович. Из нескольких его фраз Балагур понял: тот знает, что делается в Орявчике. Ирина родила дочку?! Дмитрий не мог этому поверить. Бадмарович показал письмо из сельсовета. «Назвали ее Марьяной», — прочитал Дмитрий. Он не находил себе места. Не соврал, оказывается, Иван Дереш. Уже и дочка появилась. Ну а Митя? Что с ним? И спросил: «На сына я имею право, Джал Бадмарович?» — «Одинаково с матерью». — «Смогу его забрать?» — «Без решения суда — нет». — «А если сын захочет жить со мной?» — «Суд учитывает желание ребенка только по достижении им десятилетнего возраста».

Узнал Дмитрий и о том, что суд учитывает также условия жизни каждого из родителей, материальное обеспечение, их способность правильно воспитывать ребенка. Он печально понурил голову. «Скажут: какой воспитатель из бывшего осужденного?» — «Многое зависит от характеристики, полученной в исправительно-трудовой колонии», — пояснил Бадмарович. «Я буду стараться…» — заверил Дмитрий.

В день освобождения из-под стражи Джал Бадмарович вручил Балагуру конверт. «Вот характеристика. Желаю вам счастья».

Дома Дмитрий не раз перечитывал этот документ. «Скоро Мите десять лет. Подам в суд», — думал, пряча конверт среди книг на полке. Но чем ближе было десятилетие сына, тем больше одолевали его сомнения: «Что скажет Митя? Пойдет ли ко мне?..»

— Когда вы, Дмитрий Владимирович, приехали к Ирине, во дворе никого не заметили?

Дмитрий задумался, вспоминая тот вечер.

— Нет, — сказал он как-то неопределенно.

— А возле ясеня?

— Я выключил свет.

— Может, перед домом кто-нибудь стоял?

— Не обратил внимания.

Допрос внес определенные коррективы в план работы Натальи Филипповны. До сих пор она исходила из того, что Балагур перед тем, как был ранен, разговаривал со своим врагом или хотя бы видел его, а выходит, кто-то незамеченный ударил его в спину. Стало быть, преступник заранее готовился к нападению, ждал. Кому же Балагур помешал? Кто так жестоко обошелся с ним? Подозрение падает на Бориса Бысыкало. Он приходил к Ирине, когда заболела дочка, интересовался, помогают ли выписанные лекарства. Расспросил, когда день рождения. «Зайду, если не выгоните». Найденный на месте происшествия букет — доказательство тому, что Борис шел поздравить Ирину. Но он ли напал на Дмитрия? Они не знакомы. Допустим, он был во дворе восьмого дома на Летней. Но Дмитрия ранил не он. Почему тогда все отрицает? Уперся: «К Ирине не ходил. Букет забыл на автобусной остановке…»

С этими мыслями старший лейтенант вошла в кабинет старшего оперуполномоченного Крыило. Капитан (он любил шутки) вытянулся, словно перед генералом. «Сидите, сидите», — махнула рукой Наталья Филипповна. Настроение у Крыило было приподнятое. На столе лежал убористо исписанный лист бумаги. «Наверное, раздобыл ценные материалы по делу», — подумала Кушнирчук и не ошиблась. Таксист Коваль показал, что возил фельдшера Бориса Бысыкало в Нетесов. Из Синевца выехал где-то около двенадцати часов и оставил Бориса неподалеку от дома Марты.

— Бысыкало нужно арестовать, — убежденно сказал капитан.

— На каком основании?

— С самого начала дает заведомо ложные показания. Знакомство с Ириной отрицает, от букета отказывается. Коваль возил его в Нетесов после нападения на Балагура, а Бысыкало уверяет, что раньше. Виновен и выкручивается.

— Нужно доказать: причастен к преступлению или нет. Для этого необходимы свидетельства, факты. Весомые. Неопровержимые.

— Под арестом во всем сознается.

— Найдутся основания — задержки в аресте не будет. Пока еще Бысыкало не собирается бежать от следствия и суда. Потому и подчеркиваю: нужны доказательства, а их пока что почти нет.

— А букет?

— Балагура не букетом ранили…

Дискуссия в кабинете Крыило несколько затянулась. Обговорили несколько версий, и ни одна не получила обоюдного одобрения. Нужно было еще раз проверить показания Бысыкало и искать не только Кривенко, но и давних знакомых Балагура. Кто-то мог затаить злость, обиду и отомстить только теперь.

Кровать Балагура стояла у окна. В открытую створку струился свежий воздух — смесь запаха зрелых яблок из небольшого больничного сада и легкой осенней прохлады. Дышалось легко. Но время в одиночестве тянулось медленно.

Зашла медсестра Галина, сделала укол, поставила градусник. Из палаты уходить не спешила. Села на край кровати.

— Вы здешняя, Галинка?

— Да.

— Фельдшера Бысыкало знаете?

— Он не у нас — в поликлинике работает. Его мать интересовалась вашим здоровьем. Говорят, Бориса подозревают в том, что ранил вас.

— За что?

— Вам лучше знать, Дмитрий Владимирович.

У Галины глаза синие, как утреннее небо весной; брови — журавлиные ключи над вечерним окоемом; взгляд по-детски доверчивый.

Взяла градусник.

— Температура небольшая. И хорошо. Редко у кого так бывает после операции. Вы молодец.

— Как печеный огурец, — попробовал пошутить Дмитрий, закашлялся и почувствовал боль в груди.

— Почему вас родные не навещают? — спросила Галина.

Дмитрий какое-то мгновение молчал. Потом ответил:

— Нет у меня родни, Галинка.

Бледное лицо Дмитрия стало печальным.

— Была жена, сестричка, да с другим ушла и сына взяла.

Слово за слово Дмитрий рассказал о жене и сыне. Часто замолкал, будто не зная, что сказать дальше. Галина заметила, как тяжело ему говорить, но не удержалась от искушения и спросила:

— А Павел красивый?

Может, для Ирины и красивый. Не стал ни хвалить, ни хулить: какой есть, такой и есть. Муж с женой — вода с мукой: смешать — смешаешь, а размешать — не размешаешь…

Дверь в палату широко открылась.

— Здоров, курортник! — Вадим Гурей из-под белого халата, накинутого на широкие плечи, протянул руку. — Как здоровьечко? Ты надолго обосновался? А трактор пусть ржавеет?