Цви и его семья спрятались в тайниках, построенных отцом и дедом. Один тайник был в подвале, второй – за стеной. И они тогда уцелели.

Вскоре немцы создали в городке гетто, неподалеку от синагоги, согнав туда евреев. В гетто провели третью облаву.

На этот раз счастье, казалось, изменило Цви. Когда вся семья спряталась в тайниках, выяснилось, что среди них нет младшего брата. Цви отправился на поиски и уже не смог вернуться в тайник. Он убежал за город, прятался в поле среди кустов табака. Вечером его поймал какой-то человек и передал немцам. У вокзала Цви увидел родственников и примкнул к ним. Евреи стояли в длинной очереди, километра на два. Колонну грузили в товарные вагоны.

Немцев там было немного. Большинство охранников – поляки из местных жителей. В какой-то момент евреи бросились наутек, побежал и Цви с двоюродным братом в пшеничное поле. По бегущим стреляли. Братья весь день прятались и уходили все дальше. К вечеру они добрались до деревни, где жили несколько знакомых крестьян. Мальчики долго не решались постучать к ним. Наконец, поборов страх, вошли в дом, попросили у крестьянина поесть. Он дал им по ломтю хлеба и сказал, чтобы они убирались: он не хочет влипнуть в историю. Но куда они могли пойти? Решили вернуться в город и узнать в синагоге, есть ли здесь еще евреи? К ночи из убежищ вышли несколько уцелевших. В полночь немцы окружили городок и в громкоговорители сообщили, что евреям нечего больше опасаться: акция закончена, можно выходить из тайников.

Цви и его брат вернулись ночью в семейный тайник. Но как долго можно жить в убежище? Отец решил бежать отсюда: кто-нибудь мог выдать немцам оставшихся евреев. Ночью семья выбралась из городка и пришла в дом к одному польскому крестьянину, которому отец Цви еще в начале оккупации отдал свою мебель и вещи. Поляк страшно испугался и просил уйти. Но жена этого человека заступилась за беглецов. Их заперли в сарай. Они вырыли для себя тайник и просидели там до зимы. Но хозяин покупал слишком много хлеба и тем самым выдавал себя. Во всяком случае, так он говорил и требовал чтобы евреи убирались.

Беглецы решили схорониться под стогами. Ночью они вырыли яму и под утро перебрались туда из сарая. Но что-то не понравилось отцу, и он решил проверить надежность человека, укрывшего их. Семья Цви незаметно выбралась из тайника и спряталась на краю лесочка. Вскоре они увидели, как появилась большая толпа крестьян с косами и вилами и напала на убежище. Поляки проткнули вилами стог, а потом подожгли его.

Теперь беглецы могли жить, только прячась в лесочках и воруя съестное. Узнав, что в их городе еще есть гетто, они пробились туда. Но гетто оказалось западней. Однажды немцы окружили его и начали новую операцию: отдельно собрали детей и стариков, молодых женщин, мужчин. Цви стоял среди мужчин, но он был мал и немцы вытолкнули его. Он спрятался в уборной и, переждав, вылез оттуда и вернулся к взрослым. На этот раз он встал на камень и выглядел выше, чем был. Вечером немцы расстреляли за городом всех, кто был им не нужен. Ночью с расстрела вернулись пятьдесят мужчин, работавших могильщиками...

Утром оставшихся в живых евреев погнали в рабочий лагерь. Некоторые в колонне толкали телеги с инструментом. Цви увидел, что в одной из телег сидит его братишка Цадок. Мальчик во время облавы прятался за грудой камней, а потом присоединился к колонне. Цви взял его за руку и не отпускал. По дороге в колонне они нашли и своего отца. В лагере, куда их привели, комендант Файгс устроил «линейку». Детей и пожилых мужчин вывели из строя. Цадок спрятался в уборной, но немцы нашли его. Цви и его отец видели, как солдат тащил мальчика в группу обреченных. Детей и стариков убили за лагерем, хоронили их евреи.

Оставшихся направляли на работу в разные места. Цви попал на завод, где делали запчасти для самолетов. С отцом он виделся только по ночам. Дядя Цви был с ними в одном лагере. Он пытался бежать, и его застрелили. В том же лагере несколько человек попались на краже пищи. Комендант Файгс построил узников и на виду у всех выколол «ворам» глаза... Но он ошибся, считая, что отвадит людей от краж.

Вскоре группа парней и девушек из числа узников ворвалась в караульное помещение, похитила оружие эсэсовцев и бежала. В отместку охранники набросились на тех, кто остался в лагере. Файгс построил лагерь на плацу и заявил, что убьет каждого четвертого в наказание за совершенный побег. Начался отсчет, Цви попал в число обреченных. Всю ночь и до следующего дня приговоренные к смерти пролежали на плацу. В полдень приказ изменили – решили убивать каждого второго из них. Снова пересчитали людей, на сей раз Цви повезло.

Немцы выстроили приговоренных на плацу, снова пересчитали и расстреляли каждого второго – около ста человек.

Полтора года спустя Цви перевели в Майданек, где он работал механиком в гараже СС. В Майданек привозили евреев из разных стран и убивали, были там и пленные красноармейцы. Когда к Майданеку приблизилась советская армия, их всех убили. Евреев тоже уничтожали по списку, составленному заранее. Остальных пешком и поездами переправили в Освенцим. Многие погибли по дороге, во время ужасного перехода, а многих отправили в газовые камеры в Освенциме. Цви попал в колонну осужденных на смерть, но в последнюю минуту какому-то немцу потребовались рабочие руки, и он выбрал Цви. Мальчика побрили и вытатуировали на руке номер 18466, так он попал в лагерь в Глейвице-Б, где наконец получил миску супа и ломоть хлеба. Небо послало ему еще один подарок: здесь мальчик встретил отца.

Несколько месяцев они работали на производстве пушек. Как-то раз Цви и его товарища отправили в город за молоком для охраны. Когда они появились на улице, толкая тележку с бидонами, вокруг собралась толпа, потрясенная зрелищем – два полуживых ребенка, впряженных в тележку. Добрая женщина подала им булочку, но солдат выхватил ее и бросил. Когда они наконец добрались до молочного завода, их встретили улюлюканьем и криками: «Жиды – воры!»

Когда русские бомбили Глейвиц, завод и лагерь начали эвакуировать. Узников пешком погнали в Верхнюю Силезию. На другой день появился начальник глейвицского лагеря и отобрал желающих идти дальше. Цви и его отец остались. Вскоре русские подошли к лагерю, тогда эсэсовцы начали обстреливать бараки трассирующими пулями. Деревянные строения загорелись, многие узники погибли. Цви и его отец спрятались в пустом бетонном складе.

На другой день стало ясно, что немцы бежали. Гутманы выбрались из лагеря и отправились в близлежащий городок. Там их встретил патруль красноармейцев...

Можно понять, отчего Цви Гутман потерял самообладание, увидев Эйхмана. Он долго молча сидел напротив убийцы, смотрел, вспоминал и плакал. Затем он встал и вышел из салона. Говорят, что Цви даже пытался улыбаться.

Больше он не проявил к палачу никакого интереса. Я не входил в носовой салон, пока не понял, что интерес к Эйхману ослаб. Да и ни к чему было привлекать внимание к своей персоне. Войдя туда, я увидел возле иллюминатора бодрого Эйхмана. Он сразу почувствовал, что кто-то новый пристально разглядывает его, и заерзал в кресле.

Доктор сказал мне, что пациент вполне здоров и окончательно очнулся от наркоза. Он продолжает помогать охране и, можно полагать, не предпримет каких-либо попыток сбежать или осложнить наше положение во время промежуточных посадок. Мы решили не вводить ему больше усыпляющих средств. С капитаном мы договорились, что в Дакаре члены экипажа не выйдут из самолета. Если же власти будут настаивать, чтобы они покинули машину во время заправки, то врач не позволит беспокоить больного. В таком случае доктор и двое оперативников останутся при Эйхмане.

Охранникам же я сказал, что, несмотря на примерное поведение немца, доверять ему не стоит, а надо внимательно следить за ним – как бы он не попытался покончить с собой. В полете Эйхмана стерегли Эзра Эшет, Зеев Керен, Йоэль Горен, Элиша Ноар и Йорам Голан. Им приходилось кормить преступника, словно ребенка, ведь он ничего не видел в своих очках. Гад Нешри вызвался помогать нам обслуживать Эйхмана и удивлялся его могучему аппетиту. Сам Нешри ничего не ел с той минуты, как Эйхман очутился на борту машины.