— Ерунда! — возразила Рита. — Никуда не надо ходить. Посмотрим, что будет дальше.

— Нет, насчет пощечины следует подумать, — сказала серьезно Клара. — Ты можешь подать заявление в райком комсомола, и ей за это здорово влетит. Могут даже из комсомола исключить.

— Правильно! Ты же не комсомолка! Какое она имеет право… — начала Лариса.

— А комсомолок можно по физиономии бить? — прервала ее Клара.

— Нет, но все-таки…

— Ты сначала думай, прежде чем говорить!

— Подождите, девочки! Никуда не надо жаловаться, — сказала Рита. — Нужно быть принципиальней, Алексееву мы обвиняем за то, что она поступила не по-товарищески, нажаловалась… А сами что собираемся делать? Насчет пощечины разберемся в классе. Подумаешь, пощечина! Мальчишки еще хуже дерутся — и ничего… Алексеева вспыльчивая!

— Это не оправдание.

— Да никто ее и не оправдывает…

Лида, Нина Шарина и Тамара, взявшись под руки, медленно шли по коридору.

— Девочки, а ведь в классе случилась непоправимая история… — с грустью заметила Лида,

— Ничего страшного! Утрясется.

— Ошибаешься, Тамара! — возразила Нина. — Я согласна с Лидой. Теперь уж ничего не сделать. Они ни за что не помирятся!

— Кто не помирится? — удивилась Тамара.

— Если Валя и простит, то Аня не согласится мириться, — уверенно сказала Лида.

— Плохо вы знаете Аню!.. Это я беру на себя!

— А не много ли берешь?

— Дальше будет видно! — твердо сказала Тамара и, не откладывая дела в долгий ящик, отправилась на поиски Алексеевой.

ПРИМИРЕНИЕ НЕ СОСТОЯЛОСЬ

Как трудно осознать свою ошибку, когда в душе свежа еще горечь обиды и возмущения! И даже если под влиянием горячих убеждений подруг станет, наконец, ясно, что ты неправа, то где взять столько сил и мужества, чтобы признать свою ошибку перед всеми?

Аня нисколько не раскаивалась и не сожалела о том, что сделала. Она не пошла бы ни на какие уступки, если бы Катя Иванова, Тамара Кравченко и Женя Смирнова — эта новоявленная тройка воспитателей — не доказали ей, как дважды два четыре, что ее поступок позорит не только комсомольский коллектив класса и школы, но подрывает авторитет комсомола вообще. Они знали самолюбивый, но честный, волевой характер подруги и приводили такие примеры, что Аня нашла в себе мужество признать свою ошибку перед всем классом.

После звонка, когда все собрались в классе, она вышла к столу и прерывающимся от волнения голосом глухо заявила:

— Девочки! Одну минуту внимания!.. Я хочу сказать, что мой поступок… роняет… роняет звание комсомолки… и… не имеет названия…

Аня замолчала, и ей казалось, что больше она не в состоянии произнести ни одного слова. Но, встретив одобрительный взгляд Кати, глубоко вздохнула и закончила уже более твердо:

— Я сама поняла свою ошибку… сильно раскаиваюсь… и обращаюсь при всех к Беловой… с просьбой простить меня.

Валя с торжествующей улыбкой оглянулась по сторонам и встала:

— Значит, я была права! Ты поступила не по-товарищески!

— Нет, я говорю о том, что ударила тебя…

— Но ты же ударила меня за то, что я назвала тебя доносчицей!

— Да, но я раскаиваюсь только в том, что ударила! Твой поступок по отношению к Константину Семеновичу — это такое безобразие… такая выходка…

— Так ты извиняешься или ругаешься? — перебила ее Валя.

Разговор явно затягивался, и Женя встала в дверях, чтобы предупредить о приближении учителя. Остальные молча слушали.

— Я виновата в том, что не сдержалась и ударила тебя, а не в том, что сказала Константину Семеновичу о твоей глупости. Предупреждаю всех, что я всегда буду поступать так!

В классе загудели.

— Не вздумайте опять парламент устраивать! — закричала Женя. — Я категорически запрещаю ругаться! Хватит на сегодня!

— Тише! — крикнула властно Тамара. — Пускай она извиняется. Не мешайте!

— Какие же могут быть извинения, раз она считает себя правой! — с презрительной гримасой сказала Валя.

— Да что ты прикидываешься глупенькой! — вскипела Тамара. — Она извиняется за то, что пощечину тебе залепила. В этом весь вопрос. Ты извиняешь ее или нет? Отвечай!

— Я не могу принять извинения, если она считает себя правой! — упрямо сказала Валя.

— Ну и оставайся с пощечиной! — резко отчеканила Тамара. — Дело твое!

— Правильно! — вмешалась Светлана. — Бели она не прощает, то мы прощаем. Аня нашла в себе мужество признать ошибку, сделала хорошо, по-комсомольски. Правда, девочки?

В ответ на это в классе поднялся шум, но Женя сразу же его погасила.

— Идет! Идет! Тихо! — крикнула, она, торопясь на свое место.

Анна Васильевна, как всегда, стремительно вошла в класс и, махнув рукой, что означало «садитесь, девочки», опустилась на стул. Так же поспешно она раскрыла журнал, но вдруг что-то вспомнила и, откинувшись на спинку стула, уставилась на учениц.

Девушки выжидающе смотрели на преподавательницу истории. Сейчас она скажет: «Закройте учебники», или «Достаньте тетради», или, наконец, начнет водить пальцем в журнале по списку сверху вниз и обратно.

«Что, дрожите?» — спросит она при этом.

«Ой! дрожим…» — сознается Нина Шарина.

Когда палец Анны Васильевны гуляет по фамилиям, Надя Ерофеева своим пальцем крепко жмет на сучок в парте, или держится за ручку портфеля, или просто за платье рядом сидящей подруги. К сожалению, этот прием плохо помогал, и Анна Васильевна вызывала ее как раз тогда, когда она особенно крепко держалась за что-нибудь.

Несмотря на такие «страхи», школьницы любили Анну Васильевну за ее доброжелательность, справедливость и умение вести свой предмет увлекательно и живо. На уроках истории разве только Таня Аксенова могла дремать. Но Таня тем и отличалась, что могла спать когда угодно и где угодно.

— Вас, кажется, можно поздравить?

— С чем?

— С новым классным руководителем и преподавателем литературы.

— Особенной радости мы пока еще не испытали! — сказала Клара Холопова.

— Должна сказать, что Константина Семеновича я знаю давно. Если вы сумеете завоевать его доверие, то не пожалеете… Да… А теперь — закройте учебники.

У Кати Ивановой бывали минуты, когда она с трудом удерживала смех, и в самые серьезные, неподходящие моменты глаза ее весело блестели.

«Смешинку проглотила?» — спрашивал обычно отец, заметив, что глаза дочери искрятся, а рот без всякого видимого повода расплывается в улыбке.

Так и сейчас. Пробегая взглядом по партам, Катя делала над собой героические усилия, чтобы не прыснуть. Вот сидит Таня и, не мигая, пристально смотрит на учительницу. Разве это не смешно? Она же знает что Таня спит с открытыми глазами. Нина Косинская слушает отвечающую вытянув губы и с таким видом, точно для нее решается вопрос жизни или смерти. У Лиды Вершининой мечтательное, потустороннее выражение лица. Тамара откинулась на спинку парты и нагнула голову, словно приготовилась бодаться. У Светланы Ивановой коса лежит на задней парте. Если бы с ними учились мальчишки, то обязательно привязали бы ее косу к парте…

— Крылова! Пожалуйте к доске! — голос учительницы на какой-то момент возвращает Катю к действительности.

Крылова встряхивает головой, привычным жестом одергивает платье и нехотя подходит к доске.

«А вдруг она сейчас вместо ответа — запоет?» — неожиданно думает Катя и отчетливо представляет себе эту картину. Крылова поворачивается к учительнице, откашливается, прикладывает левую руку к груди, закатывает кверху глаза и сильным голосом начинает: «Чайка смело пролетела над се-до-ой волной…» Воображение Кати рисует вытаращенные от удивления глаза Анны Васильевны… И, закрыв рот рукой, она нагибается к парте, чтобы не расхохотаться.

Прошло десять-пятнадцать минут, «смешинка» исчезла, и все стало обычным и мало интересным.

У Кати был серьезный недостаток, о котором она прекрасно знала и с которым по мере своих «слабеньких сил» боролась. Она была ленива. Катя могла прекрасно учиться, но училась средне. Не хватало воли избавиться от лени. Любила она делать только то, что нравилось, остальное давалось «со скрипом», как выразился ее отец.