3

Ловилось хорошо. В садке у Дмитрия Ивановича уже плескались три небольших тарани и подлещик. Но привычного азарта не было, и он все чаще отрывался от поплавков, то посматривал на солнце, которое медленно выкатывалось из-за необозримого лимана и высвечивало верхний слой воды, то бросал взгляд на зеленую стену камышей, становившуюся все ярче.

Сначала объяснял свое состояние болью в пораненном пальце, но потом понял, в чем дело, и удивился: куда подевалась его былая страсть, когда он с удочкой в руке забывал обо всем на свете?

И Дмитрия Ивановича снова охватили мысли, которые в последнее время не покидали его: о своем теперешнем месте в жизни. В течение минувшего пенсионного года с ним происходили странные вещи. То, что раньше, из-за занятости на работе, не было достижимым, а теперь стало доступным, внезапно утратило всякую прелесть. Декоративный садик на своем участке в Киеве он привел в порядок, выкорчевал засохшие кусты роз и посадил другие, наново проложил дорожки и посыпал их песком, но делал это не от душевной потребности, а чтобы скоротать время, которого вдруг оказалось чрезмерно много. И вот даже самое большое увлечение остыло в нем. И где?! В знаменитых плавнях, куда не каждый может попасть, в волшебно зеленом рыбьем царстве, о котором столько слышал и мечтал.

Словно проверяя себя, Коваль вынул из воды садок, посмотрел на рыбу, которая барахталась в железной клетке, и, удивленный, снова опустил ее в воду.

Тем временем поплавок одной из удочек потянуло влево. Коваль прозевал момент подсечки и по клеву понял, что упустил приличного карася. Было обидно. Но сердце его не вздрогнуло той горьковато-сладкой дрожью, которая пронизывает заядлого рыбака, когда тот видит, как поплавок вдруг клонится набок, а потом резко уходит под воду.

Черт возьми, с ним что-то происходит! Может, он просто захворал? Той страшной болезнью пожилого человека, когда, выбитый из стремительного течения жизни, он начинает чувствовать свои хвори и его неожиданно сваливает инфаркт. Особенно часто это случается с военными, которым после напряженной службы очень тяжело привыкнуть к новой, гражданской жизни.

Но нет! Есть еще порох в пороховнице! Может, именно поэтому и тяжело, что лишился возможности выплескивать нерастраченную энергию. Ему теперь все чаще снились сны, в которых он ловил преступников, устраивал им хитроумные ловушки, вел дознание, раскрывал всю сложность человеческих взаимоотношений и борения страстей. Впрочем, никто ему не мешал и наяву раздумывать о таких делах и даже философствовать. Но он не мог рассуждать вообще, не имея перед собой конкретного дела, конкретной человеческой судьбы, не соприкасаясь с людьми, о мыслях, поступках и чувствах которых, явных и скрытых, размышлял бы и делал выводы. Он привык вмешиваться в чужую жизнь не из любопытства, а для того, чтобы найти истину и защитить справедливость, возвратить человеку честное имя или успеть преградить путь злу.

Удивительная вещь! Когда он работал, ему редко снились сны, связанные со службой. А когда вышел на пенсию, на него по ночам стали сваливаться целые криминальные истории, которые он распутывал. Случалось, просыпался от ужаса в холодном поту из-за того, что не мог найти истину.

Сначала думал, что это от переутомления — весь минувший год очень много работал, — потом решил, что его терзает последнее, незаконченное дело. В первые дни после отставки, проснувшись рано утром, он схватывался бежать на работу, но, поняв, что спешить некуда, горько успокаивался. Работать же в тихой обители какого-нибудь учреждения, в отделе кадров, чтобы добавлять к своей пенсии какую-то сотню рублей, он не мог. Это было не для него. Копить деньги на собственную машину, становиться автолюбителем, как некоторые коллеги, он тоже не хотел. Его вполне устраивали обычные автобусы или троллейбусы. Наконец решил начать по-настоящему отдыхать. Пенсионер — значит, пенсионер!

В управление он не ходил. Ему было достаточно один раз переступить порог своего отдела на восьмом этаже и увидеть, как бывшие коллеги, радостно поприветствовав его, не торопились при нем обсуждать дела, чтобы ощутить себя лишним и уйти с таким чувством, которое не разрешало повторять посещение.

Он был вынесен из потока активной жизни. Жизнь, с ее противоречиями и свершениями, текла мимо. Будто выпал неожиданно за борт, и пароход с каждой минутой удаляется, а он барахтается одиноко в необозримом океане.

Теперь в его жизни были только книги, заседания в клубе министерства, встречи с пионерами, воспоминания и рыбная ловля.

Было неловко перед Руженой, которая не знала минуты покоя: служба, магазины, домашние дела. Он любил ее и хотел взять на себя часть забот. Начал привыкать терпеливо выстаивать в очередях, убирать комнаты.

Это было нетрудно. Удручало, что он словно бы утратил себя. Смотрел в зеркало и видел незнакомое, безразличное ко всему лицо с чужими потухшими глазами.

Казалось, в один миг прожил десятки лет и постарел душой так, как не стареют за все прожитые годы. И его все сильней охватывал страх, что изменения эти станут необратимыми…

Коваль огляделся. Лодка, черпак, жестянка с червями, горшочек с приманкой — каша и жмых — все это, освещенное ярким утренним солнцем, показалось ему сейчас серым, неинтересным, даже постылым. Он вытащил папиросы, закурил и жадно затянулся. Выйдя на пенсию, он мобилизовал волю и бросил курить. Но эти несколько месяцев полной бездеятельности доконали его. И в один прекрасный день, махнув на все рукой, пренебрегая упреками Ружены, снова закурил свой любимый «Беломор». Почувствовав легкое головокружение после первой затяжки, казалось, успокоился.

Докурив сейчас папиросу, Дмитрий Иванович взял удочки, смотал лески, потом вытащил якорьки и, не замечая прекрасного утра, начал грести к берегу.

Наверное, это была глупая затея — ехать сюда, за тридевять земель, ради нескольких таранок. Решил, что сегодня же позвонит в Херсон и попросит Келеберду заказать ему билет на Киев. Смешно было в его годы становиться в позу и обижаться на кого-то. Кажется, возьмет и подаст рапорт самому министру с просьбой вернуться на службу…

4

Из Херсона Юрась возвратился раньше, чем думал. Солнце еще ослепительно светило, душный покой окутывал тихие хаты, пыльные акации. Хождение по городским отделам кадров оказалось бесполезным: то, что предлагали, его не устраивало.

Вечером Юрась собрался проведать Лизу. Он уже оделся в новый костюм и туго затягивал галстук на белоснежной рубашке, когда вошел Андрей. В открытые на миг двери раскаленным угольком вкатилось заходящее солнце.

— Ну как, нашел в Херсоне что-нибудь подходящее?

— Пока нет. Правда, еще в порту не был.

— А чего вернулся рано? — Андрей недовольно оглядел брата, который улыбался себе в зеркале.

— В кино спешил. Говорят, фильм хороший.

— В клуб ходят после работы, когда дела сделаны, — сурово проговорил старший Комышан. Он был выше Юрася, плотнее, с резкими чертами красивого цыганского лица, которому придавали суровость густые черные волосы.

Андрей опустился в мягкое кресло, открыл пачку сигарет, вытащил одну и медленно размял ее.

— Ну и вырядился! Как на танцы… — он на миг запнулся, — или в загс.

— Можно и на танцы! В галстуке после гимнастерки очень даже приятно.

— Но не в такую жару, — сказал Андрей.

В зеркале Юрась видел, что брат задумался. Но вот складки в уголках губ разгладились, лицо посветлело.

— Вот что… Нечего тебе в Херсоне слоняться, и здесь, в Лиманском, есть работа. У нас место освободилось… Парень ты крепкий. Подучишься. Я помогу. Думаю, возьмут… Оберегать природу — дело почетное… А если всей семьей… Глядишь, и в газете напечатают… Могу поехать в Херсон, поговорить с начальником.

— А если ты вдруг рыбку в город повезешь? Со мной такое не пройдет. Я и родного брата не пощажу. — Юрась с улыбкой вновь посмотрел в зеркало на Андрея. — Так что прикинь…