— А Юрась? Он-то ведь выезжал и три или четыре раза стрелял из ружья вашего мужа…
— Юрась очень хороший парень! — пылко возразила Настя. — Порядочный и честный. С дядькой Петром у него никаких счетов не было. Они, может, раз или два в году и виделись-то, перед тем как Юрась в армию пошел. Когда Петро Васильевич жил в Лиманском, Юрась еще ребенком был… Не мог он такое сделать!
— Тогда кто же, по-вашему, убийца? Складывается так, что кто-то из Комышанов: старший или младший. Третьего нет. А что парень хороший, согласен, но бывают случаи, когда и хорошие спотыкаются…
Настя была подавлена. Молчала.
Келеберда тоже молча подписал пропуск и вернул вместе с паспортом. Потом поднялся.
— Спасибо. Мы учтем ваше заявление. Появится что-нибудь новое об этом трагическом происшествии, заходите… Но пока, повторяю, подозрение падает на Комышанов.
При последних его словах Настя рывком вскочила со стула. Как в тумане спустилась по лестнице и очутилась на улице.
В рейсовом автобусе, который шел от Херсона через Белозерку в Лиманское, совершенно не чувствовала, как немилосердно трясет в старенькой машине, пригодной разве что на слом, не видела, где едет, и в конце концов чуть не проехала свою остановку. Всю дорогу вспоминала разговор с Келебердой, снова переворачивала странички своей жизни с Андреем, то признавала, что его все же следует посадить в тюрьму, и если не за убийство, то хотя бы за его подлое поведение и любовницу; то примирялась с мыслью, что нужно как-то жить, что Андрей ее муж и она должна бороться за него.
В одном не признавалась себе до конца: что любит его и готова все простить…
24
Дмитрий Иванович позвонил майору Келеберде и попросил встретиться с ним. Не в Лиманском, а за селом, на пятом километре, где ложбинка переходит в берег. Келеберда предложил прислать машину, но Коваль отказался — на это могли обратить внимание. Сказал, что доберется самостоятельно. Потом позвонил директору совхоза и спросил, не даст ли он ему на несколько часов газик.
Самченко предложил «Волгу» и своего водителя.
— Нет, нет, Владимир Павлович, — отказался Коваль. — Шофера не нужно. И не «Волгу», а именно газик.
Под вечер к гостинице подъехал сам директор. Он не расспрашивал, зачем Ковалю машина и скоро ли дознаются про убийство Чайкуна, хотя догадывался, что отставной полковник милиции тоже не остался в стороне от расследования. Поинтересовался лишь, как живется в их маленькой гостинице и нет ли каких-то пожеланий; пожаловался, что совсем замотался, даже ночует не дома, а в поле; что не хватает рабочих рук, чтобы собрать богатый урожай и закончить осенние полевые работы.
Коваль, поблагодарив директора за внимание, обрадовался, когда тот попрощался и ушел. Дмитрий Иванович как был в спортивном костюме, так и сел в газик. Повозившись с рычагами, выехал на асфальтированную центральную улицу Лиманского, которая переходила в ровную и широкую ленту шоссе. Он быстро промчался мимо добротных сельских домов. Спрятавшись за кирпичные ограды, некоторые из них были похожи на настоящие коттеджи. Лиманское — село богатое: хорошие урожаи там, где земля не очень засолилась, Днепр с его дарами, виноделие для собственных нужд, а иногда и на продажу — все это создавало достаток местных жителей.
За селом газик помчался по вечернему шоссе, то опускавшемуся в долину, то выбегавшему на невысокие холмы. Широкие скошенные поля уже не золотились, а отсвечивали мягким светом, наплывавшим от доступного всем ветрам необозримого лимана.
А вот и назначенное место. Свернув с шоссе и резко сбавив скорость, Дмитрий Иванович через несколько минут оказался в долинке. Майор Келеберда уже поджидал его, не выходя из коричневых «Жигулей» с открытыми дверцами.
…Разговаривая, подошли к воде. Стали прохаживаться у еле заметного прибоя, шелест волн им не мешал. То опускаясь над водой, то вдруг взмывая у самого берега, — казалось, над самыми головами Коваля и его спутника, — жалобно вскрикивали две чайки.
— Особых новостей пока нет, Дмитрий Иванович. Дело подвигается медленно. И чем дальше, тем больше загадок… — Келеберда не спешил выкладывать свои соображения, а ожидал новостей от Коваля. Ведь не для прогулки над лиманом он его позвал.
Но и Дмитрий Иванович при желании умел молчать. Он понимал, что розыск далеко не продвинулся, и не стал настаивать на подробностях. Келеберда, подождав, все же пожаловался:
— Рассыпается под руками. Вроде имеешь твердые доказательства, кажется — кремень, а возьмешься покрепче — гниль, туфта, пыль. Как с этими отпечатками на ружье. Теперь известно, что пять человек держали его в руках — четыре мужика и одна женщина. Как установлено — сторожиха рыбинспекции Ангелина Гресь. Теперь пойдем дальше: из четырех мужчин трое известны: братья Комышаны и инспектор Козак-Сирый. Четвертый — пока большой икс… Его следы настолько размыты, что даже наш лейтенант Головань не смог их идентифицировать. На допросах Андрей Комышан засвидетельствовал, что своего ружья никому в руки не давал. Тогда кто? Если не брать во внимание вашего Лапорелу… — Келеберда сделал паузу, остановился и начал зачем-то выгребать носком туфли из серой мокрой гальки какой-то камешек, который, высыхая, тут же терял свой блеск. — А может, он и есть тот, кого мы ищем?..
— Жалею, что я до сих пор не встретился с этим Лапорелой, — заметил Дмитрий Иванович, не напоминая майору прямо, что тот обещал отвезти его в Голопристанский район. Мелькнула мысль, что не нужно было полагаться на Келеберду, взял бы машину у директора Самченко, хотя до бахчи не пять — десять километров, а кругом через Херсон — вся сотня. Можно было бы попросить и Комышана, чтобы подбросил моторкой через лиман. Тем более что сейчас он не занят работой…
Майор не дал Ковалю обдумать эту идею до конца.
— Ваш Лапорела, по паспорту Лукьяненко, — сказал он, — неожиданно выехал в Харьков с последними арбузами. В Беляевке, по его заявлению, никогда не жил. На всякий случай мы поручили проверить это…
— Итак, четвертый, — задумчиво произнес Коваль. — Если сторожиха отпадает… А как с теми тремя, которых подозреваете?
— Еще один отпадает. У инспектора Андрея Комышана есть алиби.
— Установлено?
— Да. Сперва были показания брата Юрася, который уверял, что Андрей в ночь на восемнадцатое ездил в Херсон. Мол, сам видел, как тот пошел на автобусную остановку. Вот и отважился взять без разрешения его ружье и лодку… Потом инспектор Козак-Сирый подтвердил, что Андрей Комышан в ту ночь на дежурство не выезжал, хотя и расписался в журнале. Правда, сторожиха Гресь отказалась говорить что-то определенное, бурчала, что не караулит инспекторов и не знает, кто когда выезжает и как отмечается. Журнал лежит в сейфе, инспектора берут и расписываются как хотят.
— Ну, а сам Андрей Степанович?
— Во время первого допроса, как вы знаете, заявил, что ездил в Херсон и запись в журнале ошибочная. Когда установили, что в Херсоне Комышан не появлялся, то ничем этот факт объяснить не мог. Позавчера все выяснилось…
Келеберда, казалось, интриговал Коваля. Они постояли и повернули назад. Уже стемнело, и только край воды легкой пеной очерчивал на гальке извилистую белую линию. На небе вырисовался рожок молодой луны. Он был еще слабенький и не мог проложить заметной дорожки через лиман. Машины, оставленные в ложбине, окутала темнота.
— Позавчера в управление заглянула жена Андрея Комышана, — направляясь к машинам, заговорил Келеберда. — Шерше ля фам! Так вроде по-французски? Оказывается, Андрей Комышан спал в ту ночь у своей возлюбленной, какой-то Лизаветы, которая отдыхает сейчас в Лиманском.
— Так, так! — удивленно протянул Коваль. — У Лизы? — Он уже знал, что ее в Лиманское пригласил Андрей Комышан. В воображении встала картина: промокший, забрызганный грязью Юрась и девушка с поврежденной ногой в коридоре гостиницы. Потом они не раз сидели на бревнах под его балконом. И Дмитрию Ивановичу стало жалко влюбленного парня.