— Какие они бывают, Леня, по-моему, нам говорить не нужно, — заметил Козак-Сирый.

— А как тебя, Андрей, мотоциклом давили, помнишь?

— Ну, так работа наша такая. Тогда браконьер удирал, — развел руками Андрей Комышан, крепкий, лет под тридцать мужик. — А эти же рыбы не брали. Над людьми куражились…

— А я и не слышал, что тебя мотоциклом… — подал голос мужчина, который до сих пор молча шевелил в огне прутиком. — Расскажи.

Комышан начал было отнекиваться, но, увидев, что и Коваль заинтересовался, неторопливо стал рассказывать:

— В Цюрупинске, в заповедном нерестовом хозяйстве… — он повернулся в сторону гостя, словно только ему и рассказывал. — Там одна дорога, чтобы въехать или выехать. По обе стороны канавы. Ни вправо ступить, ни влево. В одно село въезжаешь, а через другое выезжаешь. Как ловить браконьера — понятно. Посадишь людей в одном селе и в другом, и некуда браконьеру деться. А если ты один? Стою я, значит, однажды ночью на дороге. Смотрю, едет мотоцикл с двумя браконьерами. Набили сетками и рыбой коляску. Дорога узкая, мотоцикл прет прямо на меня. Ждал до последней секунды, думал — остановятся. Пришлось прыгать в канаву, потому что иначе собьют. Так меня несколько раз загоняли в воду, — улыбнулся Комышан, — пока не догадался перегородить дорогу сушняком — там растут маслины, они очень колючие. Отошел от этой баррикады назад, метров на сто, притаился. Уж теперь-то я их не упущу…

Так и случилось. Доехали сучьи дети до маслин, а дальше ни тпру ни ну. Я туда такую кучу наносил, что глаза повыкалывали бы. Положение безвыходное: повернут направо — в канаву угодят, влево — камыши, в болоте завязнут. Подошел спокойно и взял тепленьких… Так что пришлось, считай, и под колесами побывать… Таких баек, Дмитрий Иванович, — обратился он уже прямо к Ковалю, — мы можем дюжинами рассказывать. У нас что ни день, что ни ночь — в каждый выезд свои чудеса случаются.

— А когда это произошло… с «Актюбинском», — спросил Коваль, обращаясь к предыдущему рассказчику, — не в субботу ли?

Его интересовала та ночь, когда был убит Петро Чайкун… Прямо спрашивать об этом Коваль не хотел.

— Когда? — переспросил Леня. — Да говорю же, в прошлое воскресенье.

Дмитрий Иванович удовлетворился ответом: по данным экспертизы убийство произошло на сутки раньше.

Козак-Сирый поправил на боку кобуру с пистолетом и сказал:

— Что ж, пора и на воду!

При этих словах Комышан вместе с Леней, который, как потом узнал Коваль, был общественным помощником у рыбинспекторов и, продежурив на своей работе в Херсоне неделю, все отгулы проводил на Красной хате, — пошли к лодке, привязанной в заливе.

Тем временем механик включил движок небольшой электростанции, и островок с домами и причалом озарился ярким светом. На миг Коваль позавидовал этим крепким молодым ребятам, которые сейчас, в ночь, отправятся на свою мужественную работу. Ему же ничего другого не останется, кроме как пойти в уютную комнату на втором этаже и улечься в кровать с книжкой в руках. С ума сойти можно от такой перспективы!

11

Майор Келеберда не заставил себя долго ждать. Через три дня он снова появился у Коваля. Приехал посоветоваться. Им владели противоречивые чувства. С одной стороны, очень не хотел надоедать полковнику и подчеркивать свою несамостоятельность, когда мог и сам разобраться в деле с убийством Чайкуна. С другой — боялся, что Дмитрий Иванович обидится — подумает, будто он уже никому не нужен и его советы тоже. Успокаивало одно: изучив дело и убедившись, что оно не из легких, Дмитрий Иванович сам к нему охладеет и не будет наседать. Все останется за ним, майором Келебердой. «Смерть королю! Да здравствует король!»

Он застал полковника лежащим на диване в полосатой, давно вышедшей из моды пижаме. Вид у Дмитрия Ивановича был какой-то угнетенный. Келеберда понял, что Коваль томится, — наверное, и не замечает даже, что ему дают на завтрак и обед, — и вся эта рыбная ловля, ради которой он приехал сюда, лишь на время увлекла его. Майор знал людей, которые, казалось, искренне и горячо болеют рыбалкой или охотой, говорят об этом и мечтают целый год, а на самом деле выдерживают лишь несколько дней.

Словно подтверждая мысли Келеберды, Дмитрий Иванович сразу же вскочил с дивана и, чувствуя неловкость за свой наряд, засуетился.

— Заходите, Леонид Семенович, садитесь. Я сейчас переоденусь.

«Какая разница», — хотел было сказать Келеберда, но Коваль уже стал переодеваться. И тут майор подумал, что отставному полковнику нужен был сейчас повод, чтобы сбросить с себя пижаму, которая расслабляет, лишает энергии и противопоказана таким людям, как Коваль. Дмитрий Иванович облачился в строгий спортивный костюм, который плотно облегал его фигуру. Глаза весело заблестели.

— Ну так что у вас, Леонид Семенович, с этим убийством, если не секрет?

— Многое установлено, Дмитрий Иванович! В частности то, что Петро Чайкун, житель Белозерки, и впрямь браконьер. Охотился на ондатру, хотя и рыбой не брезговал. Действовал он в одиночку. В лодке убитого нашли весло, портфель светло-желтого цвета из кожзаменителя, три бака для бензина: два — прямоугольной формы, один — овальной. В баке овальной формы — тайник, в котором были спрятаны пять ловушек на ондатру. Имеется план акватории района убийства… Могу показать. — С этими словами, чуть поколебавшись, Келеберда достал папку и разложил на столе схему устья Днепра, где были помечены плавни и место убийства Чайкуна.

Дмитрий Иванович почувствовал мгновенное колебание майора перед тем, как тот раскрыл папку, и усмехнулся: он уже привык, что ему не все тайны раскрывают.

— Я думаю, Леонид Семенович, что меня сейчас как инспектора министерства, хотя и внештатного, вы можете кое во что посвящать. И это не будет нарушением закона.

Келеберда смутился.

— Что вы, Дмитрий Иванович! Какой разговор! Для меня вы всегда в штате, всегда учитель.

Коваль наклонился над схемой. Майор продолжал:

— Водолазы обследовали дно. Нашли ружье Чайкуна. Экспертиза установила, что Петро Чайкун был убит выстрелом из ружья двенадцатого калибра, а у погибшего — шестнадцатый. Так что версия несчастного случая, самострела исключается.

— Так, так, — задумался Коваль. — Шкурок много было?

— Ни одной. В лодке обнаружены только рыжие ворсинки с ондатры.

— Не было добычи или убийца обшарил лодку и все забрал?

Келеберда пожал плечами.

— Вы уже, наверное, установили людей, которые в это время находились в плавнях, включая рыбинспекторов? — спросил Коваль.

— Работу начали, но, сами понимаете, это непросто…

— А не проходил Чайкун свидетелем по каким-нибудь уголовным делам? Может, была все-таки месть? Не интересовались связями с местными браконьерами и особами, ведущими сомнительный образ жизни?

— Наша опергруппа этим сейчас занимается. Приобщили местных дружинников. И версия мести разрабатывается. Чайкун сам находился в заключении. За кражу. В колонию послали запрос о его тамошних связях.

Коваль вспомнил рассказ директора совхоза о борьбе кланов в Лиманском. Может, кто-то из Комышанов вывел тогда Петра Чайкуна на чистую воду? Нет, Самченко называл другую фамилию — Христенко.

— Изучаем также взаимоотношения Чайкуна с родственниками, соседями, — словно угадывая мысли Коваля, сказал майор. — Имеется в виду время, когда он жил в Лиманском и позднее — в Белозерке. Проверили также, у кого из местных жителей есть ружья двенадцатого калибра, выявляем всех, кто незаконно хранит оружие, имеет лодки и промышляет в плавнях. Работы — непочатый край.

— Вот что я посоветую вам, Леонид Семенович: браконьеров, которые ловят и бьют ондатру, легче установить через лиц, что выделывают шкурки или шьют из них шапки. Уж они-то лучше всех знают. Установите с ними хорошие отношения, люди вас поймут и поддержат. Убийство для всех противоестественно и омерзительно; и даже те подпольные кустари, которые за копейку готовы поступиться совестью, будут вам помогать. Хотя бы потому, что и им самим необходимо исключить из своего общества людей, способных на убийство… — Подумав, Коваль спросил: — А место, которое прилегает к району убийства, проверили? Чьи это земли, кто живет, есть ли там туристы в палатках или с машинами и так далее?