За несколько дней она стала ближе к Блейку, чем после многих недель знакомства с Кирком. Ведь в конце концов она была целиком в руках у Блейка, изучила его и сейчас доверяла ему больше, чем кому бы то ни было, хотя он никаких усилий к этому не прикладывал.

— Меня вынудили обстоятельства! — рассудила она. — Одни лишь обстоятельства. Потому что я сижу здесь и мне больше не с кем общаться. Я вынуждена переносить его общество, жить так близко от него, вот и все. Конечно же я не могла влюбиться в такого негодяя. Я люблю Кирка!

Но так ли это? Любила ли она когда-нибудь Кирка на самом деле? Меган начинала сомневаться. Кирк был безупречным джентльменом, почти идеалом о котором девушка может только мечтать. Или она сама наделила Кирка теми достоинствами, которые хотела бы видеть в муже? Неосознанно отгораживалась от его недостатков, желая видеть лишь те качества, которыми восхищалась?

Кирк был, пожалуй, даже красивее Блейка со своим холодным, безупречно правильным лицом, и все же это совершенство черт таило в себе меньше привлекательности, меньше характера, чем грубоватое лицо ее похитителя. И это тоже не могла не признать Меган, несмотря на всю злость и обиду. Она научилась ценить у своего похитителя чувство юмора, как бы порой оно ни раздражало. И внезапно ее поразило, каким трезвым и скучным был Кирк. За все время их знакомства она не могла припомнить, чтобы он обнаружил настоящее чувство юмора. Да, они смеялись вместе, но не тем заразительным, веселым смехом, каким смеются после хорошей шутки. В глазах у Кирка никогда не загорались лукавые огоньки, как это часто бывает у Блейка. Вспоминая их встречи, Меган готова была поклясться, что у Кирка нет в душе веселой искры.

Сдавленные рыдания вырвались из ее груди, а слезы задрожали на ресницах будто капли дождя, когда Меган поняла правду. Она обманывала себя, когда думала, что любит Кирка. И если ее вернут завтра ему — если он не отвернется от нее после Блейка, — она не сможет выйти за него замуж, потому что не любит его по-настоящему. Блейк показал ей это, вольно или невольно. Даже если в этой драме Кирк окажется невиновным, она все равно не сможет его любить, равно как не смогла бы любить Блейка меньше, если бы он оказался отпетым негодяем. Пусть Блейк не хочет ее любви и недостоин ее, пусть никогда не ответит ей взаимностью — дела это не меняет. Он может навсегда остаться ее врагом, но будет ее возлюбленным врагом, и с этим ничего не поделать. Ее сердце сказало свое слово, и рассудок уже бессилен, как бы ни противился этому.

Только одна мысль билась в ее сознании совершенно отчетливо: она должна найти возможность убежать от него, должна убраться отсюда, пока ее чувства не окрепли еще сильнее, тогда она, возможно, еще оправится от этого удара, от такого поразительного открытия. Ведь Блейк станет использовать ее в борьбе с Кирком. Он будет мстить, а достигнув цели, покинет ее безо всякого сожаления, даже не оглянувшись. Или он уже не доказал, как беспощаден и как далеко может зайти? Разве уже не открылся со своими планами на будущее, не заявил с ледяным хладнокровием, что вернет ее Кирку и родителям?

Ах, он может испытывать легкие уколы вины, но явно не разделяет ее чувства. Меган быстро усвоила урок, что существует огромная пропасть между желанием и любовью, во всяком случае у мужчин. Блейк может ее желать, по крайней мере сейчас, но вовсе не любит, иначе не говорил бы о том, что вернет ее Кирку; а ей невыносимо сознавать, что она любит его с каждым днем все сильнее, зная при этом, что в конце концов ее бросят на руки родителям, словно вчерашний мусор. И без того будет больно расстаться с ним, но еще больнее окажется, если любовь окрепнет или если она обнаружит, что понесла от него ребенка — постоянное напоминание о проведенных вместе днях, которые значат так много для нее и так мало для него. Она должна уйти отсюда! Должна!

Терзаясь и мучаясь от неразделенных чувств, таких новых и болезненных, Меган бросилась на кровать и дала им волю. Вина, ярость и любовь соединились в нечто нестерпимое и вырывались из нее потоком слез и бурных рыданий.

Сидевший за дверью Лобо насторожил уши, когда из хижины до него донеслись непривычные звуки, и склонил голову набок, словно дивясь на странное поведение Меган. Блейк, открыв дверь, был ошарашен новым потоком слез, но догадывался, что имеет к ним какое-то отношение. Правда, спроси он о причине, вразумительного ответа от Меган, при всем ее желании, вряд ли получил бы. Уже стоявший одной ногой на пороге, Блейк повернулся и ударился в поспешное бегство, а лицо его от недовольства собой исказилось гримасой. Лучше столкнуться с племенем диких индейцев, чем со слезами Меган. Он никогда не был трусом, но совершенно не мог в эти минуты оказаться с ней лицом к лицу.

Когда наступила пора ложиться спать, Блейк удивил Меган тем, что взял одеяло и подушку и устроился на полу возле кровати. В ответ на ее пораженный взгляд последовал жесткий смешок.

— Что ты так на меня смотришь? — иронически поинтересовался он. — Надо же, Меган, готов поклясться, что на твоем лице промелькнуло сожаление. Может, ты хочешь, чтобы мы спали вместе?

Меган гордо вскинула голову.

— Не льсти себе, — огрызнулась она. — Ты увидел на нем облегчение, и это ясно как Божий день. Не могу сказать, до чего я рада, что ты решил избавить меня от своего грубого внимания, чем бы это ни было вызвано.

Его зубы сверкнули в ухмылке.

— Облегчение — не облегчение, но ты просто. Задираешь от любопытства, моя маленькая кошечка. Разве тебе не хочется спросить, почему я предпочел выбрать новое место для сна?

Меган и правда изнемогала от любопытства и вдобавок еще казалась себе брошенной и отвергнутой, но скорей согласилась бы жариться в аду на сковородке, чем признаться в этом ухмыляющемуся дьяволу.

— Нет, я и не подумаю ничего спрашивать. Просто возблагодарю Господа и его святое небесное воинство за неожиданное счастье.

Она поскорей залезла под одеяло и повернулась к нему спиной, пробормотав «Спокойной ночи» прежде чем Блейк смог разглядеть обиду на ее лице или расслышать странное напряжение в голосе Сон не шел к ней очень долго, и минуты эти были наполнены тоской и борьбой с готовыми хлынуть слезами. Ей казалось, что чем больше она пытается осмыслить происходящее, тем больше запутывается. Невозможно понять Блейка и того, каким будет его следующий шаг, и если она не прекратит свои бесплодные попытки, то очень скоро доведет себя до сумасшествия. Остается лишь надеяться, что найдется какой-то выход, прежде чем она окончательно потеряет рассудок и сердце.

На следующее утро они заканчивали завтрак, когда Лобо яростно залаял и помчался к краю поляны. Там он продолжал рычать и лаять с оскаленными зубами и вздыбившейся на загривке шерстью. Хотя челюсть у Блейка напряглась, а глаза сузились и сделались настороженными и острыми, он спокойно отставил в сторону чашку и неспешно оттолкнулся от стола, с той же кажущейся беззаботностью подпоясался ремнем с оружием, привязав к ноге сыромятные ремни, чтобы кобура спустилась пониже на бедро.

— Сиди внутри и держись подальше от окон, — сказал он Меган, нахлобучил шляпу и опустил пониже край, чтобы на глаза падала тень.

Меган настороженно следила, как Блейк неторопливо вышел на крыльцо. Если часть ее души тревожилась за него, другая невольно надеялась, что пришла помощь. Неужели кто-то выследил их? Шериф? Кирк? Может, через несколько минут она будет свободна? Кто пришел, друг или враг? Чей друг и чей враг — ее или Блейка?

Она стояла посреди хижины с бешено бьющимся сердцем, не осмеливаясь пошевелиться и глядя в спину Блейку, направлявшемуся к краю поляны.

И когда ей уже стало казаться, что она вот-вот упадет в обморок от беспокойства, одинокий всадник пробрался сквозь кусты и медленно выехал на поляну. Блейк не пошевелился, но у Меган упало сердце, когда Лобо перестал рычать и заплясал вокруг лошади, весело виляя хвостом. Она поняла, что помощь к ней не пришла, да и Блейку ничего не угрожает. Если Лобо знает гостя, то и Блейк тоже.