— Эй, бабкина кобыла, не будь ты птицей, а будь по-прежнему кобылой!

Птица обернулась кобылой, Ионицэ сел на неё верхом и вмиг очутился у бабкиного дома.

Видит бабка кобылу, не знает, что и делать от злости, пошла, отстегала её хорошенько и пригрозила, что если она и в другой раз сыщется, то несдобровать ей.

На второй вечер опять Ионицэ гонит кобылу на пастбище, и кто же вдруг ему попадается? Бедняга-заяц с перешибленной лапой. Ионицэ достаёт лук, хочет его подстрелить, а заяц и говорит:

— Не стреляй, лучше перевяжи мне лапу, когда-нибудь я тебе пригожусь.

Ионицэ перевязал ему лапу и отпустил.

Вот прибыл он на пастбище, пустил кобылу на траву, сам верхом сидит, а чтобы не заснуть, положил себе репьёв за ворот. Да что там, сон всякому сладок, одолеет, когда и не ждёшь. Уснул Ионицэ, кобыла оставила его на камушке с уздечкой в руке, сама же обратилась в зайца и устрекнула в лес вместе с другими зайцами.

После, как проснулся он, видит, кобылы нет, стал плакать да голосить, так что по полям, по лесам стон пошёл. Тогда прибегает к нему хромой зайчишка и говорит:

— Положись на меня, мы тебе её вмиг сыщем.

Поскакал тот заяц и собрал всех зайцев, оглядел их и узнал пришлого зайца по зубам, слишком они широки были. Стал он его кусать-щипать до тех пор, пока пришлый заяц не пустился вон из лесу. А Ионицэ уже тут как тут.

— Эй, — кричит, — бабкина кобыла, не будь ты зайцем, а будь по-прежнему кобылой!

Потом стеганул его уздечкой, и заяц обратился в кобылу. Сел Ионицэ на неё верхом и — домой. А бабка в ту пору поставила на огонь котёл с водой, закипела вода, она ждёт, вот воротится Ионицэ домой без кобылы, тут-то она и сварит его заживо. Как увидела кобылу, чуть не лопнула от злости, прикусила язык здоровенными своими зубищами, ни словечка не сказала. Идёт это наша бабка к кобыле и ну охаживать её калёным железным прутом до седьмого поту, потом опять строго-настрого наказала ей хорошенько спрятаться, чтобы и сыскать нельзя было.

На третий вечер снова отправился Ионицэ с кобылой на пастбище и опять заснул, словно околдованный. Кобыла теперь обернулась старым дубом посреди леса, а корни его пришлись прямо на то место, где спал хромой заяц. Бедняга и проснулся.

Когда пробудился от сна Ионицэ, кобылы и след простыл. Загоревал он пуще прежнего. Сам видел, какая бабка-то лютая.

Но, как говорится, на большую беду и подмога велика.

Подоспели тут чудодейная птица и хромой заяц и говорят ему:

— Не горюй, вон у тебя какая славная дубинка, стучи ею по всякому лесному дереву и сыщешь свою кобылу.

Ионицэ так и сделал. Когда ударил он по старому дубу, тот вдруг как завертится, а Ионицэ ему и говорит:

— Стой, бабкина кобыла, не будь ты дубом, а будь по-прежнему кобылой!

Обратился дуб в кобылу, Ионицэ и поехал домой. Старуха только завидела его на кобыле, заскрежетала зубами что есть силы, все зубы у ней и покорёжились.

Так вот и год сравнялся. Ионицэ и говорит бабке:

— Ну что, хорошо я тебе служил?

— Хорошо, — отвечает бабка. — Пойдём теперь на конюшню, выберешь себе коня, как у нас и было уговорено. Только прежде поешь, а то ты, видать, голодный.

Ионицэ принялся за еду, и, когда уписывал за обе деки, залетела в окно та самая пичужка, которой он ножку перевязывал, и быстро шепнула ему:

— Выбирай себе самого что ни на есть захудалого коня!

Поевши, пошёл Ионицэ с бабкой на конюшню и тут каких только коней бабка ему ни показывала: и вороных, и караковых, и серых, ну, словом, всяких, и велела ему выбрать одного.

А в самом конце конюшни был один конь, такой ледащий да шелудивый, глаза бы на него не глядели.

— Вон того мне дай, — сказал Ионицэ.

— Да как же я тебе эдакого безобразного коня дам? — отвечает бабка. — Бери другого, какого хочешь.

Однако Ионицэ только того коня и пожелал взять, и пришлось бабке отдать его.

После того как заполучил Ионицэ коня, попрощался с бабкой и тронулся в путь. А конь такой захудалый, что еле он на нём со двора выбрался. Ну, да тужить не о чем!

Как заржал шелудивый тот конь и превратился в такого славного скакуна, хоть под облака на нём лети. Имел тот конь четырнадцать селезёнок и потому никогда не уставал.

Ионицэ сел на него и только успел подумать об Иляне, сразу и очутился возле змеева дворца.

Иляна несла воду из колодца, и, когда увидела Ионицэ, кинулась к нему, стала обнимать, целовать. Признала, значит. Потом сели оба на коня и давай тягу.

Но змей мигом проведал это, живо вскочил на своего коня и помчал, полетел без памяти, только бы догнать их. После уж видит, что не нагнать их никак, крикнул тогда коню Ионицэ, чтобы сбросил тот своего седока, а за это будет он его в молоке купать, овсом да сахаром кормить. Ионицэ, в ответ крикнул змееву коню, что будет кормить его клевером-травою, омывать утренней росою.

Как услышал это тот конь, грянул змея оземь, разметал на мелкие клочья, растоптал копытами, а потом помчался и нагнал коня Ионицэ.

Ионицэ пересел тогда на змеева коня, а Иляна-Косынзяна осталась на прежнем коне, и вот ехали они, ехали по разным землям, дальним сторонам, не приведи бог нам, миновали тридевять границ и очутились опять дома.

После того как прибыли они в палаты Иляны, справили опять свадебный пир и собрали чуть не весь мир. Были на той свадьбе и все волшебницы из озера, пели они и плясали так, что ни на небе, ни на земле подобного веселья не бывало.

Коли не умерли молодые, так и по сей день живут.

Сел я на калёную головешку верхом и говорить не знаю о чём, сел я верхом на пилу на ржавую и поведал вам быль небывалую.

Заколдованный кабан

Перевод З. Потаповой

Шил-был однажды… а может, и вовсе не жил…

Так вот, жил-был царь, и было у него три дочери. Пришлось ему отправиться на войну. Собрал царь дочерей и говорит им:

— Вот, дорогие мои дочки, привелось мне идти воевать. Поднялся на нас враг с несметным войском. Покидаю вас с большой печалью. Без меня будьте благоразумны, ведите себя пристойно и рассудительно, следите, чтобы в доме было всё в порядке. Разрешаю вам гулять в саду и входить во все горницы в доме. Лишь в одну заднюю горницу, за углом направо, нельзя входить, не то плохо вам придётся.

— Будь спокоен, батюшка, — отвечали дочки. — Никогда из твоей воли мы не выходим. Поезжай себе, не тревожься, и да пошлёт тебе господь полную победу.

Изготовившись в поход, царь доверил дочерям ключи от всех горниц, снова напомнил своё наставление и с тем распрощался.

Царские дочери со слезами на глазах поцеловали отцову руку и пожелали ему удачи. Старшая дочь приняла от отца ключи.

Затосковали, запечалились девушки, оставшись одни. Когда же немного порассеялась грусть-тоска, решили они часть дня работать, другую часть — читать, а третью — гулять по саду. Так они и поступили, и всё поначалу шло хорошо.

Позавидовал нечистый девичьему покою и сунул-таки свой хвост в их дела.

— Сестрицы, — сказала однажды старшая дочь. — Какой уж день мы прядём, шьём да читаем. Давненько остались мы одни-одинёшеньки, и нет такого уголка в саду, где бы мы ни побывали. Входили мы во все горницы батюшкиного дворца, видели, сколь богато и красиво они убраны. Почему б не войти нам и в ту горницу, которую батюшка запретил отпирать?

— Что ты, что ты, сестрица, — отвечает младшая, — дивлюсь я, как пришло тебе на ум такое! Ведь ты нас подбиваешь нарушить батюшкину волю. Если уж отец запретил нам входить туда, значит он знал, что говорит и почему нам надобно так поступать.

— Невелика беда, если мы туда и войдём, — говорит средняя дочь. — Ведь не выскочит оттуда ни змей, ни другое какое чудовище, и нас не проглотит. Да и откуда батюшка узнает, входили мы туда или нет?

Так говорили они между собой, советовались и дошли как раз до той горницы. Старшая сестра, ей-то и были доверены ключи, вложила в замок заветный ключ, повернула его легонько — щёлк! — дверь и распахнулась.