Но для геолога и натуралиста индийская религия и кастовый строй оставались пока загадкой. Вместе с тем он понял, что многие дилетантские книги об Индии являются «не чем иным, как поверхностной галиматьей». Однако невольно для себя наш путешественник заражается настроением, так свойственным его спутникам. «Мое одиночество отнюдь меня не гнетет. Я уверен, что могу провести без печали полмесяца в Гималаях, не видя ни одного европейца. Мысли, преисполненные сладости и нежности, занимают все мгновения моей жизни, свободные от занятий наукой. Есть целые периоды прошлой жизни, которые напоминают мне сон. Я не могу поверить, что это действительно было. Мне кажется, что я становлюсь другим человеком. Подозреваю, что в этой стране перевоплощения душ во мне просыпается другая душа».

31 декабря Жакмон прибыл в Бенарес, однако в его письмах нет детального описания святого города. Гораздо больше внимания он уделял быту английской администрации. «Девушки-бесприданницы, которые не могли мечтать выйти замуж в Англии, прибывают в Индию как судовой груз, их добродетель вместе с аттестатом об окончании пансиона покупается молодыми офицерами и чиновниками, склонными к семейной жизни. Имущество молодоженов вполне достаточно, ибо подвластная им территория порой равна нескольким французским департаментам. Некоторые дамы, которых на родине ждало „общество улиц“, занимают достойное место среди калькуттской аристократии».

Два с половиной месяца двигался Жакмон от Бенареса до Дели, куда он прибыл в начале марта, но писем этой поры не сохранилось. Зато из Дели он написал обстоятельное письмо о приеме его Великим Моголом. Британский резидент в столице покоренной империи, ознакомившись с предписанием генерал-губернатора Бентинка, позаботился о там, чтобы падишах принял француза с надлежащей пышностью.

«Меня сопровождал английский наместник, полк пехоты, усиленный эскорт кавалерии, а встретила целая армия слуг и привратников. Здесь же находился отряд воинов на боевых слонах, украшенных коврами и драгоценными безделушками. Затем, по обычаю, я должен был облачиться в подаренный императором халат — почетную одежду, предназначенную для аудиенции».

Облачение в парадные одежды являлось важной придворной церемонией и происходило под личным наблюдением первого министра падишаха. «Наряженный как простак Таддео (комический персонаж из оперы Россини „Итальянка в Алжире“. — А. С.), я появился при дворе. Великий Могол, потомок грозного Тимура, своими императорскими руками прикрепил к моей серой шляпе, предварительно заботливо замаскированной его визирем под тюрбан, несколько украшений из камней. Я придал своему лицу самое торжественное выражение. Это оказалось возможным сделать, поскольку в тронном зале отсутствовали зеркала и я не мог видеть свои обтянутые черными брюками длинные ноги, которые торчали из-под восточного халата».

Император спросил у нашего путешественника, есть ли во Франции король и говорит ли он по-английски, и произнес еще несколько ничего не значащих фраз, Но вид француза явно вызвал у него любопытство: его худоба и высокий рост, длинные волосы, очки и, наконец, халат поверх фрачного костюма. Через несколько минуг Великий Могол под стук барабанов удалился из тронного зала. Жакмон заметил, что на лице почтенного белобородого старца застыла «глубокая печаль былых несчастий и нынешнего унижения».

В Дели, как и в Калькутте, французский натуралист был вынужден тратить много времени на балы и рауты. Первый секретарь английского посольства в Дели Тревельян пригласил француза на охоту на тигров и кабанов. Подобная охота английскому чиновнику обходилась в 12 тысяч франков, что при доходе Тревельяна в 60 тысяч в год было вполне возможно. Охота на тигров и на львов, по наблюдениям Жакмона, абсолютно неопасная игра для британских джентльменов, «поскольку охотник восседает на слоне. Каждый такой стрелок располагается на спине огромного животного с такой же непринужденностью, как свидетель на скамьях английского суда. Охотник обладает небольшим арсеналом огнестрельного оружия, а именно: несколько ружей и пара пистолетов. Случается весьма редко, что тигр, обезумев от травли, вскакивает на шею слона. Но и в этом случае встреча со зверем есть дело не охотника, а индийца, правящего слоном, которому платят 25 франков в месяц, чтобы заставлять переносить подобные инциденты. Если же последний погибнет, то он по крайней мере может утешать себя мыслью, что будет отомщен. Потому что слон, ощущая, как тигр начинает „причесывать“ его своими лапами, уже не так равнодушен и не издает хоботом звуки, напоминающие игру кларнета, а превращает хобот в отличное оружие и может задержать тигра; и вот тогда охотнику предоставляется возможность всадить пулю в живую цель, сидящую рядом с ним. Даже если он промахнется, у него есть шанс спастись, поскольку за его спиной находится другой бедняга-индиец, который держит в руках зонт, предохраняющий голову белого господина от солнца. Тигр может соскочить с шеи слона и броситься на его круп, и тогда долг последнего индийца заключается в том, чтобы быть немедленно съеденным вместо английского джентльмена». Далее Жакмон замечает: «Индия есть утопия социального строя, предназначенная для людей комильфо; в Европе богатые сидят у бедных на шее, но это лишь метафора, здесь это происходит буквально. Если в Европе существуют трудящиеся и предприниматели, правители и управляемые, то в Индии мы видим в основном две группы населения — тех, кого носят на руках, и тех, кто носит на руках».

Описание охоты англичанина выполнено Жакмоном в форме изящной и в то же время беспощадной карикатуры. Следует отметить, что автор «Писем из Индии» не думал предавать их широкой огласке, писал, подчиняясь настроению. Часто точное описание фактов, свойственное перу натуралиста и геолога, сменялось красноречивыми фразами завсегдатая салона, собеседника Мериме и Стендаля. Но в подобного рода литературных эскизах Жакмону порой удавалось предельно выпукло показать сущность явления. Не случайно, что именно после комического описания охоты рождается фраза удивительной емкости и точности: «Индия есть утопия социального строя» для богачей.

Жакмон не пожелал долго оставаться в Дели и двинулся на северо-запад, к границе независимого государства сикхов. 25 марта 1830 года он встретил большой караван раджи княжества Латиах, состоявший из 17 сипаев и 400 всадников. «Я испил сладкую чашу восточного гостеприимства и пересел со своей маленькой персидской лошади на любезно предоставленного мне слона». Француз принял предложение раджи сопровождать его в качестве почетного гостя и занял свое место среди министров монарха, восседавших на слонах. «Мы двинулись в путь и вскоре очутились в пустыне. Это была песчаная степь с солончаками, поросшая колючим кустарником. Затем степь сменилась джунглями и я убедился, что на пути слонов почти не может быть препятствий. Они с усилием вырывали из земли деревья, под которыми не могли пройти. Слоны, как могучие тараны, проламывали в лесу пути для всадников. Когда вновь вырвались на равнину, кавалерия обошла слонов и, образовав широкий полукруг, возвратилась к свите раджи, гоня всю степную дичь по направлению к слонам. Мы убили в пути сотни куропаток и зайцев. Одна гиена и несколько кабанов были ранены, однако наши всадники не могли их догнать… Видел я и стада антилоп, но они не подпускали на расстояние ружейного выстрела. За этот день я увидел Восток больше, чем за многие месяцы пребывания в Индии».

На привале Жакмон оказался в руках опытного банщика, который «искусно обрызгал его плечи и грудь холодной водой». Затем, облаченный в легкие одежды, он был приведен в огромный шатер, освещенный, как бальный зал. «Бутылки летали вокруг нас, как куропатки в степи. Вода вообще отсутствовала, те, у кого слабые головы, пьют бордо — оно не считается вином, шампанское рассматривается как приятный напиток, нечто среднее между водой и вином. Последнее название сохраняется за испанскими и португальскими винами». Трапеза продолжалась несколько часов и сопровождалась пением и танцами. «Я еще недостаточно индиец, чтобы понять это искусство», — признаётся Жакмон. «Говорят, что взрывы громкого крика, которые как бы пронзают через определенные интервалы еле слышный жалобный шёпот, нравятся своей особой манерой тем, кто способен на время забыть ритм и мелодию европейской музыки. Но индийский танец для меня уже наиболее грациозный и обворожительный в мире. Наши балетные антраша и пируэты примитивны по сравнению с индийским танцем, так же как прыжки индейцев Южного Моря или забавные ужимки африканских дикарей».