После перехода Охлопкова в 259-й полк, это было первым о нем упоминанием в печати.

В тот день взяли еще одну деревню. И вскоре противник исчез совсем, будто провалился сквозь землю. На перевале бойцы хлебали свежие щи с таким удовольствием, будто гул войны, доносящийся издалека, их не касался. Давно не было такого шумного и веселого обеда. Настроение бойцов поднялось не только от хороших щей. Во время обеда политрук объявил о том, что войсками 43-й и 4-й ударной армий взят город Демидов. Значит, по крайней мере завтра соприкосновения с противником не будет.

Но через несколько дней положение стало осложняться. Долгие, нудные дожди, рано наступившая осень с ее слякотью и пронизывающими холодными ветрами, бездорожье, непролазная грязь, усиление сопротивления противника еще более обременили и без того тяжелую жизнь солдата. Казалось, нельзя было выдержать такого шествия с боями по лесам и болотам, ночевок в мокром окопе или где-то под деревом и ежедневного, ежечасного тяжкого труда. Все же, несмотря ни на что, наступление продолжалось.

259-й полк с другими частями 43-й армии вступил в Белоруссию. И здесь солдат не встретил ничего такого, от чего он мог бы облегченно вздохнуть. Наоборот все, что он видел на каждом шагу, будоражило, раздражало его сознание, его душу. В какую деревню ни вступит, заставал одно лишь пепелище. От деревень торчали одни трубы печей — это зловещие свидетели ужасающей боли, которая прошлась по многострадальной земле. Целыми неделями солдаты не видели живых людей. Зато везде — на улицах, около сожженных домов, в сараях, за деревнями — валялись трупы.

Живых людей на территории Белоруссии впервые увидели после взятия деревни Колышки. В нескольких уцелевших от огня домах ютились дети, старики, раненые. Видимо, и они были бы сожжены и уничтожены, если бы тот самый гвардейский полк, переброшенный сюда с Белгорода, не создал угрозу окружения.

Начиная с Колышек, на дорогах люди стали появляться чаще. Исхудалые, едва прикрытые тряпьем, встречали солдат с радушием, старались в чем-то помочь, делились всем, что имели.

Однажды во время привала из леса пришло человек тридцать. Эти люди, назвавшие себя партизанами, Федору показались старыми. Подкрепившись, один из них — бородач — попросил у него курево. Пользуясь случаем, Федор стал допытываться:

— Тебе, пожилому, не трудно в партизанах ходить?

— Что ты говоришь? Сейчас разве такое время, чтобы обращать внимание на возраст и невзгоды? Я-то не старый. Мне девятнадцать, дяденька…

Федор, не скрывая удивления, еще раз посмотрел на бородача и не мог поверить, хотя глаза у того и впрямь были молодыми.

— А она тоже молодая? — Федор кивнул головой в ту сторону, где сидела женщина, одетая сверх темного платья с широким подолом в рваный ватник.

— Она? Катя, тут интересуются годками твоими. Что скажешь любопытным?

— Ой ли! Нет у меня секретов. Через три месяца пой дет двадцать пятый. Имею сына. Вдова красного командира. — Женщина еще что-то хотела сказать, но ограничилась неодобрительным взглядом.

Куда ни шло с этими партизанами. Но вот встречу, случившуюся как-то раз на большаке, не ожидал никак.

Бойцы шли по шоссе. Когда взвод почему-то замедлил шаг и пошел тихо, Федору бросилась в глаза те лежка, которую тащили вместо лошади дети. Два пацана семи-восьми лет в лохмотьях тянули лямки спереди, а третий, более старший, толкал сзади. На тележке среди всякой скарби сидела девочка в плащ-палатке, видимо, накинутой кем-то из колонны. Дети все исхудалые, руки-ноги как соломинки да еще покрыты чешуйчатым лишаем, головки тоже с лишаем. Дети на людей с оружием глядели настороженно. Только старший из них изобразил подобие улыбки. Наверно, он понял, что идут свои. На тележку детям уже кто-то успел положить пакетики НЗ, куда вложены кусок свинины, сухари, концентраты. Федор, часто моргая от подступивших слез, тоже хотел было отдать свой пакет этим несчастным детям войны. Тут, откуда ни возьмись, появился сорванец и сам вырвал пакет из его рук.

Как избавиться от страшного бедствия, которое царило везде и всюду?! Федора, в такие минуты обуревала неуемная злость, которая просила немедленного выхода.

На войне зло вытесняется злом, смерть очищается смертью. И Охлопков в боях за два населенных пункта на земле Белоруссии уничтожил 17 фашистов25. Это казалось ему небольшой толикой против того огромного зла, причиняемого войной. А надо бить врага еще больше, еще хлеще, чтобы ходить с чистой совестью перед всеми измученными, натерпевшимися людьми.

НА БОЛЬШАКЕ СУРАЖ

Ясно было кому угодно, что враг дорогу Сураж — Витебск так просто не уступит. Но сегодня рано утром случилось нечто невероятное.

Шли «тигры» сквозь рваный морозный дымок, поблескивая траками гусениц. Время от времени из стволов выплевывали пучки пламени. Их сопровождали тяжелые самоходные орудия — «фердинанды». Из нервно дергающихся стволов «фердинандов» также выскакивали огненные столбы. За ними шли «пантеры». По бокам шоссе — средние и легкие танки. И все в шахматном порядке…

Шли грозно. Земля тряслась так нервно, что хотелось встать и побежать, сломя голову.

— Не бойтесь, наши близко! — По цепи еле слышно прошло успокаивающее сообщение.

Гул моторов, скрежетание гусениц, взрывы снарядов — все это, слившись в невероятно протяжный гром, надвигалось все ближе. Но когда колонна, гремя, грохоча, поливая во все три стороны огнем, почти поравнялась, Федор понял, что она проходящая и на какое-то мгновение стал любоваться ею: шли так четко, будто привязаны друг к другу невидимым стальным тросом.

И вдруг на позицию, где расположилась снайперская группа, стремительно двинулись «тигр» и два средних танка. Башня «тигра» поворачивалась то налево, то направо, как голова совы, ищущей жертву. И каждый раз изрыгала огонь, два пулемета били одновременно. В двадцати метрах от окопов «тигр», как бы уточняя свой путь, замедлил ход и повертел дымящими стволами. Когда перед ним взорвались связки гранат, вздрогнув, с ревом дал полный ход вперед. Над окопами пролетали со свистом огненные струи. Танк настолько приблизился, что заслонил сначала горизонт, потом всю четверть неба. Сам, как этакое чудовище, дышит, даже меняется в цвете — темно-коричневая броня со свастикой становилась в один миг ржавой, в другое мгновение приобретала зеленоватый оттенок. Запах, схожий с запахом слюны рассерженного медведя, дурманил голову. Когда «тигр» с душераздирающим скрежетом прошел, обвалилась траншея, засыпав землей все, что было в ней. Прижимаясь к уцелевшей стенке траншеи, Федор понял, что опасность быть раздавленным миновала, и тут же стал искать глазами своих. Солоухин стреляет в «тигра» из винтовки. Ганьшин кричит что-то, а тот не слышит. У второго новичка лицо посинело, как полотно. Ибрагимов замахнулся было бросить гранату, тут же схватили его за руку. Тогда парень, положив свою единственную гранату перед собой, беспомощно прислонился к траншее. Его страх тут же согнал Ганьшин: он взял его за шкирку и, приподняв, потряс слегка.

Беда случилась недалеко от них. «Тигр» раздавил пулеметчика. Он лежал справа в хорошо оборудованной ячейке. Его размесило вместе со стенками ячейки. Боец с противотанковым оружием также исчез мгновенно. Федор подбежал к торчавшему стволу и стал вытаскивать его. "Живой, а?" — с этой мыслью поднял бревно, лежащее поперек, и стащил с солдата. И тут из кучи земли появилась, чертыхаясь, кашляя, выплевывая попавшую в рот землю, человеческая голова. Когда Федор помог ему вырваться, тот первым делом осмотрел свое оружие и бессильно потряс кулаком в сторону, куда ушел «тигр».

Федор, для очистки совести, кинул вдогонку гранату. Бросили и Ибрагимов, и Ганьшин. Однако тот даже не дрогнул. "Эх, была бы бутылка со смесью! Горел бы ты синим пламенем…" — выругался в душе Федор.

Солоухин выстрелил из снайперской винтовки, пытаясь попасть в заднюю щель.