Я поставил свой маленький «пежо» на Маратонвэген и дошел до перекрестка. Что-то было не так. Нигде ни души. Я огляделся повнимательней.

Первой по правой стороне стояла желтая вилла, с ухоженным садом и пустым гаражом. Дальше, по левой стороне, — серая вилла с таким же ухоженным садом. Вырезанная по дереву надпись гласила: «Здесь живет семья Юнссон». У въезда виднелась машина марки «опель-кадет». А еще дальше — лачуга Юлиуса Боммера. Фасад, истерзанный зимними ветрами. Захламленный сад. Чей-то «порше» на улице, и...

Дверь была открыта.

Входная дверь в «Шато Боммер» медленно раскачивалась. Я совсем машинально поднял «лейку» и сделал два снимка всей халупы, прихватив кусок сада и улицы. Потом осторожно приблизился, щелкнул еще раз, нерешительно поднялся по небрежно сработанной цементной лестнице, медленно открыл внутреннюю белую дверь, крикнул:

— Юлле!

В соседнем саду залаяла собака. И все. Я скользнул внутрь. Большая гостиная с удобными креслами, громадный телевизор, кучи журналов на полу. Я поднял камеру, глупо засмеялся сам над собой и хрипло заорал:

— Юлле!

Следующая дверь вела в кухню. Я открыл ее ногой и проблеял еще раз:

— Юлле!

Снаружи лаяла собака, а так все было тихо. Кто-то завел мотор машины и стартовал... или проехал мимо? Юлле утром позавтракал, но это было уже давно — масло на столе совсем размякло.

Я прошел прямо через кухню и открыл дверь — за домом должен быть гараж...

Там Юлле и висел.

Особенно мне запомнилось то, что он был еще теплый и что я жутко суетился.

Три или четыре раза я вскакивал на стул, бегал в кухню за ножом, перепиливал веревку за его ухом, а лицо у него было желтое и синее, весь язык вылез наружу и совсем почернел. Я положил его на пол на живот и стал делать искусственное дыхание.

Меня чуть не вырвало, потому что он был мокрый — обмочился, и руки у меня и одежда стали влажными. Но я лихорадочно делал искусственное дыхание и все время думал: «Может, он умрет, если я не буду продолжать, может, умрет, если я не вызову «скорую помощь»... а чтоб позвонить, надо секунд тридцать...»

Наконец я кинулся в кухню, телефона там нет, дальше в комнату — ага, аппарат на стене.

Я прямо набрал номер Тарна, он тут же ответил, и я заорал:

— Юлле повесился, давай сюда «скорую» и полицию, он вроде еще живой, понял?

Тарн ответил хладнокровно и собранно:

— «Скорую» и полицию, будет cде...

Не дав ему закончить, я стал орать про искусственное дыхание, и бросил трубку и побежал в гараж, к еще мягкому телу.

Никогда в жизни я не думал, что делать искусственное дыхание — такая тяжелая работа. С меня пот лил ручьями, когда послышалась полицейская сирена. Силы мои были на исходе. Я закричал:

— Сюда! Сюда!

Они вошли через кухню. Двое полицейских: один высокий, здоровый парень и довольно хрупкая девушка.

— Здесь он висел, — сказал я, тяжело дыша. — Помогите, черт дери.

Девушка опустилась на колени и стала нащупывать пульс на шее Юлле.

— Похоже, уже не поможешь, — сказала она.

— Не болтай ерунды! — заорал я. — Надо делать искусственное дыхание, пока врач не скажет чего другого. Помоги мне.

Высокий кивнул. Он расстегнул пояс и похлопал меня по спине. Я отвалился и остался лежать на полу. Он сел на корточки над телом, положил на спину Юлле две свои здоровые лапищи и стал продолжать то, что делал я.

Желто-синее лицо Юлле было повернуто в мою сторону, и глаза у него были уже мертвые, а от меня воняло его мочой, и мне было тошно на него смотреть.

Я поднялся на колени, потом на ноги и, чуть не падая, ввалился в кухню. Там врубил кран на полную струю и вымыл лицо и шею, изо всех сил стараясь, чтобы меня не вырвало, и вдруг вспомнил про свою фотокамеру. Пошел опять в гараж, слава богу, лежит на полу. Я сделал несколько снимков здоровилы полицейского, который трудился над вялым телом.

И тут мне стало невмоготу возиться со всем этим. Я повесил камеру на шею и вышел в гостиную. Чтобы не плюхаться на хорошую мебель в грязной и мокрой одежде, я приоткрыл какую-то дверь — может, там ванная?

Это была спальня. Темные гардины спущены. Широкая неприбранная постель, кучи газет с обеих сторон на полу. В углу мерцал экран включенного компьютера. Перед ним удобное кресло. Тут же стоячая вешалка для одежды, перегруженная донельзя. На ночном столике большая рюмка с коньяком.

Все говорило о том, что здесь жил одинокий мужчина.

Я распахнул дверь и подошел к компьютеру. Он был водружен на старый хилый стол, кругом — кучи дискет, книг, журналов. Я тяжело оперся о стол и стал читать текст, светившийся на экране. Вот что там было:

Я потряс головой и выпрямился. Какие-то бумажки пристали к мокрой руке, упали на пол. Я стоял и смотрел на эти листки.

Под ними лежал красный конверт. Красный конверт.

Я перевернул его. Ну да, тот самый. Адресованный мне.

Кто-то забарабанил во входную дверь и крикнул «Эй!».

Я быстро огляделся, но на всех его дискетах были надписи «BASF», «Maxwell» и «Imp». На одном из дисководов была защелка. Я нажал на клавишу выброса, мне показалось, что это будет правильно. Компьютер зажужжал, загорелись лампы. Я отодвинул защелку, и из компьютера вылетела дискета. Правильно: 3М Double Side Double Density 96 tpi 747-0 soft sector.

Я быстро вложил дискету в красный конверт и засунул все в карман ветровки.

— Эй!

Теперь я узнал голос. Это был Тарн. Я распахнул дверь и вышел в гостиную.

Тарн стоял посреди комнаты, за ним Кнаппен с двумя камерами наготове. Янне входил в дверь.

— Мы что, первые? — Тарн вроде был удивлен.

— Они в гараже, — сказал я. И добавил, чтобы оправдаться: — Я ищу ванную. Весь провонял мочой.

Тут снова послышалась сирена. Должно быть, «скорая». Я вышел на улицу, но там никого не было. Тогда повернул в заросший сад и уселся на трухлявый стул.

Я сидел на солнышке, воняло мочой, а я думал о минувшей ночи — как он взял дискету и что он сказал, и тут я вспомнил о молодой женщине с холодным, решительным голосом: а ведь она знала, что произойдет.

Янне вышел из гаража и неуклюже потрепал меня по голове, а потом уселся на траву.

Я только и видел, что крышу «скорой помощи», только и слышал, как лязгают носилки, и безо всякого интереса заметил, что Кнаппен меня фотографирует, а потом пришел высокий полицейский, мокрый после ванной, а потом пришел Тарн и девушка из полиции, и мы вместе сидели на припеке и ждали приезда ребят из уголовной полиции, и тут Тарн сказал:

— Он мертв. Он был уже мертв, когда ты приехал.

— Я знаю, — сказал я. — Разницу нетрудно заметить.

— Что ты имеешь в виду? — вскинулась полицейская девица.

— Люди, которых вот так обрабатывают... — сказал я. — Если они еще живы, это сразу чувствуешь. Ты тогда их жалеешь. Сердце сжимается, когда видишь тело в таком плачевном состоянии. Но если они мертвы, или почти... тогда тело только непристойно, противно, отталкивающе. Ты ничего не ощущаешь в сердце, и чего хочется больше всего... так это блевать...

Вечером я плескался в плавательном бассейне при редакционном спортзале. Туда пришел и Тарн. Он сидел в парной бане, хотя явно не одобрял столь странного способа сражаться одновременно с парами Бахуса и с грязью.

Меня допрашивали три часа. Тарн отказался писать репортаж, потому что его тоже допрашивали.

Шеф вызвал нас и принялся напыщенно наставлять:

— Нам следует придерживаться строго последовательной линии.

— Строго последовательной? — переспросил я.

Бронко тут же предложил разверстать на целую полосу интервью со мной, которое он сам и вызвался взять. Тарн огрызнулся.

Под конец Тарн дал задание Тони Бергу — написать максимум страничку и поместить маленькой заметкой в конце номера. Конечно же, там не указывалось, кто был «мужчина средних лет, живший в Таллькруген». Не указывалось там и то, что Юлле работал в «Утренней газете».