— Что вам угодно? — спросил он без всякого интереса. И вздохнул еще раз, глубоко, надсадно, откровенно — будто рыгнул.

Настоящий шведский вздох.

У него десять миллионов, а он разочарован в жизни. Карл Юнас Бертцер увенчал свою жизнь лучшим из того, что ему знакомо, и все же недоволен.

Шведский вздох.

Я ухмыльнулся. Пора было пришпорить старичка:

— В четверг умер мой друг. Я нашел его в гараже, он там висел. Вот эти списки каким-то образом имеют отношение к его смерти.

Бертцер долго смотрел на меня. В его мрачных глазах что-то проснулось. Ему уже хотелось засыпать меня вопросами, но он был человек осмотрительный. Сначала внимательно просмотрел списки.

Ветер шелестел в листве березы позади меня. Клен шумел как-то нервно, а гордость сада, большой дуб, что-то ворчал.

Карл Юнас Бертцер вздохнул еще раз, но на сей раз чуть более энергично.

— Я полагаю, — сказал он, поднимая на меня взгляд, — что это копии материалов, находящихся в полиции?

— А полиция к этому причастна? — спросил я.

Бертцер поджал губы и изучающе осмотрел меня. Это был оценивающий взгляд и расчетливое молчание человека, ведущего переговоры и продумывающего тактические ходы.

— Если кого-то находят повешенным... — сказал он медленно. — Впрочем, не могли бы мы пойти ко мне в контору и посмотреть на все это в спокойной обстановке?

Он двинулся вдоль оштукатуренной цементной стены цокольного этажа и открыл передо мной дверь. Здесь у него небось обычно входят собаки, замурзанные детишки и неприятные гости, подумал я. И остановился на пороге, онемев от изумления. Мне открылась большая, изысканно обставленная комната, достойная директора-распорядителя. Комната, которая могла бы выдержать сравнение с банковскими дворцами вокруг Хёторьет. Стены были примерно на метр от пола выложены светлыми дубовыми панелями с художественной резьбой. Под потолком проходили толстые балки из орегонской сосны, а широкие окна цокольного этажа были обрамлены щегольскими наличниками.

Снаружи, в саду, пекло солнце. Рюббе носился по лужайке с палкой в зубах. Но сюда не доносилось ни звука. Пуленепробиваемые стекла, что ли, в окнах вставлены?

Карл Юнас Бертцер обошел массивный письменный стол красного дерева и показал жестом, чтобы я садился на какое-нибудь из кресел, обтянутых белой кожей.

— Теперь я работаю дома, — сказал он вяло.

Потом водрузил на нос очки и погрузился в распечатки со списками. И снова шведский вздох — сильный, тяжелый, надсадный..

В своем подвале он был директором. Снаружи хозяйничали его овчарка, дрессированная на полицейский манер, и жена, злая на всех и вся. Дни его величия миновали. И таких, как он, вздыхателей в Швеции полным-полно.

Сижу и жду. Оглядываюсь. Щит, обтянутый фланелью, — прикреплять записки; другой, гладкий белый, — делать заметки; экран для кинопроектора; красивый старинный пюпитр из темной сосны со встроенным компьютером.

— Так, — сказал он, стараясь не проявлять особого интереса.

— Так что там, в этих списках?

Он осторожно пожал плечами. Более бурного проявления чувств он допустить не мог. Потом так же осторожно помотал головой:

— Это зависит от того, о чем спрашивают.

— У меня только один вопрос: как умер Юлиус Боммер?

Он приподнял листок из распечатки и одарил меня хорошо отработанной полуулыбкой.

— Здесь про это ничего нет, — сказал он. — И кто такой Юлиус Боммер?

Я перевел дух. Разве так вот гоняются за убийцами? Я выкарабкался из низкого белого кресла и подошел к столу. Выхватил распечатки из его рук и потопал к двери.

— Одну минуту, — послышалось от стола.

Я остановился и помахал списками.

— Юлиуса Боммера убили, — сказал я. — И я думаю, что имя убийцы имеется в этой пачке.

— Так чего же вы не идете в полицию?

— А вот на это тебе должно быть совершенно наплевать. И если ты еще раз скажешь мне «вы»,[45]так я обзову тебя папашей. Папа... Карло!

Он неуверенно улыбнулся.

— Прощай, папочка Карло.

— Погодите, — оказал он.

Я помедлил, не открывая двери.

— Чего ждать-то?

Он встал и обошел вокруг стола.

— Я не имею никакого отношения к вашему другу Боммеру. И не понимаю, почему вы пришли ко мне. Но поскольку ваше дело затрагивает мое бывшее предприятие, я готов помочь, сделать все, что могу... чтобы прояснить все, что можно, насчет Боммера.

Он бережно взялся за распечатки. Я не отпускал их.

— Это же, наверное, копии? — сказал он спокойно. — Вы вполне можете оставить их у меня. Полагаю, что у вас есть оригинал... то есть дискета?

Дискета? Я долго смотрел на него. Он отвечал мне удивленным взглядом.

— Прояснить... — сказал я. — А как?

Мы крепко держались за списки, каждый со своей стороны, но никто еще не уперся каблуками в паркет, чтобы потянуть как следует.

— Мне кажется, тут просматривается... определенная картина. — Он ободряюще улыбнулся мне. — Но не хочу заниматься пустыми спекуляциями.

Я молчал. Он кашлянул. Потом снова вздохнул, но на сей раз как-то подфыркивая.

— Завтра, когда «Сентинел» откроется, я смогу кое-что проверить. Во второй половине дня постараюсь связаться с вами и поделиться той информацией, которую я, возможно, получу.

Картина? Но я не стал ни о чем спрашивать. Это не какой-то там щенок, поступивший на работу в прошлом году. Этот мужик уже поимел свои десять миллионов крон.

— Завтра, — сказал я негромко, — приду сюда тебя навестить. И тогда может случиться одно из двух. Либо тут окажется легавый и начнет выяснять, кто я, черт дери, такой. Тогда ты чист, как свежий снег. Либо ты начнешь делать мне новые предложения. Тогда тут какая-то лажа. И что-то с тобой не так, папочка Карло.

Я осторожно подергал распечатки. Он уставился на них. Гладкое белое стариковское лицо побледнело еще больше.

— Отпусти, — сказал я. — Мне надо идти. Надо еще кое-кого посетить.

Но Бертцер не ослаблял хватки. Он стоял как парализованный, потом с трудом повернул ко мне голову и сказал:

— Погодите.

— О'кей, — сдался я. — Оставь их себе. У нас есть еще экземпляр.

Крепко держа распечатки, он как-то механически пошел к своему столу. Лучше всего он себя чувствовал под прикрытием красного дерева.

— Какой ты нетерпеливый, папаша Карло, — сказал я.

Он не желал смотреть на меня. Отвернулся и уставился в окно.

— Вы слышали что-нибудь о продаже «Сентинел»?

Как же, слышал:

— Куплено в прошлом году Густавом Даллем, владельцем «Молота». Какой-то прыщ Нуккер стал новым директором-распорядителем. Папочку Карло прогнали, так?

Бертцер отрывисто вздохнул и ответил:

— Купили все это американцы.

Он уселся попрочнее.

— Мне даже не сказали, что увольняют. Нуккер явился в «Сентинел» в понедельник утром. Встретил моего шофера в коридоре. «Ты кто такой?» — спросил. «Я шофер директора Бертцера». И тогда он заорал: «Не нужны нам больше никакие шофера».

Он жалобно поглядел на меня. Я пожал плечами. У меня шофера никогда не было.

— Затем всех ведущих сотрудников, примерно дюжину, собрали на совещание. Нуккер не сказал ни слова, пока все не собрались. Тогда он поднялся и объявил, что теперь действуют новые правила. «Сентинел» выходит на биржу. Для этого требуется устойчивая прибыль порядка ста миллионов крон в год.

Вот как? Я склонил голову набок и глубокомысленно наморщил лоб.

— Вижу, что вы не разбираетесь в экономических подробностях. «Сентинел» до тех пор, под моим руководством, давал прибыль от двадцати до тридцати миллионов крон ежегодно. Единственным исключением был год перед продажей «Сентинел». Тогда мы неверно скалькулировали стоимость установки компьютерного центра. Прибыль понизилась на десять миллионов. Попытайтесь понять: этот человек пожелал выжать из фирмы более чем тройную прибыль! Новые владельцы купили «Сентинел» за сто двадцать пять миллионов крон и хотели утроить прибыль!