«В период налетов с применением зажигательных бомб, — пишет генерал Арнольд, — сделано более 15 тыс. самоде—товылетов против 66 японских городов; сброшено более 100 тыс. от бомб, в 60 городах, с которых сделаны разведывательные фотоснимки, зафиксированы разрушения или повреждения на площади почти 169 кв. миль; в 5 главных японских городах, подвергшихся налетам, выгорело более 100 кв. миль»[[491]

Для того чтобы произвести эти разрушения, потребовались огромные средства. В то время как в 1944 г. на Японию совершали налеты одновременно не более 100 бомбардировщиков, в начале августа 1945 г. в одном ночном налете участвовало 801 самолет «Суперфортрес»; бомбовая нагрузка самолета увеличилась с 2,6 т в ноябре 1944 г. до 7,4 т в июле 1945 г. В июле самолеты В–29 сбросили на Японию 42 тыс. т бомб. В июне 1945 г. было намечено сбросить в течение следующих 9 месяцев 850 тыс. т зажигательных бомб.

Самолеты были очень дорогими. «Первый бомбардировщик В–29 стоил 3 392 396 долларов».[492]

Когда В–29 пустили в массовое производство, стоимость снизили до 600 тыс. долларов. На изготовление такой машины расходовалось 57 тыс. человеко—часов. Чтобы держать в воздухе одновременно 550 бомбардировщиков, требовалось 2 тыс. самолетов стоимостью 1200 млн. долларов, а стоимость всех В–29 составляла 4 млрд. долларов.

Оправдывали ли себя такие большие затраты? Нельзя ли было израсходовать эти огромные суммы более выгодно? Из отчета явствует, что результаты не соответствовали усилиям и что средства можно было использовать более выгодно. Вот факты. Хотя в 66 городах, подвергавшихся налетам, было разрушено 40 % застроенной площади, однако «заводов, специально подвергавшихся бомбардировкам фугасными бомбами, оказалось немного», а «на железнодорожную систему существенные налеты вообще не производились, и она ко времени капитуляции была в достаточно хорошем состоянии. Случаи разрушений, которые мешали бы движению на главных линиях, были редки. Через 48 час. после взрыва атомной бомбы над Хиросимой через город уже шли поезда. Однако ущерб причиненный местному транспорту, серьезно нарушал перевозки грузов как внутри городов, так и между ними, а поэтому мешал производству, восстановительным работам и рассредоточению запасов и оружия». В отчете далее говорится, что «97 % запасов орудий, снарядов, взрывчатых веществ и других военных материалов японцы тщательно укрыли на рассредоточенных обычных или подземных складах, и они были неуязвимы для воздушных налетов»

Хотя бомбардировки и вызванное ими рассредоточение заводов снижали производство, однако главной причиной упадка японской экономики являлась потеря судов. Помехи доставке угля, нефти, других видов сырья, а также продовольствия, а вовсе не разрушение заводов и жилых кварталов в городах нанесли самый страшный удар по экономике Японии. Из—за потери морских судов сократился ввоз железной руды, а недостаток стали отразился на строительстве судов. Производительность труда упала из—за нехватки продовольствия, а продовольствие убывало из—за нехватки судов. В отчете мы читаем:

«Хотя налеты на города и промышленные предприятия в значительной мере ускорили общий упадок японской экономики, однако предприятия многих отраслей промышленности бомбить не следовало. На большинстве нефтеочистительных заводов не было нефти, на алюминиевых заводах не было боксита, сталелитейные заводы остались без руды и кокса, на заводах, изготовлявших вооружение, не хватало стали и алюминия. Экономика Японии в большой мере была разрушена дважды: один раз прекращением подвоза сырья и второй — воздушными налетами».

В сущности, это было уничтожение не только военного, но и мирного потенциала Японии. Вот почему, поскольку речь идет о победе в войне, последнее являлось напрасной тратой сил: стратегически это было не экономично. Значит, объединенный комитет начальников штабов не сумел правильно определить центр тяжести проблемы. Если бы он понял, что главная задача — воспретить перевозки, а не сжигание города, то, конечно, он поступил бы иначе, так, как следовало бы поступить по мнению участников группы, написавшей отчет. Они считали, что «успешные налеты на железнодорожный паром в Хакодате», важные туннели и 19 крупных мостов и на другие уязвимые участки железнодорожных путей с таким расчетом, чтобы в пяти местах совершенно прервать движение, фактически приостановили бы перевозку угля, а недостаток угля остановил бы работу всей железнодорожной системы и завершил бы удушение японской экономики.

Это удушение разрушило бы экономическую структуру страны более эффективно, нежели уничтожение отдельных японских городов и заводов. Оно превратило бы Японию в ряд изолированных областей, неспособных ни на какое постоянное промышленное производство, неспособных перевозить продовольствие из сельскохозяйственных районов в города и быстро осуществлять крупные переброски войск и вооружения.

Далее, составители отчета полагают, что

«такое наступление, если бы его хорошо и заблаговременно спланировали, можно было осуществлять с августа 1944 г. налетами самолетов с авианосцев на морские суда и на железнодорожный паром в Хакодате. Его можно было продолжить, начав с декабря 1944 г. минирование с воздуха внутренних водных путей, а с апреля 1945 г. — нападение на железные дороги. Чтобы полностью парализовать железнодорожную систему, достаточно было 650 визуальных самолетовылетов В–29 и 5200 т фугасных бомб».

Сопоставим эти цифры с 100 тыс. т. бомб, сброшенных на 66 японских городов, и 15 тыс. самолетовылетов, произведенных при этом, и разница будет мерой… растраты военных ресурсов и усилий, а также мерой стратегической ошибки, совершенной объединенным комитетом начальников штабов.

Теперь обратимся к моральному эффекту бомбардировок Японии. Самое поразительное в них то, что, несмотря на ужасающие разрушения, упадок морального духа происходил чрезвычайно медленно и бомбардировки не играли в этом главную роль.

По японским оценкам, в Японии убито 260 тыс. и ранено 412 тыс., осталось без крова 9200 тыс. человек. Кроме того, разрушено или сожжено 2200 тыс. домов.[493] Большинство убитых — это сгоревшие заживо. Однако, несмотря на все это, главной причиной деморализации был недостаток продовольствия и только во вторую очередь — разгром вооруженных сил.

До нападения на Пирл—Харбор, утверждается в отчете, «калорийность пищи на душу населения Японии в среднем составляла около 2000, а к лету 1945 г. она упала до 1680 калорий». При таком скудном питании моральное состояние должно было снизиться, тем более, что одно военное поражение следовало за другим, пока наконец бомбардировка не стала последней соломинкой. Отчет рисует этот упадок следующим образом:

«В июне 1944 г. приблизительно 2 % населения считали, что Японии грозит поражение… К декабрю 1944 г., когда с Марианских островов начались воздушные налеты на острова собственно Японии, когда японцы потерпели поражение на Филиппинах и когда продовольственное положение резко ухудшилось, уже 10 % населения считало, что Япония не в состоянии добиться победы. К марту 1945 г., когда начались ночные налеты с применением зажигательных бомб и когда сократился продовольственный паек, число таких людей повысилось до 19 %. В июне их было уже 46 %, вперед самой капитуляцией — 68 %, причем более половины из них пришло к такому убеждению под влиянием воздушных налетов (не считая атомных) и одна треть — под влиянием военных поражений»[[494]

Тем не менее в отчете говорится:

«Императора почти не коснулась критика, которой подвергались другие руководители, и вера народа в него сохранилась. Если бы император приказал продолжать безнадежную борьбу, большинство японцев, вероятно, встретило бы смерть пассивно. Когда император объявил о принятии безоговорочной капитуляции, первой реакцией народа были удивление и сожаление, за которыми вскоре последовало чувство облегчения».