– Не стоит нервничать. Лиз, я не хочу, чтобы ты нервничала. – Он усадил жену на диван, сел рядом и обнял за плечи, касаясь губами ее волос. – Ну что там тебе наговорил Лейк? Я старая развалина? Пора на свалку?

Лиз повернула к нему исказившееся от растерянности лицо.

– Дэйв, я с таким трудом уговорила тебя пройти обследование. Тебе все равно, скажи, тебе что, действительно все равно?

Он целовал ее влажные глаза, не отвечая.

– Дэйв, нам нужно опять, опять, как тогда… – Слезы побежали по ее щекам. – Это твой последний и единственный шанс. Я сделаю все…

– Хорошо. Я же не враг себе, правда? Лиз вытерла слезы.

– Операцию нужно делать как можно скорее.

– Но хотя бы месяц у меня еще есть?

– Я хочу, чтобы ты сделал это немедленно.

– Попросить Терезу принести из кухни нож?

– Перестань паясничать!

– Лиз, людям хочется пировать даже во время чумы, так уж они устроены.

– Твои пиршества тебя сгубили!

– По-моему, ты спешишь ставить на мне крест. В этом ты превзошла даже самого Лейка, он хотя бы дает мне шанс.

– Он ни в чем не уверен.

– Только дураки во всем уверены. Лейк не дурак, хотя и зануда.

– Зачем тебе месяц?

– Ну хотя бы две недели.

– Это бесчеловечно, как ты не понимаешь! По отношению ко мне… и к тебе самому.

Дэвид молча выключил телевизор и стал быстро расстегивать податливые пуговицы ее жакета. Она покорно принимала его внезапную страсть. В такие минуты в нем было столько жизни, что, казалось, хватило бы на пятерых. И не верилось, что там, за дверью с медной табличкой, речь шла о том же самом человеке, ощущение которого, такое знакомое, по-прежнему ошеломляло ее… Лиз никогда не уступала мужу в любовном пыле, она умела чувствовать так же, как он, но для него эти чувства были естественными, как дыхание, а ей приходилось расходовать с ним всю себя.

Не отрывая глаз от газеты, Филипп протянул руку к резко зазвонившему телефону. Это опять была Соледад.

– Привет, дорогой, – на своем певучем английском сказала она и сразу же перешла к делу. – Мне нужно, чтобы ты встретился с Дэвидом, причем как можно скорее… («Соледад по-прежнему верна себе», – усмехнулся Филипп.)…Объясни ему, этому… – и тут она выдала по-испански несколько эпитетов, о смысле которых Филипп мог лишь догадываться.

Его всегда шокировало и одновременно привлекало виртуозное использование Ла Валенсианой отборнейшей испанской брани. Она знала великое множество ругательств и употребляла их, порой даже не задумываясь над тем, какую реакцию это может вызвать у окружающих. «В конце концов, вещи надо называть своими именами», – оправдывалась Соледад. Но самое интересное, что в ее устах ругательства не резали слух. Они даже не раздражали – скорее забавляли.

«Тебе надо на сцене не танцевать, а ругаться. Тогда никакая конкуренция не страшна», – пошутил как-то Филипп в пору их совместной жизни. «Как ты смеешь! – тут же вскипела Соледад. – Танец – моя жизнь! А ругательства? Ну, считай, что я их коллекционирую…»

Филипп осознал, что воспоминания отвлекли его и он не понял, чего хочет его бывшая жена.

– Прости, дорогая. Так что ты хотела сказать?

– Сердце Христово! Ты здоров ли, Филипп?! Я полчаса разливаюсь тут соловьем, а ты так ничего и не понял?! Хорошо, – Соледад тяжело вздохнула, – я попробую еще раз: найди Дэвида и врежь ему как следует, черт побери!

– Что-о? Что я должен сделать?!

– Филипп, неужели ты впал в маразм? Или я стала плохо говорить по-английски? Скажи Дэвиду, – Соледад явно начала терять терпение, – чтобы он держался подальше от нашей девочки, потому что мне совершенно не нравится вся эта история! Пусть перестанет с ней встречаться, иначе я приеду и задушу его собственным шарфом!

– А ты думаешь, они еще встречаются? – спросил ошеломленный ее напором Филипп.

Соледад застонала:

– Дорогой, ты меня убиваешь. Я пришлю тебе таблетки от идиотизма. Хотя, боюсь, уже не поможет. Ну конечно встречаются! Вчера Джейн увидела их вместе и позвонила мне. Ты знаешь Джейн? Впрочем, откуда тебе ее знать! Но она сразу позвонила мне, а твое спокойствие просто поражает! Твоя дочь безумно влюблена. Уверена, что Дэвиду она тоже очень нравится, по-другому и быть не может! – В этот момент материнская гордость Соледад явно возобладала над другими чувствами.

– Думаю, ты не права, – перебил ее Филипп. – Да, Люсия ездила к Дэвиду на вечеринку. Но после этого у нас с ней был разговор, по твоей же просьбе, кстати. Надеюсь, она поняла меня правильно и сделала нужные выводы.

На другом конце провода повисла пауза.

– Алло, Соледад, ты меня слышишь? Алло!.. Неожиданно в трубке раздался вкрадчивый шепот:

– Ты что, действительно в это веришь?

– А почему я не должен верить собственной дочери? Я действительно, ты права, не знаю никакой Джейн, но почему-то должен верить ей! Может, она обозналась.

– Матерь Божья! Старый осел! – Соледад больше не могла сдерживаться. – Сохранить такую наивность в твои годы! Или ты не только сошел с ума, но вдобавок и ослеп?! Чем, по-твоему, Люсия занимается целыми днями?

– Где-то ходит…

– Прекрасный ответ внимательного отца. И где же она ходит?

– Ну, с Эйприл по магазинам, в бассейн, на какие-то лекции.

– Какие могут быть лекции в каникулы? Чувствуя себя как на допросе, Филипп начал судорожно припоминать, что ему говорила Люсия.

– Ах да, вспомнил. Она ходит на лекции в Философское общество. Говорит, ей это интересно.

– О Боже, я все поняла. – Теперь голос Ла Валенсианы был полон печали и снисходительности. – Прости меня, Филипп, ты – дитя. Нет! Ты – святой, потому что только святой, – тут она не выдержала и перешла на свой обычный тон, – только святой может предположить, что молодая красивая девица предпочтет какие-то нудные лекции объятиям любовника!

– Соледад, полегче, пожалуйста. – Филипп поморщился. Ее прямота всегда его коробила.

– Поверь мне, милый, я знаю, что говорю. Не сердись. Лучше поговори с Дэвидом, хорошо? С Люсией, я думаю, говорить бесполезно. Ладно, мне пора в театр. Извини, что накричала. Береги себя. Целую. – И Соледад повесила трубку.

Филипп долго сидел в кресле, переваривая услышанное. Может, его бывшая жена сгущает краски? Ей ведь это свойственно. Впрочем, все равно. Что бы там ни было, по сути она наверняка права. Женщины в таких делах разбираются гораздо быстрее мужчин. Но, с другой стороны, можно обвинить Дэвида, а потом выяснится, что ничего не произошло и он ни в чем не виноват. Филиппу очень не хотелось начинать такой разговор со старым приятелем: он почти неизбежно вел к ссоре.

И, поразмыслив, Филипп решил не торопить события. Несколько дней здесь уже ничего не решают. Чтобы не выглядеть таким дураком, как сегодня, надо понаблюдать за Люсией, самому во всем разобраться… И тогда он поймет, как поступить.

Три дня Люсия, не подозревая, что ее испытывают, изо всех сил старалась возобновить дружеские отношения с отцом. Она рассказывала ему о Стиве и Поле, пытаясь запутать следы, притворялась скромной поклонницей Маковски, не смеющей видеть в своем кумире просто мужчину. К концу четвертого дня ей это удалось.

Филипп успокоился, даже рассказал ей о своей давней совместной с Дэвидом поездке на гастроли в Испанию. Боясь снова выдать себя, она сдерживала желание расспрашивать отца о Дэвиде и довольствовалась перечислением репертуара и описанием без того хорошо знакомой ей природы. Девушка настолько завралась, что сама уже с трудом верила в свой роман с Маковски, тем более что в течение всех этих дней Дэйв ни разу не дал о себе знать. Это начинало тревожить. Не так уж долго ей оставалось быть в Лондоне, чтобы тратить время на всякую чепуху вроде спуска с Дэннисом и Брэндоном бумажных корабликов в Темзу или приготовления воскресного ужина. Зато Люсия в полной мере осознала, как велико ее счастье и как она боится его потерять. Все, что не было связано с Дэвидом, потеряло для нее всякую привлекательность, не имело отныне ни малейшего права называться жизнью. Она вздрагивала при каждом телефонном звонке и, в очередной раз теряя мгновенно зародившуюся надежду, бежала в свою комнату, где под подушкой, завернутое в кружевной платок, хранилось кольцо с зеленым камнем.