– Вот что случается, когда суешь свои грязные пальцы в дела, которые тебя не касаются, – тихим, интеллигентным голосом человека, любящего Моцарта, наставительно произнес он. Нацист-джентльмен. – И считай, тебе повезло. Если бы мы решили, что ты сунул в наши дела нос, то и нос отхватили бы, не только палец. Я доступно излагаю, герр Гюнтер?

Я что-то невнятно пробурчал, подтверждая. Все нахальство из меня выбили. Палец, почувствовал я, стал выскальзывать из ноздри. Но генерал, успев поймать, засунул мне его в нагрудный карман, словно ручку, которую одалживал на минутку.

– Сувенир! – сказал он мне, продолжая радостно улыбаться, и, отвернувшись, бросил типу в котелке: – Отвезите герра Гюнтера, куда попросит.

Меня снова отволокли к машине и втолкнули на заднее сиденье. Я прикрыл глаза. Мне хотелось одного – заснуть и не просыпаться. Как Гитлер.

Дверцы машины захлопнулись, заурчал мотор. Один из моих «товарищей» двинул меня локтем, чтоб я очнулся:

– Куда желаешь, Гюнтер?

– В полицию, – предложил кто-то. К моему удивлению, оказалось, что это я и говорю. – Я желаю заявить о нападении.

– Но мы и есть полиция! – захохотали на переднем сиденье.

Может, правда, а может, и нет. Мне в общем-то было все равно. Теперь уже все равно. Машина тронулась и быстро набрала скорость.

– Ну, так куда его отвезем? – поинтересовался кто-то через минуту-другую. Чуть приоткрыв глаза, я посмотрел в окно. Похоже, двигались мы в северном направлении. Река была слева.

– Может, в магазин, где продают пианино? – прошептал я.

Им это показалось крайне забавным, я и сам чуть было не расхохотался, но, когда попытался, стало так больно – не до смеха.

– Ишь какой крутой! – заметил громила. – Он мне нравится. – Раскурив сигарету, он, нагнувшись, сунул ее мне в губы.

– Потому ты и отрубил мне палец? – еле слышно спросил я.

– Ну да! Тебе еще повезло, что ты мне нравишься, понял?

– Когда есть такие друзья, голем, то и враги не нужны.

– Как он тебя обозвал?

– Голем какой-то.

– Словечко слюнтяев, – заметил котелок. – Только не спрашивай меня, что оно значит.

– Слюнтяев? – переспросил я по-прежнему шепотом, но они прекрасно меня расслышали. – Кто такие слюнтяи?

– Евреи, – пояснил громила и больно ткнул меня в бок. – Так что, слюнтяйское это словцо? Как он и сказал?

– Да. – Мне не хотелось дразнить его. Не теперь, когда на моих руках осталось всего девять пальцев. Мне нравились мои пальцы, и, что важнее, нравились они и моим подружкам в те прежние дни, когда у меня еще водились подружки. Так что я воздержался объяснять ему, что голем – это такой огромный тупой монстр, лишь отдаленно напоминающий человека. Безобразный, как само зло. К такому уровню откровенности громила еще не готов. И я тоже. И потому я ответил:

– Означает здоровенного такого парня. Крутого, как вареное яйцо.

– Тогда это точно он, – согласился водитель. – Здоровеннее не бывает. И круче тоже.

– По-моему, меня сейчас вырвет, – сообщил я.

Громила тотчас выдрал у меня изо рта сигарету и, опустив окно, выбросил, потом подтолкнул меня к струе прохладного ночного воздуха, ворвавшейся в салон.

– Тебе свежий воздух нужен, и все, – сказал он. – Через минуту все будет в норме.

– Как он там? – нервно оглянулся водитель. – Совсем мне ни к чему, чтоб он блевал в моей машине.

– Порядок. – Громила отвинтил крышку на плоской фляжке и влил в меня еще немного коньяку. – Верно? А, крутой парень?

– Ладно, уже неважно, – вмешался котелок. – Мы на месте.

Машина остановилась.

– На месте – это где? – выдавил я. Они выволокли меня из машины и подтащили к хорошо освещенному входу, где прислонили к штабелю кирпичей.

– Тут государственный госпиталь, – сообщил громила. – Богенхаузен. Отдохни малость. Кто-нибудь да наткнется на тебя вскорости. И сделают все, что положено. С тобой, Гюнтер, будет полный порядок.

– Какая забота! – Я попытался собраться с мыслями, сосредоточиться и прочитать номер машины. Но в глазах у меня двоилось, а потом и вообще все почернело. А когда я снова сумел сфокусировать взгляд, машина уже уехала, а рядом со мной опустился на колени человек в белом халате.

– Что, чересчур крепко ударили по спиртному?

– Ударил не я. Другие. И не по спиртному, а по мне. Лупили, будто любимую грушу Макса Шмелинга [13].

– А вы уверены? – засомневался он. – От вас пахнет коньяком. И очень сильно.

– Они мне дали выпить, – объяснил я. – А то мне поплохело – после того как они отрубили мне палец. – И я в подтверждение помахал у него перед лицом окровавленным кулаком в платке.

– Хм… – Доказательство, похоже, его не убедило. – У нас лечится много пьянчуг, которые сами себя калечат, а потом являются сюда. Они воображают, нам тут делать нечего, только их беды расхлебывать.

– Послушайте, мистер Швейцер [14], – прошептал я, – меня измолотили в месиво. Так будете вы мне помогать или нет?

– Может быть. Ваше имя и адрес? И так, на всякий случай, чтобы я не чувствовал себя идиотом, если наткнусь на бутылку в вашем кармане, – как зовут нового канцлера?

Имя и адрес я ему назвал.

– Но как зовут нового канцлера, понятия не имею, – добавил я. – Я еще до сих пор стараюсь забыть имя последнего.

– Ходить можете?

– До кресла-каталки, может, и добреду, если покажете, где оно.

Он выкатил инвалидную коляску из-за дверей и помог мне усесться.

– А на случай, если вдруг поинтересуется старшая сестра, – сказал он, вкатывая меня внутрь, – имя нового федерального канцлера – Конрад Аденауэр. Если она учует запах коньяка, прежде чем мы успеем снять с вас одежду, то вполне может спросить. Пьяниц она не терпит.

– А я – канцлеров.

– Аденауэр был мэром Кёльна, – сообщил человек в белом халате, – пока англичане не сместили его за некомпетентность.

– Что ж, значит, со своими новыми обязанностями он справится превосходно.

Наверху врач разыскал медсестру, чтобы помогла мне раздеться. Девчонка была премиленькая, и даже в госпитале она наверняка нашла бы более приятное зрелище, чем мое бледное тело все в синих полосах от трости – ну просто флаг Баварии!

– Господи Иисусе! – вырвалось у доктора, когда он вернулся осматривать меня. Кстати о Христе. Я стал гораздо лучше представлять себе, как он себя чувствовал, после того как с ним закончили разбираться римляне. – Что же с вами произошло?

– Я же говорил – меня избили.

– Но кто? Почему?

– Сказали, что они полицейские, – ответил я. – Может, просто потому, что хотели, чтоб я вспоминал их добрым словом. Я-то всегда думаю о людях только плохо – такой вот у меня недостаток. А еще – вечно суюсь не в свои дела и слишком распускаю язык. Именно от этого, думаю, они и желали остеречь меня, если читать между синяков.

– Хм, с чувством юмора у вас полный порядок, – заметил доктор. – И у меня предчувствие, что утром оно вам очень даже понадобится. Синяки ваши мне не нравятся.

– Мне тоже.

– Сейчас сделаем рентген. Проверим, нет ли переломов. А потом накачаем болеутоляющим и взглянем на ваш палец.

– Да сейчас смотрите – он у меня в кармане куртки.

– Вообще-то я имел в виду культю. – Я позволил ему размотать платок и осмотреть остаток мизинца. – Потребуется наложить пару швов, – заключил доктор. – Обработать антисептиком… Но проделано очень аккуратно. Отрублены две верхние фаланги. Как они сделали это? Ну, то есть чем отрубили?

– Молотком и стамеской.

Доктор и медсестра сочувственно поморщились. Меня била дрожь. Медсестра набросила мне на плечи одеяло, но дрожь не унималась, я потел, и мне ужасно хотелось пить. Когда я начал зевать, доктор ущипнул меня за мочку уха.

– Ну теперь даже не тратьте напрасно слов, – сквозь стиснутые зубы прошептал я. – Я понял: вы считаете, что я душка.