Молодой человек в костюме и галстуке, как с обложки глянцевого журнала, терпеливо объясняет мне:

— Паспорт не будет ничем отличаться от настоящего, и будет стоить тысячу долларов.

Я торопливо поясняю, что он — мой муж, мы просто не успели все сделать раньше, но нам надо срочно, нас приглашают работать в Америку. Молодой человек дежурно улыбается, похоже, его совершенно не волнуют наши проблемы, он такие объяснения, пожалуй, несколько десятков раз в день выслушивает.

Он делает многозначительную паузу:

— Но ответственности мы не несем никакой.

— Где же вы их оформляете?

— Это вопрос конфиденциальный, — многозначительная улыбка на его лице выражает гордость и самодовольство. — У нашей фирмы свои секреты.

Позже я осознала, что такой паспорт все равно является липовым документом. Хотя сама «корочка», конечно, настоящая. Только вот взята она из сейфа «потихоньку» каким-нибудь радеющим за пополнение семейной казны работником органов. Или паспортистка, получающая гроши, в обмен за купюры большего достоинства обеспечивает подобные фирмы десятками таких паспортов.

— Хорошо, мы вам поможем, мы всем помогаем. Но знаете, определенный риск, конечно, есть, и если вы согласны… — "глянцевая обложка" смотрит на меня вопросительно.

Конечно, мы согласны. А куда деваться?

И вот я держу в руках две красные книжицы. Открываю свой паспорт — все правильно. Открываю второй «документ» и буквально столбенею. Ребята, что же вы такое написали? Вместо «Мирзакарим» — стоит «Мирзакарум», отчество вообще сами придумали — «Валиевич». Но ведь он Санакулович?!

При сравнении его и мой паспорт зримо отличались друг от друга, разница чувствовалась невооруженным глазом. В моем — все отпечатано на машинке, в его — от руки, как-то не очень аккуратно, да еще и ошибки эти…

Совершенно обалдевшая, я лепечу:

— Откуда такие данные? Надо переделывать.

"Обложка глянцевого журнала" (сегодня уже в другом галстуке) ничуть не обескуражена моими претензиями:

— Да никто и не посмотрит, никто не проверит, — и лучезарная улыбка. — Хотите переделать? Отлично. Если очень хотите, платите заново и снова ждите.

От этой беспредельной наглости у меня даже слова все пропали:

— А как же ваша ответственность?

Для них это — пустые слова. На служащих конторы они не производят никакого впечатления. Они уверили меня, что все обойдется. И я, как ребенок, позволила себя убедить. Внутри иногда просыпался маленький червячок: я начинала предчувствовать, что в паспорте может получиться загвоздка. Мало того, что липовый, еще и выглядит подозрительно из-за жуткой небрежности какой-то офисной девочки, торопившейся на свидание. Знала бы эта девчонка, чем ее торопливость обернется для нас. Ведь я в глубине души понимала, что может произойти, просто не хотелось в это верить. Небо любви было безоблачным.

Между тем, наша поездка откладывалась, каждый день приносил новые заботы и дела, бесконечная суета забирала много сил и времени… А паспорт так и не был переделан. Мирза не захотел, а может, и не смог, потому что делать его следовало через Узбекистан, ведь он был гражданином этой страны.

Слезы текли по щекам. Окончательно ослабев, я дремала в кресле самолета, но как только прорывалась сквозь сон, слезы одолевали меня снова. Это были слезы отчаяния перед незримой силой, которая развела нас в стороны и разрушила все планы. Все это казалось таким несправедливым и таким нереальным. За окном плыли и плыли облака. Они казались то горой, то озером, то океаном, то раем, то адом. И им не было до меня никакого дела. Подходили стюардессы со своими подносами, участливо трогали за плечо: "Чем вам помочь?" О! Чем мне можно было помочь? Автоматически что-то пила, ела… И, обессиленная, опять проваливалась в спасительный сон.

Тогда во время долгого перелета я как будто заранее оплакала наш будущий разрыв. Слезы почему-то не приносили успокоения, они текли уже сами по себе, как вода из неисправного крана. Голова от них становилась тяжелой, тело — абсолютно бессильным, а лицо — некрасивым. Но они оказались спасительными, ведь с ними уходило так много всего… То были очищающие, святые слезы. И способность так выплакать все — бесценный Дар Природы. В тот момент я просто не осознавала, что это включилась Саморегуляция, данная нам свыше самим Творцом.

Все, что происходило рядом со мной, вокруг меня, выплывает из памяти рваными фрагментами, как будто из фотопленки кто-то вырезал несколько кадров, а остальное выбросил в корзину.

— Вы туда летите в первый раз? — Надо мной склоняется лицо, изборожденное морщинами, и глаза, подернутые дымкой прожитых лет, — добрые, ласковые… Но — чужие!

— А у меня там дети, внучка Танечка. Пригласили снова. Вот, ей подарок везу! — тычет в меня какой-то куклой.

Мне не интересно, я ничего не воспринимаю, а старческий голос продолжает шелестеть.

— Вот, приглашают, я иногда и летаю, наверное, в последний раз, сколько мне еще, — голос затихает на полуслове.

Это вновь спасительный сон, где нет никаких чувств — сплошная пустота.

Слезы абсолютно опустошили меня. И это было спасение от назойливых мыслей: "Что я сделала не так? Я старалась и сделала все. Как могла. Вероятно, ничего уже нельзя изменить. Это — испытание каждому из нас, проверка. И… подарок судьбы". Когда в голову пришла эта простая мысль, я стала постепенно успокаиваться и приходить в себя: "Господи, на все воля Твоя".

Приближался Нью-Йорк…

— Лариса, а где Мирзакарим?

Слезы вновь размыли настоящее. Сквозь всхлипы единственное, что выдавливаю из себя:

— Так случилось… В самый последний момент…

Его паспорт…

В ответ понимающее:

— Ну, ничего, ничего, успокойся, что-нибудь придумаем.

Вера Мостовой встретила меня в аэропорту. Все формальности я прошла быстро, и мы поехали к ней домой.

Первая поездка в Америку навсегда осталась для меня окрашенной в тона роковой разлуки, нашей первой разлуки, предвестницы разрыва. Особенно дорога слез. Они просто текли и текли сами по себе, и невозможно было их остановить. Никогда не думала, что в человеке так много слез. Раньше только читала об этом, да в кино видела — это казалось неправдоподобным, когда так долго переживают, чувствуют себя несчастными. Недаром говорят: "Маленькая беда кричит, а большая молчит". Моя маленькая беда кричала во мне, билась, как птица в клетке. Спасибо окружающим. Они смотрели участливо и просто молчаливо поддерживали эту заплаканную русскую женщину, так сильно страдающую, будто умер у нее кто-то родной или близкий, и понесла она невосполнимую потерю. Это тоже было правдой. Буквально за неделю до отъезда у меня умер отец. Поэтому дорога к дому семьи Мостовых видится мне, как в тумане.

Все, что мелькало за окном, было безусловно впечатляющим… Но меня не трогало. Ехать было недалеко. Проживали они в штате Нью-Джерси, который примыкает к штату Нью-Йорк. И граница — чисто условная. Вера мне в дороге объяснила, что это как в Москве из «Шереметьево» проехать в противоположный конец города. Русские эмигранты. Сколько лет уже живут в Америке, а расстояние все с Москвой сравнивают. Русские, они и в Америке русские. А Вера продолжала рассказывать. Оказывается, у них там каждый штат имеет второе название. И у Нью-Джерси, кстати, одного из самых престижных и комфортабельных, тоже такое есть. Его называют «Штат-Сад». И надо сказать, что он это название полностью оправдывает. Кругом столько зелени и цветов. Каждый дом буквально утопает в них. Это я разглядела потом, значительно позднее.

"Знаешь, в Москве такого нет. А здесь — тишина и покой, красота, особенно летом, когда все в цвету, — хорошо, правда?" — Верины глаза так и сияют от гордости. И ей есть чем гордиться. Дом у них очень хороший. Старинный, двухэтажный. Как любит повторять ее муж Юра: "В каталогах числится как европейский в ирландском стиле".