Меньше всего Асакава хотел, чтобы ему мешали думать, и был бы крайне рад, если бы жена на некоторое время стала живой иллюстрацией собственного имени.[1] Лучший способ заткнуть ей рот — просто не отвечать.

— Кстати говоря, ты когда Ёко укладывал, памперс ей надел? А то не хватало еще, чтобы она в гостях циновки замочила.

Не реагируя на вопрос, он молча разглядывал стены на кухне. Тиэко умерла здесь. Говорят, на полу были осколки стекла и разлита кола. Вероятнее всего, когда она доставала бутылку из холодильника, сработал тот самый злополучный вирус. Асакава открыл дверцу холодильника и, пытаясь воспроизвести сцену смерти, стал пить из воображаемого стакана.

— Ой, ты чего!?

Жена застыла с открытым ртом. Асакава продолжал. Не прекращая «пить», медленно обернулся назад, и его взгляд уперся в стеклянную дверь между кухней и гостиной. В ней отражалась лампа дневного света, висящая над раковиной. Снаружи было еще светло, в гостиной горел свет, а из кухни в стекле отражалась только лампа, но не лица людей. Если предположить, что в ту ночь, когда здесь стояла Тиэко, в кухне горел свет, а по ту сторону двери было темно, то получается, что… Именно! Дверь превращалась в зеркало и отлично отражала все, что было на кухне. Ему на секунду показалось, что дверь, как видеопленка, сохранила в себе все, что случилось. Удивительная вещь — стекло. Простая игра света и тени то придает ему прозрачность, то превращает в зеркало. Асакава вплотную приблизил лицо к стеклу.

Едва Сидзука коснулась его спины, как сверху раздался детский плач. Проснулась Ёко.

— Ёко проснулась, лапочка!

Почемуто показалось, что Ёко плачет неестественно громко, гораздо громче, чем обычно, когда просыпается среди ночи. Сидзука обтерла мокрые руки полотенцем и, взволнованная, побежала наверх. Вместо нее в кухню вошла Ёсими. Асакава протянул ей карточку.

Вот, возле пианино валялась, — сказал он как ни в чем не бывало и ждал реакции.

— Странно. Откуда это здесь? — недоумевая, покачала головой Ёсими.

— Может, это ктонибудь из друзей Тиэко?

— Но я и имени такого не слышала — Нонояма. Даже не знаю, был ли у нее такой друг, — ответила Ёсими и, не скрывая удивления, посмотрела на Асакаву, — Айай, это же, наверное, чьято важная вещь. Боже мой, о чем только эта девочка думала?… — у Ёсими явно комок подкатывал к горлу. Асакава чувствовал, что даже самая мелочь будет во сто крат усиливать ее грусть, и не решался спросить.

— А… может быть, Тиэко летом на турбазу с друзьями ездила, или…

Ёсими только отрицательно покачала головой. Она доверяла дочери. Соврать родителям и укатить кудато в компании с ночевкой, да еще перед самыми экзаменами Тиэко не могла. На нее это не похоже. Асакава понимал чувства Ёсими, и не хотел более касаться этой темы. Чтобы девочка на пороге экзаменов, против воли родителей, взяла и поехала с парнем отдыхать в отдельном домике на турбазе? Быть такого не может. Наверняка сказала, что пошла готовить уроки к подруге. Родители определенно ничего не знают.

— Давайте, я тогда сам разыщу хозяина и верну ему карточку, хорошо?

Ёсими безмолвно кивнула и быстро вышла из кухни: ее как раз позвал муж. Лишившийся единственной дочери отец сидел на коленях перед новеньким буддийским алтарем, глядел на стоящую там фотографию и как будто тихо говорил с ней о чемто. Его голос был пугающе безмятежным, отчего Асакава почувствовал себя прескверно. Наверное, в глубине души тот все еще отвергает грубую реальность. Что ж, остается только молиться, чтобы эти люди сумели скорее оправиться от постигшего их горя.

Пока ясно одно: если бы этот Нонояма сам дал свою членскую карточку Тиэко, то, узнав о ее смерти, позвонил бы родителям и попросил вернуть. Но Ёсими ничего не знает. Вряд ли Нонояма забыл о карточке. Как и любой из членов его семьи, заплатив немалые взносы и потеряв билет, никогда не пустит все на самотек. Чем же тогда все это объяснить? Асакава принялся размышлять: «Нонояма вполне мог дать свое удостоверение комуто из оставшихся троих, то есть Ивате, Цудзи или Номи. Но карточка могла какимто образом попасть к Тиэко и остаться у нее. После этого Нонояма связывается с родителями того, кому дал карточку, те пытаются ее найти, но не находят, и вот она здесь». Так что, если попробовать связаться с семьями остальных погибших, то вполне возможно, что удастся выйти и на Нонояму. И позвонить им лучше сегодня же вечером. А если не получится ничего выяснить, то, по всей вероятности, карточка не имеет прямого отношения к делу. Но встретиться с Ноноямой в любом случае не помешает. В крайнем случае, можно попытаться найти его по членскому номеру «Тихоокеанских курортов». Если обратиться непосредственно на фирму, там вряд ли скажут его координаты, но дело мастера боится, и всегда можно пустить в ход журналистские связи.

Асакаву ктото звал. Голос откудато издалека: «Кадзуюуки!». Это был голос жены, перемежающийся с детским плачем.

— Кадзуюки! Ну, где ты? Иди сюда скорее!

Асакава очнулся от раздумий. На мгновение он даже забыл то, о чем думал. Плач Ёко действительно был странным, и чем ближе, тем внятнее это ощущалось.

— Ну, что такое случилось? — недовольно спросил Асакава.

— С Ёко чтото неладно. Смотри, она обычно так не плачет. Не заболела ли?

Асакава пощупал лоб дочери. Температуры вроде бы нет. Ручки дрожат, и эта дрожь передается всему телу, так что даже спинка подрагивает. Лицо покраснело, глаза плотно зажмурены.

— И долго она так?

— Так ведь никого рядом не было, когда она проснулась!

Ёко часто плачет, если просыпается в комнате одна, но сразу же успокаивается, как только мама возьмет ее на руки. Когда ребенок плачет, он всегда пытается чтото выразить, но что означал этот ее плач? Все, что угодно, только не «приласкайте меня». Маленькие ручки она крепко прижала к лицу. Может быть, испугалась чегото? Да, наверняка. Она явно напугана, и очень сильно. Ёко откинула головку и приоткрытым кулачком как будто указывала на чтото перед собой. Асакава поднял глаза: сантиметрах в тридцати от потолка на столбе висела большая маска дьяволицы Хання. Так вот в чем дело!

— Аа, смотри! — мотнул он подбородком в сторону маски. Они одновременно посмотрели на лицо ведьмы, потом друг на друга.

— Ты что же думаешь, она черта испугалась?

Асакава поднялся, снял со столба маску и положил на шифоньер, так чтобы Ёко не могла ее заметить. Плач в ту же секунду умолк.

— Вот оно что! Ёко, маленькая, ты у нас чертиков боишься! — Сидзука ласково потрепала щечки дочери. Разобравшись в чем дело, она, кажется, успокоилась, чего нельзя было сказать об Асакаве, которому вдруг почемуто захотелось поскорее убраться из этой комнаты.

— Ну, хватит, пошли домой, — поторопил он жену…

Вечером, вернувшись домой от Оиси, Асакава по порядку обзвонил семьи Номи, Цудзи и Ивата. Нужно было выяснить, не обращался ли ктолибо из знакомых их детей по поводу членского удостоверения. Последней подошла к телефону мать Иваты и залпом выпалила: «Вы знаете, нам звонил человек, который назвался старым школьным другом сына и попросил вернуть ему членское удостоверение. Чтото, связанное с курортами… Мы обыскали всю комнату, но так ничего и не нашли. Даже неудобно перед человеком». От нее Асакава узнал и телефон Ноноямы, которому тут же и позвонил.

Нонояма подтвердил, что в последнее воскресенье августа действительно встретился с Иватой в Сибуя и дал ему на время свое клубное удостоверение. Ивата говорил ему, что гдето «подснял» себе подругушкольницу и собирается поехать с ней куданибудь провести ночку.

— Ну да. Летние каникулы уже кончались, и, не порезвившись вдоволь, о занятиях нечего было и думать…

— Чудакчеловек! Откуда у студентовподготовишек летние каникулы? — засмеялся в ответ Нонояма.

Последнее воскресенье августа было 26 числа, и если уж они куда то и поехали, то это было в один из дней 27го, 28го, 29го или 30го августа. С сентября, где бы ты ни учился, везде начинается новый семестр.