— Это правда. А вы в тот раз снова вышли сухим из воды.

— Не просто, а с повышением, сударь.

— Ах да! Как я мог позабыть! Ведь вы именно после этого сделались лейтенантом мушкетеров. Стали важной птицей, господин д'Артаньян.

— Ну, вы-то сами летаете выше всех.

— Это еще почему?

— Еще бы!

— Не вижу повода для подобных утверждений, сударь.

— Вам дано право похищать людей, выслеживать их, отправлять на плаху!

— Вы, верно, сошли с ума, шевалье! Это вы чуть не отправили на тот свет господина де Варда, который, как вам, может быть, неизвестно, приходится мне родственником. А уж миледи вы и вовсе убили без всяких судебных проволочек. И к тому же не один, а со своей милой компанией головорезов.

— Я советовал бы вам выбирать выражения, господин Рошфор, когда вы говорите о моих друзьях.

— А вам, милостивый государь, следует выбирать выражения, говоря со мной. Я не полицейская ищейка.

— Еще бы! Полицейской ищейке не удалось бы так просто отправить на плаху Шалэ, как это сделали вы. Правда, для этого вам пришлось побывать в Брюсселе под видом капуцина, кажется. Но это не в счет; конечно, вы не полицейская ищейка, господин де Рошфор.

— Шалэ был государственным преступником, господин д'Артаньян.

— А несчастная госпожа Бонасье тоже, надо полагать, была государственной преступницей?!

— Во-первых, есть вещи, которых вы не должны знать, сударь, а если вы их все же узнали, то тем хуже для вас; во-вторых, кто вам сказал, что я имел отношение к какой-то госпоже Бонасье? Я в первый раз слышу это имя.

— Вы лжете, Рошфор! Вы лично руководили ее похищением в Сен-Клу, а помогал вам в этом грязном деле ее муж — мерзавец Бонасье!

— Сударь, вам должно быть прекрасно известно, что обвинить дворянина во лжи — значит нанести ему серьезное оскорбление!

— Сударь, вам должно быть прекрасно известно, что лгать в глаза собеседнику — значит позорить звание дворянина!

— Господин д'Артаньян! Вы ответите мне за это!

— А вы ответите мне за Менг, за Констанцию и за ваш подлый нрав. Я убью вас, господин де Рошфор.

— Если только я не сделаю этого раньше, господин д'Артаньян.

— Где вам будет угодно попытаться привести свою угрозу в исполнение, господин де Рошфор?

— На пустыре за Люксембургом. Там обычно безлюдно в это время года.

— Отлично. Когда?

— В пять часов.

— Согласен.

— И выберете шпагу подлиннее, д'Артаньян.

— А вы, Рошфор, пожалуйста, не приводите с собой дюжину убийц с мушкетами, чтобы посадить их в засаде. Это создаст вам дурную репутацию.

— Вам не удастся вывести меня из себя, молокосос!

— Ого! Значит, в вас сохранились еще остатки благородства!

— Будьте спокойны, д'Артаньян. Я убью вас по всем правилам.

— А как же с эдиктами? — насмешливо спросил д'Артаньян, пародируя слова де Жюссака, с которых, собственно, и начались его парижские приключения. — Хотя, наверное, его высокопреосвященство сделает исключение для своего любимца.

— Могу заверить вас, что кардинал ничего не узнает о происшедшем между нами. Думаю, мы в состоянии сами уладить наше внутреннее дело.

— Вы удивляете меня, Рошфор. Пожалуй, если я проткну вас сегодня в Люксембурге, я буду плакать о вас.

С этими словами д'Артаньян ушел, поклявшись самому себе этим вечером посчитаться с Рошфором за все свои несчастья, источником которых был конюший его высокопреосвященства.

— А о тебе скоро и плакать будет некому, — злобно пробормотал Рошфор, глядя вслед д'Артаньяну. — Один тщеславный дуралей женился и уехал в глушь, другому скоро подрежут крылышки, третий пьяница — вот и все, что останется от «четверых неразлучных» сегодня вечером.

Дома д'Артаньян первым делом приказал Жемблу почистить и отполировать шпагу. Наш мушкетер имел две — поэтому, когда его новый слуга справился с поручением, а справился с ним он наилучшим образом, как отметил для себя д'Артаньян, он поручил ему начистить и другую.

— Я вижу, ты знаешь толк в подобного рода делах, Жемблу? — спросил д'Артаньян.

— Да, сударь. Мой прежний хозяин всегда требовал, чтобы его шпага была отполирована, а пистолеты заряжены, — отвечал слуга.

— Из чего следует, что господин… как бишь звали твоего прежнего хозяина, Жемблу?

— Дон Алонсо де Кампо-и-Эспиноса, сударь.

— Да, вот именно… что этот… дон э-э… Эспиноза был не промах подраться?

— Как вам сказать — и да, и нет, сударь.

— Да — это да, а нет — это нет. Тут, по-моему, третьего не дано.

— Я имею в виду вот что, сударь, — пояснил рассудительный Жемблу. Мой хозяин, кажется, не был большим любителем затевать потасовки, но много путешествовал под вымышленными именами, подвергаясь серьезной опасности. Вот поэтому-то он и требовал от меня всегда держать оружие в порядке.

— Значит, твой господин, как и я, был на государственной службе? Только служил он, видно, другому королю.

— Может, оно и так, сударь, но никаких чинов, однако, не имел. Хотя в Новом Свете он даже приказывал капитанам военных кораблей, и те подчинялись ему. Это было в то время, когда мы гонялись по проливам за пиратами.

— Выходит, ты тоже гонялся за пиратами вместе со своим господином, Жемблу?

— Выходит, так, сударь. Хотя, разумеется, и не по своей воле.

— И много пиратов поймал твой господин?

— К счастью, не слишком-то много, сударь.

— Вот не думал, что ты сторонник пиратов! — со смехом воскликнул д'Артаньян.

— Я не сторонник пиратов, сударь. Я — француз.

— Я — тоже. Но это еще не причина, чтобы одобрять пиратство.

— Однако дело заключается в том, что среди пиратов много наших соотечественников, а на испанских кораблях — ни одного.

— Но ты-то плавал с испанцами, Жемблу, — сказал д'Артаньян, поддразнивая парня.

— Это другое дело, сударь. Я поступил в услужение к дону Алонсо еще во Франции. И в свое оправдание я могу сослаться на то, что даже не подозревал в то время, что он испанец.

— Дон Алонсо так хорошо говорил по-французски?

— Вот именно, сударь. Легкий акцент, не более того. Но ведь в разных частях Франции тоже говорят по-разному. Даже…

— Продолжай уж, любезный, раз начал. Даже я говорю по-французски отнюдь не как парижанин — верно?

— Ну… примерно это самое я и имел в виду, только боялся прогневать вас.

— Ты совершенно правильно заметил мое произношение, я ведь родом из Гаскони. И тебе нечего бояться моего гнева. Мы, гасконцы, не скрываем своего происхождения, а гордимся им.

— И совершенно правильно, господин д'Артаньян. Всем известно, что самые лучшие солдаты короля Франции — родом из Гаскони, как господа де Тревиль, Дэзэсар и вы…

— А ты, оказывается, льстец, Жемблу.

— Что вы, сударь. Я всегда говорю то, что думаю.

— Ладно, ладно… — проговорил д'Артаньян, которому хотелось порасспросить своего нового слугу о его прежнем господине и их совместных приключениях.

Мушкетер справедливо полагал, что такой способ получше познакомиться со своим слугой ничуть не хуже всех остальных и имеет по крайней мере то несомненное достоинство, что является единственно доступным в данный момент.

— Значит, твой господин… этот дон Алонсо… частенько путешествовал по Франции? Испанец, свободно говорящий по-французски и тайно разъезжающий по стране… Тебе это не показалось странным, Жемблу?

— Говоря правду, — да, сударь. Но это продолжалось недолго, и дон Алонсо уехал в Новый Свет, а меня забрал с собой. Не стану скрывать, я был рад возможности повидать все тамошние диковины, потому что в Нормандии такого ни за что не встретишь — хоть сто лет проживи.

Побеседовав с Жемблу в такой манере еще с полчаса, д'Артаньян так и не уяснил себе, по какой надобности его господин путешествовал по Франции. Относительно же своего слуги у д'Артаньяна сложилось мнение, что это спокойный и рассудительный парень, но с хитрецой, как все нормандцы, и в этом отношении ненамного уступит Планше.

Как мы видим, д'Артаньян продолжал помнить славного малого, исчезнувшего в Ла-Рошели, и часто воспоминания о нем исторгали из его груди печальный вздох.