Ключник коротко свистнул — он взял их за жопу.

Старшая не сводила глаз с нашей холщовой сумки. Средняя безумолку хохотала и тыкалась лбом мне в плечо. Младшая лузгала семечки.

Пришли к ним на квартиру.

— Девочки, мир на пороге Третьей мировой войны, так что жить нужно в темпе, — гоношил хозяек Ключник, вскрывая консервы.

Старшая сняла с головы платок и повязала его за место фартучка. У нее были седые волосы. Средняя втащила на кухню два стула и села рядом со мной.

— А можно с вами поближе познакомиться? — спросила она сквозь смешок и пощупала меня за колено.

Я обвил ее талию дотянулся до титьки и помял. Она была, как полусдутый воздушный шар.

Младшая плюхнулась мне на колено и уткнулась в консерву. Другой рукой я опробовал ее дойки, здесь были упругие тенисные мячики.

— Девочки, поднимем бокалы, чтобы не угасал огонек в вашем доме! — крикнул Ключник, и мы опрокинули по первому стакану.

— Кайф! — сказала старшая и потянулась к бутылке.

— Мать, не гони, — опередил Ключник и пересадил младшую к себе на колени.

Потом повели разговор о чем не помню. В одной руке у меня был стакан в другой мягкая теплая титька.

— Потанцуем, — оповестил всех Ключник и унес младшую в темную комнату.

— Еще есть где потанцевать? — спросил я у средней.

— У меня своя комната, — гордо сказала она.

Я ничего не испытывал, кроме чувства долга. Повалил жертву на кровать, молча стянул с нее трико вместе с трусами, бросил тряпье на пол, раздвинул колени и пригляделся… Пауза… Да… Я прошел длинный путь — от розового зародыша толстенькой девочки Полины до мохнатой пахучей развороченной пизды подмосковной бляди… Тернист был тот путь, орошен слезами, облагорожен страданием, разукрашен иллюзиями, но я шел и шел и вот теперь должен был вкусить от плода, или урвать кусок от пирога… Черт! Я ничего не испытывал, кроме чувства долга. Схватился за член — он был тверд. «Странно, — подумал я, — наверное, я стал, что называется, настоящим мужчиной».

— Мне холодно, малыш! — пропищала пизда.

Я навалился.

Шпок!

Член провалился в яму, полную теплой жижи.

— Ой! — вздрогнула подо мной женщина. — Что это у тебя на нем?

— Мотороллер, — сказал я и дал газу.

«Ой, ой, мама, ой, ой, мамочка, ой, ой, родненький, ой, ой…»

Чувство долга и еще чуть-чуть гордости.

— Перекурим, — сказал я и вынул.

Ключник и младшая уже вернулись на кухню и налегали на вторую консерву.

Старшая пела — невнятно, но громко.

— Девочки, — заорал Ключник, схватившись за стакан, — за то, чтобы не угасал огонек у вас между ног!

Выжрал и поволок среднюю в темную комнату.

Я схватился за член — он был тверд. Чувство долга не покидало меня. Чувство гордости подхлестывало. Я выдернул стул из-под младшей, она рухнула на пол, продолжая прожевывать рыбную плоть. Я опустился на колени и забросил ее ноги себе на плечи.

Шпок!

— Нарьян-мар, мой Нарьян-мар, городок не велик и не мал! — задорно выводила бабушка, пока я настойчиво и упорно работал над ее внучкой.

Младшая сначала откровенно скучала, потом, как бы прислушавшись к себе, глубоко задышала и вдруг, схватив меня тремя пальцами за нос, словно за ключ передатчика, выпустила в эфир радиограмму:

Тире точка тире

тире тире тире

тире точка

тире тире тире точка

точка тире

точка точка тире тире!

«К-о-н-ч-а-ю!» — перевел я и, стиснув зубы, набавил темпа.

Кончала она долго и, казалось, болезненно. Я ощущал своим членом ее внутренние спазмы. Странно, вернее сказать, дико, но я крепко держал ее за бедра, пытаясь вдавить член все глубже и глубже, я смотрел на ее корчи и представлял себя крокодилом, стиснувшим свои челюсти на шее какой-то теплокровной твари. Жертва трепыхалась в предсмертной агонии, а я все давил и давил. Наконец она обмякла, развалилась и через мгновение зархапела.

Я вынул, влез на стул и уставился на свой торчок. В дверях кухни появился Ключник. Он был голый и у него тоже стоял.

— За то, чтобы у нас никогда не падал! — был его следующий тост.

Выпили. Старшая дремала, уронив голову на дуршлак. Ключник шумно перевел дух, кинул взгляд на младшую, поглядел в темноту комнаты, где оставил среднюю и положил свою руку на плечи притомившейся старушки. Она открыла глаза и ласково посмотрела на нас.

— Ну, что, мать, пошли, — обреченно сказал Ключник.

Когда мы уходили, семейство в полном составе отдыхало. Я смотрел на это лежбище переебанных сучек и испытывал только одно — чувство исполненного долга. И еще я был преисполнен гордостью. Крутой «дедушка СА», настоящий мужик. Похоже, Ключник тоже испытывал нечто подобное, потому что, выходя из подъезда, он с восторгом громно и троекратно пукнул.

А в роте нас ждала засада. И хотя мы влезли в окно умывалки, разделись, спрятали форму в мусорные бачки, в одних трусах пробрались в спальное помещение и даже юркнули в свои кровати, но тут же вспыхнул свет и раздалась команда:

— Рота, поъем!

— Веденеев и Ключников, выйти из строя! — скомандовал Вертоух, и глаза у него блестели интенсивнее, чем козырек на фуражке.

Мы, покачиваясь, покинули строй — два шага вперед и поворот на 180.

— Где были во время вечерней проверки? — начал допрос старшина медленно надвигаясь.

— В клубе, — выговорил Ключник первую половину условленной фразы.

— Играли в шахматы, — закончил версию я.

Вертоух прошел мимо нас. Я видел, как раздувались его ноздри. У него был уникальный нюх, у этого прапорщика.

— Спустить трусы, — приказал Вертоух.

— Ну, товарищ старшина, — заулыбался Ключник.

— Это приказ!

Рота замерла, и мы выполнили приказ.

Сто тридцать человек с восхищением рассматривали наши вздувшиеся, кровоточащие члены. Рейтинг нашего авторитета пополз вверх.

— Трое суток ареста! — подсобил этому росту старшина.

— Есть! — рапортовали мы.

Вот так все оно и было. Два года. 24 месяца. 730 суток. 17520 часов. 1051200 минут. 63 миллиона 72 тысячи секунд. И я уже почти похоронил свою мечту о том странном чувстве, которое чудилось мне, когда я смотрел на женщин юными глазами, когда страдал и мучился первой своей любовью. Моя греза о Совершенном Восторге протухла в затхлом солдатском быту, была растоптана тысячами грязных кирзовых сапог, рассмеяна едкими армейскими шуточками и извращена до пошлой скверны «кромешной ясностью» коллективного бытия. «Прощай! Прощай!» — иногда кричал я ей во сне и просыпался в слезах. Но…

Я опускаю небольшой промежуток времени, в течении которого я переместился из в/ч 43006 на берег озера Аслыкуль, затерянного среди полей и лесов Бугульминско-Белебеевской возвышенности Южного Урала. Мое психофизическое самочувствие этого периода можно сравнить с клинической смертью, когда человек находится в состоянии ноля и у него равные шансы сыграть в плюс или минус. Все зависит от… Божьего промысла!

Вновь я оказался один на один со всем открытым миром. Миром свободы, весны и… Любви.