Но вернусь к начатой теме. Повторяю, эти «карантинные» периоды, в которые сначала выясняешь, не поймал ли триппер, а затем беспокоишься насчет сифилиса, — весьма неприятны. Ну, насчет триппера мы уже договорились, что это, если не запустить, не такое уж "зло большой руки", но вот «сифончик» — действительно дело дрянь! Самое неприятное в этот период «выяснения» для меня лично то, что ведь живешь все время вместе с товарищами. Котелки, ложки и прочее — все это общее. А вдруг ты болен? И можешь заразить ни в чем не повинных товарищей. Вот это очень неприятная сторона дела, — ну, а что можно сделать? С другой стороны, ведь и все эти товарищи тоже занимаются подобными развлечениями, причем в гораздо большей степени, нежели я, и они также не имеют никаких гарантий благополучного исхода своих мимолетных приключений. Но мне кажется, что у них в мыслях нет ни тени беспокойства о товарищах.

Хочется для аналогии привести здесь один случай, происшедший со мной еще в юношеские годы, когда я учился, кажется, в седьмом или восьмом классе. Короче говоря, один из первых опытов моего знакомства с женщинами.

Дело было в один из жарких летних дней. Иду я однажды по большому запущенному саду, в котором мы тогда жили. Вдруг в стороне от дорожки, далеко от дома, в высокой густой траве — лежит красивая, молодая, хорошо одетая девушка. Лежит на спине, голова — набок, руки и ноги тоже в довольно «вольном» положении. Известно, как кипит кровь в юности. Я стою и смотрю на нее. Она спит. Вдруг до меня доносится сильный запах водки, и мне все становится ясно. Дело в том, что у одной из жительниц этого дома уже с утра справлялись именины или что-то в этом роде. Оттуда неслись громкие песни и шум, соответствующий подобному случаю. Передо мной лежала одна из этих гостий, очевидно, не рассчитавшая свои силы, в опьянении забредшая в этот укромный уголок и здесь заснувшая. Мысли мои приняли сразу весьма определенный оборот, и «наполеоновские» планы родились. Не буду описывать подробности, они и так ясны, в общем, занимался я ею, сколько у меня хватило силы и желания. Она так и не проснулась, сопротивление вначале оказала, но весьма слабое, а затем даже обнимала меня и называла ласковым именем, но не тем, которое мне присвоил поп-батюшка. Очевидно, у нее был какой-то дружок, за которого она и приняла меня.

Сразу же после «наслаждений» возникли «опасения». Я немедля обмылся в прохладном ручейке, который к моим услугам пробегал совсем рядом, а такое мероприятие является весьма действенным профилактическим средством от всех бед этого рода. Так дело бы и кончилось, но через несколько дней у меня на соответствующем месте вскочил прыщик. Прыщик самый обыкновенный, которых мало ли вскакивает на нашем теле. Но этот прыщик выбрал место не совсем обыкновенное, да плюс вышеописанное происшествие. Короче говоря, я здорово взволновался. И опять-таки главной причиной моего беспокойства была не личная опасность, хотя в душе я уже решил, что это сифилис, но беспокоился я о том, что, вращаясь беспрерывно в кругу друзей в школе и дома в семье, я могу заразить (ни в чем не повинных) людей страшной болезнью. В то время или совесть у меня была другая, или возможностей тогда было больше, только я сразу же отправился в клинику и попал на прием к врачу-женщине. Она, помню, сидела на стуле, и, чтобы она получше могла рассмотреть мою болезнь, я прямо чуть не под нос ей представил свой аппарат, она даже отстранилась и говорит: "Дальше, дальше, я ведь не слепая, увижу, что нужно".

Осмотрела она меня и сказала: "Никакой болезни у вас нет". Я хоть и вздохнул с огромным облегчением, как будто гора с плеч свалилась, но все же не полностью уверовал в ее слова и попросил ее произвести анализ моего здоровья в лаборатории. Она усмехнулась и, уступив моим просьбам, дала мне направление на исследование. В лаборатории мне было приказано за результатом анализа явиться через три дня, и вот эти три дня я опять чувствовал себя весьма паршиво. Черные мысли вновь овладели мной, я уже строил планы, что делать, если у меня сифилис. В вылечивание этой болезни я не верил, да и стыд уж больно меня мучил. Однако мысль о самоубийстве мне тогда в голову не приходила. Решил так: если у меня действительно сифилис, то я исчезну из города, чтобы никто не знал. Заберусь к черту на куличики, в далекие дикие горы к киргизам и проживу там, пока не развалюсь, а может, раньше на охоте или в драке потеряю башку, — и черт с ней. Нужно сказать, что в то время, то есть примерно в 1927 году, вследствие очень некультурных условий жизни узбеков и киргизов и невозможности сразу охватить медицинским обслуживанием всю массу населения, заразные болезни в тех местах были очень распространены. В частности, были районы, отдаленные от города, где до 20 % местного населения было заражено сифилисом. (…)

Как все-таки странно устроена человеческая психология! Ведь какое, в сущности, дело человеку, что о нем будут думать после его смерти? Но, однако, для меня этот вопрос имеет весьма большое значение, и не хочу, чтобы люди, особенно те, которые мне дороги, а такие все-таки есть, вспоминали обо мне как о предателе или негодяе или даже как о дураке. В общем, тема эта пока закончена, а через пятидневку закончится и карантинный период, вызвавший ее. Тогда посмотрим, насколько мои действия будут соответствовать тому, что здесь мною написано.

29/VI

С фронтов опять много хороших известий. Нашими войсками взяты города Могилев, Шклов, Быхов и масса других населенных пунктов. Везде прорывы, продвижения, окружения и уничтожения. О союзниках тоже есть небольшая статья. Только ее прямо чудно читать. У них, видите ли, там имеются успехи на фронте протяжением в 4 мили!! Это в то время, как наши войска прорвали вчера фронт на Днепре на участке в 120 км!

Правда, дело не всегда в количестве километров, но все же факт, что они там не торопятся особенно развивать свой успех.

1 июля

Взят нашими войсками Петрозаводск, и полностью очищена железная дорога Ленинград — Мурманск. Сводка о потерях противника с 23 по 27 июня гласит: убитыми и пленными 77 тысяч. Масса разной техники. В общем — здорово!

Давно нет никаких известий от жены. Это тем более неприятно, что ей должны были сделать в Москве операцию, и это молчание может быть следствием неблагополучного исхода.

3 июля

Сегодня на базарной площади вешали одного немецкого «щенка» работника гестапо, который, несмотря на свой тщедушный вид, успел натворить много мерзких дел, за что был многократно премирован немецкой контрразведкой. Он сам лично успел убить 60 человек советских людей и вершил много подобных дел. Меня больше интересовала техника повешения, а не моральная сторона этого дела. Техника эта недалеко шагнула вперед по сравнению с тем, что мне приходилось видеть в 1919-20 году, когда я был 6-7-летним мальчишкой. Только роль табуретки играет теперь самая обыкновенная и такая же невинная полуторка ГАЗ-АА, которая с открытыми бортами подъезжает под виселицу и, после того как на осужденного наденут «галстук», отъезжает или, вернее, выезжает из-под него, а он остается висеть в воздухе. Впечатления от этого никакого не осталось, ибо собаке собачья смерть. Что тут особенного? Между прочим, жена его (20 года рождения, а он с 17) очень убивалась, присутствуя при сем спектакле, а раз уж так убивалась, следовательно, была с ним солидарна в его делах, а раз так, то недурно было бы и ее за компанию повесить рядом с муженьком, места на перекладине хватило бы, ну, а веревочку как-нибудь нашли бы, базар рядом.

Народу было много, и аплодировали очень дружно. А в общем, черт с ним — даже писать, пожалуй, не стоило.

У меня сегодня был банный день. Как и в прочих делах, я и в банном деле стараюсь быть индивидуалистом, когда, конечно, к этому есть хоть малейшая возможность. Что делать, не люблю общих бань, тем более полевого типа. Конечно, индивидуалистом плохо быть, я это сознаю и отнюдь не похваляюсь этим, а просто констатирую факт. Короче говоря, вот уже несколько раз нам удавалось сделать таким образом: в ясный, солнечный денек я со своей мастерской, то есть с шофером и двумя мастерами (весь мой штат на сегодняшний день), выезжаем куда-либо за город к речке. Так, два раза были в польской усадьбе, хозяин которой сбежал. Шикарный дом, дров сколько угодно, воды тоже. И вот мы греем сколько нам нужно воды, моемся, потом ребята стирают барахло. Затем все это развешивается на солнышке и на ветерке и за 2–3 часа великолепно высыхает. А мы тем временем загораем на солнышке, я читаю, ребята забавляются патефоном или гитарой или расстреливают стенки придворных построек из пистолетов. Время бежит приятно и мирно. К этому надо добавить, что мы всегда сыты, но, несмотря на это, ребята все же достают обычно молока, и мы им балуемся с хлебом и сахаром это тоже приятно.