— Ты бы… не убивалась так. Родом великим всем завещано жить. А ты себя горем со свету изводишь. Вон уж, тропку по стерне пробила. Можно ль так…

Движение тонкой руки прервало сбивчивую речь на полуслове.

— Обещала, что буду ждать на берегу. — тихо обронила Ясна. — Буду ждать. Езжай.

Сотник почувствовал, что в глазах защипало, будто бросили горсть песка. Молча кивнул, зачем—то долго поправлял стремя. Уже в седле, открыл было рот, но спохватился, что любое прощальное пожелание будет не к месту, молча потянул повод.

— Береги себя, Извекушко… — донеслось вслед.

Сотник оглянулся, увидел огромные выплаканные глаза. Волна скорби едва не вышибла из седла, но в следующее мгновенье взор Ясны вновь обратился к реке. Ворон послушно поплёлся к дороге, уши уныло разошлись в стороны. Извек больше не оглядывался. В груди давило, будто на сердце поставили ржавую наковальню.

Вот же беда, думал Сотник, один сгинул без следа, в двух шагах от своего счастья, другая — обреклась на вечную кручину: ни с кем не разговаривает, во мраке горя света белого не видит. Извек вспомнил, как Залешанин во хмелю бормотал что—то про вторую смерть. Выходило, будто Рагдай погиб ещё раньше, а в последнюю сечу ввязался когда боги отпустили к невесте. Отмерили на свадьбу один день и одну ночь и, едва время истёкло, забрали обратно.

Сотник скрипнул зубами. Видать Великие пожадничали, герою могли бы ещё денёк накинуть. Хотя, с богами всегда так. Лезут, сердобольные, когда не надо, когда же нужны — днём с огнём не сыщешь.

— Эх вы, Боги… — вздохнул Извек вслух. — Вот и мне пока одни стёжки выстилаете, да все куда—то не туда! Что я, калика перехожий, без места по земле мотаться? Давно бы пора найти ладушку… чтобы было к кому воротиться, чтобы ждала и любила, да за детьми в отсутствие папаньки смотрела. А тут, Ящер задери, за спиной одни дороги. А впереди…

Он грустно подмигнул косящемуся на него Ворону. Впереди ждала дорога и нелёгкий труд по обучению молодых парней обращению с оружием.

Установление главенства Перуна прекратило мелкие распри и продолжило единение, начатое Святославом. Владимир же возжаждал заиметь полную власть над всеми удельными княжествами, а для этого требовалось всё больше и больше новых ратников. Чтобы не отрывать люд от земли, порешили учить воинскому делу на месте. Лучшие из лучших попадали в княжьи дружины. Прочие оставались в родных весях, чтобы на дальних подступах сдерживать малые наскоки, и своевременно сообщать о приближении больших вражьих сил.

Сотнику нравилось выправлять из крепких землепашцев умелых воинов, и он с удовольствием наблюдал, как непривыкшие к оружию парни на глазах обретали ловкость, расчётливость движений и цепкость взгляда. За три—четыре месяца большинство увальней уже вполне сносно обращались с копьём, палицей или луком. Меч давался немногим, и тех, кто имел особую чуйку к сече обоюдоострым клинком, Извек приводил в Киев, где они становились настоящими дружинниками. Ещё с полдюжины опытных воев занимались разъездами по отдалённым весям, но Извек по праву считался лучшим. И в большой, и в малой дружинах его ученики снискали себе уважение воевод и соратников.

Так же попали в дружину Эрзя и Мокша, с далёкой реки Сурьи.[6] Как—то, забредя, в поисках удалого дела, в киевские земли, остановились в одной из деревень. Там и увидели Извека, натаскивающего местных парней рукопашному бою. Стояли глазели и щерились, пока не решили предложить помериться силами. После этого, полежав маленько в промозглой осенней луже, попросились в ученики. Сотник согласился, приметив у них незнакомую манеру биться, недюжинную хватку и выносливость. Теперь оба были едва ли не лучшими в малой дружине, а за доброй чашей с ними могли сравниться разве что Вольга с Добрыней или сам Микула Селянинович.

Волхвы утверждали, что именно с их далёкой родины[7] и пришли на север Племена Данов предки нынешних викингов. Эрзя с Мокшей и сейчас вполне сносно понимали говор ярла Якуна и его людей. Вспоминая первую встречу с молодыми горячими поединщиками, Извек хмыкнул и оглянулся.

Дорога бойко убегала назад, туда, где за пологими изгибами холмов скрылись верхушки детинца. Киев остался далеко позади, а впереди из—за поворота показался странный столбик. Затенив рукой глаза, Сотник присмотрелся, хмыкнул. На обочине маленьким истуканом торчал заяц—русак. Смотрел ошалевшими глазами в точку перед собой. На приближение всадника даже ухом не повёл. Извек выгнул бровь — совсем косой обнаглел, ни коня, ни человека не боится.

Только подъехав, понял, в чём дело. На обочине, возле глубокой колдобины, валялся лопнувший кувшин. Ветер разносил сытный хмельной запах. Впитав в себя пролитую сурью,[8] неровной горкой желтело отборное зерно. Часть горки явно была подъедена длинноухим. Видно проезжавшую к Киеву телегу занесло в яму и кувшин, припасённый возницей, выпал под колёса. Телегу же грузили зерном, которое и просыпалось при толчке.

Теперь обожравшийся косой тупо смотрел на щедрое угощение. Есть больше не мог, уходить от кормушки не хотел, а ударивший по ушам хмель выбил из головы весь страх.

Поравнявшись с зайцем, Ворон приостановился и склонил голову к рассыпанному добру. В самый последний момент заяц попытался отодвинуться, но не удержался на подгибающихся лапах и завалился под пыльные листья лопуха. Сморенный хмельной приправой, тут же заснул как убитый.

Сотник ухмыльнулся, представляя какая жажда ожидает русака спросонок. Ворон хапнул губами две жмени пьяного зерна, но тычок в бока заставил идти дальше. Насмешливый голос хозяина прозвучал тише чем обычно.

— Иди, иди! А то он ещё проснётся, в драку полезет… ой, чё будет!

Ворон не спеша вбивал копытами дорожную пыль. По бокам монотонно покачивались два полных колчана и лук, с которыми Извек никогда не расставался. Частенько, пустив Ворона рысью, привставал в стременах и метил по случающимся у дороги деревьям. Сделав два—три выстрела, останавливался вырезать из ствола пущенные стрелы и скакал дальше, высматривая подходящие цели. На зависть другим лучникам, успевал послать две стрелы, пока одна бьёт в цель. Селидор, научивший всем стрелковым премудростям, держал в воздухе три стрелы и рассказывал, что Вещий Олег вывешивал по пять—шесть. Правда, Извек не уточнял, стрелял ли Вещий с седла или пешим.

Однако, на этот раз, баловаться с луком охоты не было, и Сотник не торопил Ворона, предавшись размышлениям.

Вспомнил, как всего лишь раз пришлось видеть Вещего, и то мельком, да издалека. Тогда, у княжьего детинца, на краткий миг показалась высокая фигура с огненными волосами и тут же, окружённая гриднями, скрылась в дверях. Ещё раньше, в отрочестве Извека, Вещий несколько раз навещал Селидора на тайном погосте. Однако Синий Волк заранее усылал воспитанника по каким—нибудь поручениям, и о визите таинственного гостя напоминали только вторая плошка на столе и бороздки на земле, оставленные остриём посоха.

Вот у кого бы выспросить о пропавшем Рагдае. Кому, как не им, под силу вызнать что—то о судьбе друга. Увы! С Синим Волком-Селидором не виделся уже давно, а где искать Вещего никому неведомо…

Дорога перевалила через пригорок и Сотник придержал Ворона, любуясь сверкающей на просторе Лебедью.[9] По притоку Днепра сонно ползли лодки рыбарей, направляясь к стоящему на берегу возу. На фоне жухлой травы темнела пара соловых коняг и дожидающийся улова возница. Княжий пир не прекращался. Ко двору Владимира ежедневно свозились горы рыбы, птицы и зверя, чтобы было чем заедать нескончаемые реки вин, медов и пива. Тем паче, что предстояла богатая тризна, грядущая независимо от того, отыщется ли погибший.

Владимиру не впервой нарушать покон и он не упустит случая показать всем, кто на Руси хозяин. Опять же, урок молодым войнам, дескать, служите верно, и Красно Солнышко не забудет своих витязей. Залешанин вон — из татей в княжьи друзья попал, до сих пор не просыхает.