Больше всего Аверинцева возмущает то, что Бахтин приписывает недоверие к серьезности и веру в смех — народу. Так сказать, "простым людям". Можно бы было, говорит он, "спросить хотя бы про Жанну д' Арк: она-то относится к простым людям Средних Веков, так что же, она "стихийно не доверяла серьезности" (чего? своих Голосов? Реймсского миропомазания?) или впадала в серьезность, как в маразм, по причине слабости и запуганности? А участники народных религиозных движений, еретических или не еретических, они "доверяли" своей "серьезности", уж во всяком случае, не "официальной" или не доверяли?.."

Аверинцев крайне деликатен по форме. Но — не по содержанию. Его вопросы к Бахтину обнажают продуманную и провокативную лживость всех утверждений автора теории "освободительного народного смеха". "Не таящего в себе насилия", "не воздвигающего костров", "не создающего догматов".

"Да, — иронически отвечает Аверинцев Бахтину, — создавать догматы — это не функция смеха, но вот своей силой навязывать непонятые и непонятные, недосказанные и недосказуемые мнения и суждения, представления и оценки, т.е. те же "догматы", терроризируя колеблющихся тем, что французы называют peur du ridicule, — такая способность для смеха весьма характерна, и любой авторитаризм ей энергично пользуется. Смехом можно заткнуть рот, как кляпом" .

Разве перестройка не затыкала смехом рот, как кляпом? Разве мы уже забыли про шуточки ее архитекторов, позволявшие им создавать иллюзию того (вновь слово Аверинцеву), что "нерешенный вопрос давно разрешен в нужную сторону, а кто этого еще не понял, отсталый растяпа — кому охота самоотождествляться с персонажем фарса или карикатуры?" .

Перестройка — ей в 1988 году говорит свое тихое "нет" Аверинцев. Ее "смеховой культуре". Ее ложным противопоставлениям ("ворюга или кровопийца", "смех или террор"). Почему "или"? — спрашивает Аверинцев. "Террор смеха, — пишет он, — не только успешно заменяет репрессии там, где последние почему-либо неприменимы, но не менее успешно сотрудничает с террором репрессивным там, где тот применим" .

Бахтин — не в курсе? "Смех не воздвигает костров", — утверждает он. Аверинцев разводит руками: "Костры вообще воздвигаются людьми, а не олицетворенными общими понятиями… … Но вот когда костер воздвигнут, смех возле него звучит частенько, и смех этот включен в инквизиторский замысел: потешные колпаки на головах жертв и прочие смеховые аксессуары — необходимая принадлежность аутодафе".

"За смехом никогда не таится насилие" , — настаивает Бахтин. Аверинцев приводит многочисленные примеры противоположного. Тут вам и пытки раба в античной смеховой культуре ("Лягушках" Аристофана)... И евангельский эпизод глумления над Христом, возвращающий, по мнению Аверинцева, "к самым истокам народной смеховой культуры" … И архаические ритуалы, в которых теснейшим образом переплетены смех и кровь… "В начале начал всяческой "карнавализации" — кровь" , — подчеркивает Аверинцев.

Да что уж там, "в начале начал"! Всем нам памятна кровавая карнавализация, относящаяся вовсе не к "началу начал"! 4 октября 1993 года. Танки бьют по Дому Советов. Типичная карнавализация на крови. Расстрел живых людей, в том числе подростков и женщин, из танков в центре города, под гогот толпы, пьющей пиво и матерящейся. В воздухе пахнет горелым мясом. Зеваки нюхают — и кайфуют. Разве это не карнавал на крови?

Аверинцев предлагает к рассмотрению самые разные кровавые карнавализации. Порку монахинь, придуманную Кондорсе и названную "средством для смеха" (при том, что монахинь запарывали иногда до смерти). Забавы Муссолини, кормившего касторкой инакомыслящих и потешавшегося над тем, что они гадили себе в штаны. Засим он спрашивает читателя: "…Можно ли не заметить, до чего гладко оба вида надругательства над несогласными, и "средства для смеха", и касторка, укладываются в систему категорий "правды смеха", разработанную в книге (Бахтина) о Рабле? Ведь все сходится, без сучка, без задоринки" .

Бахтин — образован и умен. Он не может не заметить того, что замечает Аверинцев. А коли так, то "правда смеха" для Бахтина — есть средство построения царства вечного смеха, Ада. "Русские, добро пожаловать в Ад!"

Что? Не в Ад, а в царство тайной свободы человека из народа? Сказавши "а", говорите "б". Признайте, что ваш духовный гуру Бахтин именует подобной тайной свободой — свободу от серьезности, не проникающей, де, мол, в ядро народной души. Ох уж мне это ядро… В нем, если верить Бахтину, хранится лишь снижающая (запомнили — снижающая!) веселость, "с карнавальной искрой (огоньком) веселой брани, растопляющей всякую ограниченную серьезность" (М.Бахтин, "Литературно-критические статьи", М., "Художественная литература", 1986, стр. 513-514).

"Всегда ли, — недоумевает Аверинцев (и мы вслед за ним), — тайная свобода человека из народа выражается именно в смехе? Вот сожгли Жанну д'Арк, кажется, все, черта подведена, последнее слово — за палачами. Но вот английский солдат, только что вместе со всеми практиковавший за счет жертвы свою смеховую культуру, неожиданно валится в обморок, а когда товарищам удается отнести его в ближайший кабачок и там привести в чувство, он спешит сейчас же, незамедлительно принести покаяние в своей вине. В этом случае все то же недостижимое "ядро народной души" ограждено не смехом, а совсем другими силами: освобождение на сей раз совпадает не со смехом, а с прекращением смеха, с протрезвлением от смеха" .

Протрезвление от смеха… Легко сказать, да трудно сделать. Удалось ли "ордену Рабле-Бахтина" (ужасно "русскому"!) убить с помощью смеховой культуры все серьезное в ЯДРЕ народной души? Ох, как хочется этому ордену добраться именно до ЯДРА души и истребить ТАМ серьезное! Как истребить? А вы еще не поняли? В чем смысл осуществляемого Бахтиным противопоставления ужасного (чопорности элиты, к примеру) — благотворному (стихии плебейской ругани)? Невесть какая уже по счету ложь, изящно разоблачаемая Аверинцевым, указывающим на общеизвестную сквернословность французских королей и аристократов и на "плебейскую набожность все той же Жанны, побуждавшую ее бороться против привычки рыцарей к божбе" . Ну, так смысл-то, смысл! Он ведь как на ладони!

Все высокое (чопорность речи, серьезность и так далее) именуется "ужасным" и "элитарным". Все низкое — "прекрасным" и "народным". Просто клевета на народ? Нет, все намного серьезнее и подлее! "Бахтианцы-раблезианцы" не просто инкриминируют народу низкое, называя это низкое — благим. Они ищут способ задействования энергетики низости и отключения другой энергетики. Задействования — для чего? Для истребления с помощью упоительной низости — "ужасной", "тоталитарной" Идеальности.

Выявив этот простой и очевидный смысл, мы должны — во имя выявления чего-то более сложного и конкретного — перейти от аналитики культуры к метафизической аналитике.

Продолжение следует