Она схватила меня за руку и принялась царапать.

– Никакая это не любовь, слышишь? Побожиться готова. Уж не знаю, как такое называется, но только не любовью. Скорее это болезнь, или извращение, или прихоть. Вот что такое для меня Фукуда.

История, которую я услышал, вполне могла быть правдивой, хотя наверняка о многом скверная девчонка умолчала, многое смягчила и кое-что приукрасила. Я уже давно отучился верить ее словам, с первого дня нашего знакомства в ее рассказах было больше лжи, чем правды. И думаю, в нынешний период своей жизни новоявленная Курико и сама не слишком четко разграничивала реальный мир, в котором живет, и мир, в котором будто бы живет. Как я и предполагал, с Фукудой она познакомилась несколько лет назад, когда, как обычно, путешествовала по восточным странам с мистером Дэвидом Ричардсоном, который вел дела и с японцами тоже. Однажды Фукуда сказал ей следующее: достойно сожаления, что такая женщина, как вы, наделенная столь сильным характером и хорошо знающая свет, довольствуется ролью супруги мистера Ричардсона, хотя и сама вполне могла бы сделать карьеру в мире бизнеса. Его слова накрепко засели у нее в голове. Когда муж узнал о нерасторгнутом браке с Робером Арну, она, почувствовав, как почва уходит у нее из-под ног, позвонила Фукуде, рассказала все, что с ней случилось, и попросилась работать под его началом, заранее согласившись на любые условия. Японец прислал билет на самолет Лондон – Токио.

– Помнишь, ты позвонила мне из парижского аэропорта, чтобы попрощаться? Ты направлялась к нему?

Она кивнула.

– Да, только звонила я из лондонского аэропорта.

В тот же вечер, когда она прилетела в Токио, Фукуда сделал ее своей любовницей. На первых порах они жили порознь и только через пару лет поселились под одной крышей. До этого она обитала в пансионе, размещаясь в крошечной комнатке – «меньше, чем каморка моей филиппинской служанки в Ньюмаркете» – со встроенной кухней. Если бы ей не приходилось столько ездить, выполняя поручения Фукуды, ее доконали бы приступы клаустрофобии и одиночество. Да, она была любовницей Фукуды – но лишь одной из многих его любовниц. Японец никогда не скрывал, что спит с разными женщинами. Время от времени он оставлял ее на ночь у себя, а потом мог не давать о себе знать несколько недель. В такие периоды их отношения были в буквальном смысле слова деловыми: отношениями патрона и служащей. В чем заключались «поручения» господина Фукуды? Наркотики, контрабанда бриллиантов, картин, оружия, деньги? Подчас она и сама толком этого не знала. Увозила и привозила то, что он давал, – чемоданы, пакеты, сумки или портфели. И к счастью, – она постучала по деревянному столу, – до сих пор ей удавалось благополучно проходить через таможни, пересекать границы и не попасть на заметку к полицейским. Путешествуя таким образом по Азии и Африке, она на своей шкуре узнала, что такое панический страх. Но, с другой стороны, никогда раньше не жила такой напряженной, такой насыщенной жизнью, и каждая поездка дарила ей ощущение, что жизнь – чудесное приключение. «Теперь у меня все по-другому, и Ньюмаркет по сравнению с этим – медленная смерть в окружении лошадей!» Проработав на Фукуду два года, она получила от шефа, довольного ее успехами, своего рода награду: «Ты заслужила право жить со мной под одной крышей».

– Все кончится тем, что тебя зарежут, убьют или на долгие годы упекут в самую кошмарную тюрьму, – сказал я. – Ты сошла с ума? Если все, что ты рассказываешь, правда, безрассудство твое не знает предела. Когда тебя засекут на контрабанде наркотиков или на чем-нибудь похуже, думаешь, этот бандит о тебе позаботится?

– Нет, конечно! Он и сам меня об этом предупреждал, – перебила она. – Он, по крайней мере, со мной очень откровенен… Если тебя схватят – выкручивайся как можешь. Я тебя не знаю и никогда не знал. Понятно? Меня это не касается.

– Сразу видно, что он тебя любит.

– Меня? Нет. Он никого не любит, тут мы с ним похожи. Но у него характер сильнее, и вообще он сильнее меня.

Мы сидели вместе уже больше часа. Начало смеркаться. Я не знал, что еще ей сказать. И совсем пал духом. Впервые мне казалось, что она душой и телом принадлежит какому-то мужчине. Итак, улетучились последние надежды: скверная девчонка никогда не будет твоей, несмышленыш.

– Что-то ты взгрустнул, – улыбнулась она. – Из-за моих откровений? Но ты единственный человек, кому я могу довериться и рассказать такие вещи. А мне очень нужно было кому-то открыться. Но, наверное, напрасно я это сделала. Давай так: я тебя поцелую – и ты меня простишь.

– Мне больно узнать, что впервые в жизни ты кого-то по-настоящему полюбила, и этот кто-то – не я.

– Да нет, это не любовь, – повторила она, мотнув головой. – Все куда сложнее… Скорее это болезнь, я ведь уже говорила. Болезнь, которая помогает мне почувствовать себя живой, полезной, активной. Да только не счастливой. В меня словно бес вселился. Не смейся, я не шучу, иногда я чувствую, что одержима Фукудой.

– Если ты так его боишься, значит, не рискнешь лечь со мной в постель. А ведь я примчался в Токио, чтобы ты сводила меня в «Шато Мэгуру».

Рассказывая о своей жизни с Фукудой, она сохраняла очень серьезный вид, но услышав мою просьбу, широко распахнула глаза и закатилась веселым смехом.

– Да ведь ты только что сюда приехал, откуда же тебе известно про «Шато Мэгуру»?

– От моего друга, переводчика Саломона Толедано, он с некоторых пор сам себя называет Толмач из «Шато Мэгуру». – Я взял ее руку и поцеловал. – Ну так как, хватит у тебя пороху, скверная девчонка?

Она глянула на часы и немного помолчала, над чем-то раздумывая, что-то просчитывая. Потом с решительным видом попросила официантку вызвать нам такси.

– У меня совсем мало времени, – сказала она. – Но ты сидишь с видом побитой собаки… На тебя больно смотреть. Ладно, поехали, хотя я здорово рискую, потакая твоим капризам.

Дом свиданий «Шато Мэгуру» представлял собой здание, выстроенное в виде лабиринта с множеством коридоров и темных лестниц, которые вели в номера, где имелись сауны, джакузи, кровати с водяными матрасами, зеркала на стенах и на потолке, радио и телевизоры, а рядом на полках – строй кассет с порнофильмами, фантазии на любые вкусы, но с явным перегибом в садомазохизм. В маленькой витрине – презервативы и вибраторы разных размеров и с разными насадками: от петушиного гребня до хохолка из перьев, а также богатая коллекция всего, что нужно для садомазохистских забав: хлысты, маски, наручники и цепи. Так же, как на улицах, в парке или автобусе, здесь царила безупречная, почти больничная чистота. Когда я вошел в комнату, у меня возникло ощущение, будто я нахожусь в лаборатории или на космической станции. Честно говоря, мне трудно было понять восторг Саломона Толедано, который называл садом наслаждений эти технически оснащенные спальни, похожие на секс-шопы.

Когда я начал раздевать Курико, когда прикоснулся к шелковистой коже и вдохнул ее аромат, я уже не мог, как ни старался, сдержаться. Тоска, от которой у меня сжималось сердце с той минуты, как она рассказала о своей полной зависимости от Фукуды, вдруг выплеснулась наружу. Я разрыдался. Она дала мне выплакаться, не проронив ни слова. Постепенно я справился с нервами и пробормотал какие-то извинения. Она снова погладила меня по волосам.

– Мы пришли сюда не для того, чтобы грустить, – сказала она. – Лучше скажи, что любишь меня, дурачок.

Мы разделись, и я убедился, что она и на самом деле сильно похудела. Ребра выпирали и спереди и на спине, а маленький шрам на животе будто бы растянулся. Но фигура осталась прелестной, груди – крепкими. Я медленно и долго целовал все ее тело. Нежный аромат, исходивший от кожи, словно просачивался изнутри. Я шептал слова любви. Мне уже было на все наплевать. Даже на то, что ее околдовал этот японец. Только пугала мысль, что из-за темных дел, в которые он ее втянул, она угодит в какую-нибудь африканскую тюрьму или погибнет от пули. Но я готов был весь мир перевернуть, чтобы спасти ее. Потому что с каждым днем любил скверную девчонку все больше и больше. И буду любить вечно, даже если она станет изменять мне с тысячью японцев, потому что она самая нежная и самая прекрасная женщина на свете: моя королева, моя принцесса, моя мучительница, моя обманщица, моя японочка, моя единственная любовь. Курико закрыла лицо локтем и молчала, она вроде бы даже перестала меня слушать, полностью отдавшись своему наслаждению.