Мы уже садились на коней, когда достойнейший Артур Грэй сообщил, что первым переводчиком Дюма на русский язык был Виссарион Белинский, а одним из первых читателей – Александр Герцен. Максим Горький вспоминал, как в дни своей юности он зачитывался романами Дюма.

Отдохнувшие скакуны быстро домчали нас к старинным воротам. Любимец Тараскона осадил коня и торжественно приподнял свою малиновую феску:

– Тпру!.. Капитаны, снимите шляпы, береты и фуражки…

Вот!.. Именно отсюда однажды выехал семнадцатилетний гасконец на жалкой лошади апельсинового цвета. Он держал путь в Париж и мечтал о славе…

После минутного молчания пятнадцатилетний капитан въехал в открытые ворота и попросил нас следовать за ним.

Через весьма короткое время наша кавалькада очутилась на пустынной площади… Милейший Тартарен не без труда слез, а точнее, свалился на землю, нисколько не потеряв при этом присутствия духа. Как он был великолепен, когда заговорил в этот торжественный момент:

– Медам и месье!.. Всего менее пятидесяти лет тому назад д'Артаньян вернулся в родной Ош, чтобы навечно застыть в бронзе на пьедестале. Взгляните на это чудесное творение!..

– Клянусь подзорной трубой, я не вижу капитана мушкетеров, По-моему, на пьедестале стоит какая-то женщина!.. – с удивлением произнес капитан Крузо.

И действительно, при свете выглянувшей из-за облаков луны мы все убедились, что он прав. Памятник был поставлен какой-то незнакомке в роскошной кружевной мантилье, но было очень странно, что лунные лучи заставили сверкать крупные бриллиантовые серьги и ожерелье на ее шее. Еще более нас удивило, что памятник стал двигаться… Да нет, это был вовсе не памятник, а очень красивая дама с золотистыми волосами, падавшими ей на плечи. И уже нас не удивило, когда она звонко расхохоталась и обратилась к нам с вызывающей речью:

– Вы ошиблись, ваше превосходительство, губернатор необитаемого острова… Ах, бедный Робинзон! Перед вами не какая-то женщина, а миледи из романа Александра Дюма «Три мушкетера». Впрочем, я известна так же, как Шарлотта Баксон, графиня де ла Фер, леди Винтер и баронесса Шеффилд!

Эта тирада сильно разгневала знаменитого отшельника. Стукнув прикладом мушкета о пьедестал, он громко вскрикнул:

– Клянусь шпагой д'Артаньяна, вы более известны нашим читателям как отравительница с каторжным клеймом.

– Три королевские лилии выжжены у вас на плече. Так во Франции при королях клеймили опасных преступников! – с негодованием произнес Артур Грэй.

И снова раздался чарующий серебристый смех миледи:

– Я этим горжусь, мои отважные соседи по книжным полкам.

Обычная невозмутимость на сей раз покинула капитана Немо:

– Мы вам не соседи! Ваша компания – джентльмены удачи из пиратских романов, вдова Скорбит, хозяйка «Пушечного клуба», коварные лилипуты во главе со своим императором…

Этот перечень продолжал оскорбленный до глубины души Тартарен:

– Да, мадам!.. Необходимо припомнить вашего друга – авантюриста князя Черногорского из моего романа. Я уже не говорю о кардинале Ришелье из «Трех мушкетеров»!

Миледи нисколько не была смущена и как ни в чем не бывало обмахивалась веером из страусовых перьев.

– Да-а, джентльмены, императоры, князья и кардиналы… И вдова Скорбит с ее миллиардами – достойное общество для такой титулованной особы, как я!

Дик Сэнд подошел вплотную к пьедесталу с обрывком веревки в руке:

– Я нашел в канаве бронзового д'Артаньяна, обвязанного веревками. Это по вашему приказу, госпожа отравительница, сброшен туда знаменитый капитан мушкетеров?

– Хотя бы и так, – холодно процедила миледи. – Я имею больше права красоваться на пьедестале в назидание читателям Александра Дюма.

И тут я позволил себе также сделать замечание. Я спросил эту не слишком уважаемую даму, в чем заключаются ее права. Она смерила меня взглядом с ног до головы и дерзко ответила, что не будь ее, чем бы прославились Атос, Портос и Арамис?.. А также и сам д'Артаньян?.. И, считая разговор оконченным, она достала из-под мантильи лютню и запела свою песенку.

В достаточной степени владея старинным искусством скорописи, я успел записать ее слова.

Я никогда не видел, чтобы наш молодой председатель был так взбешен. Обычно в самые опасные и даже трагические моменты ему удавалось сохранять хотя бы относительное спокойствие. Но, пока над площадью звучала песенка миледи, он постепенно наливался гневом у нас на глазах. На его обветренном лице сквозь привычный морской загар стали проступать красные пятна. Однако пятнадцатилетний капитан взял себя в руки и официальным тоном произнес слова команды:

– Эй, на пьедестале!.. Немедленно очистить мостик!..

В ответ раздался иронический смех авантюристки, столь красочно описанной господином Александром Дюма-старшим.

Любимец Тараскона решил пустить в ход все свое влияние на особу прекрасного пола во избежание ненужного скандала. Ведь он всегда утверждал, что является знатоком женской психологии.

– Беспрекословно повинуйтесь, сударыня. И без лишних споров! Иначе я боюсь, что нам придется пустить в ход если не оружие, то, возможно, самые примитивные веревки. Одна минута на размышление, исключительно из уважения к даме.

Но прошло значительно меньше одной минуты, и раздались медные голоса боевых труб.

С четырех сторон на площадь вступили колонны гвардейцев кардинала Ришелье. Как они были грозны и великолепны в своих одеждах, украшенных большими крестами на груди и на спине, в шляпах с плюмажами и ботфортах с раструбами (по последней моде середины семнадцатого века)!

Миледи стояла на пьедестале, подбоченясь и играя веером. В этот ответственный момент каторжные привычки взяли в ней верх над великосветскими.

– Сдавайтесь, знаменитые капитаны! – торжествующе произнесла она. – Вы окружены со всех сторон! К вашему сведению, моя песенка была не более чем сигнал. Коварство так коварство!

И, повернувшись в сторону больших ворот, авантюристка громко распорядилась:

– Вызвать со страниц романа «Три мушкетера» палача с его повозкой.

Распахнулись ворота, и на площадь, громыхая колесами, въехала закрытая повозка, на которой преступников в те времена доставляли к месту казни.

Гвардейцы всесильного кардинала де Ришелье окружили постамент памятника плотным строем четырехугольника, а точнее, каре.

Вперед вышел человек, команде которого они слепо подчинялись. На его мрачном лице промелькнуло какое-то подобие торжествующей улыбки. Я, как, впрочем, и все мои коллеги, сразу узнал конюшего его высокопреосвященства, кавалера де Рошфора – постоянного противника нашего любезного д'Артаньяна. Даже в эпилоге романа, на семьсот четвертой странице, гасконец три раза дрался на дуэли с Рошфором и три раза его ранил.

Доверенный кардинала галантно поклонился и предъявил нам ультиматум.

– Ваши шпаги, а также все другое оружие, капитаны! Сопротивление бесполезно! Вас шестеро, а нас – сотня.

Артур Грэй, в свою очередь, не менее вежливо приподнял шляпу:

– Мы принимаем бой, сударь.

И он пришпорил своего черного скакуна. Следом за ним помчались мы все… Гвардейцы выхватили шпаги, но не успели ничего сделать, если не считать ран, нанесенных коням, что их только больше разгорячило… Взбешенные жеребцы смяли переднюю шеренгу. Стоявшие поблизости отбежали в сторону. Сквозь образовавшийся коридор мчалась наша шестерка к въезду с площади… На скаку коллега Робинзон Крузо бил подвернувшихся гвардейцев по головам прикладом мушкета, а милейший Тартарен то стрелял из пистолетов в воздух (для устрашения противников), то ловко орудовал кривым малайским кинжалом – крисом.