Большую часть года Дэвис Крик представляет собой крохотный ручеек, а иногда и вовсе пересыхает. Беря начало у подножия высокой скалы, известной под именем Фифтимайл Поинт, он течет всего четыре мили по розовому песчанику южной Юты перед тем, как влиться в озеро Пауэлл – огромное водохранилище, распростершееся на сто девяносто миль над плотиной Глен Каньон. Ущелье Дэвис очень маленькое, но красивое, и путешественники, измученные сухой пустыней, веками наслаждались оазисом на дне узкого оврага. Его отвесные стены усеяны сюрреалистическими девятисотлетними петроглифами и пиктограммами. Крошащиеся каменные жилища давно исчезнувших кайентских анасази, создателей этих рисунков, скрыты в укромных уголках. Осколки глиняных горшков древних индейцев валяются в песке вперемешку с ржавыми жестянками, брошенными пастухами начала двадцатого века, водившими сюда скот на водопой.
По большей части короткое ущелье представляет собой глубокий извилистый провал, местами узкий настолько, что его можно переплюнуть, и окруженный нависающими стенами из песчаника, преграждающими путь ко дну каньона. Однако в нижней части ущелья есть скрытая тропинка вниз. Чуть выше устья Дэвис Крик, от западного края каньона зигзагами спускается естественный пандус. Недалеко от ручья пандус заканчивается, и на дно ведут грубые ступени, выдолбленные в мягком песчанике около ста лет назад мормонскими скотоводами.
Вокруг ущелья Дэвис простирается безводное пространство голых камней и кирпично-красного песка. Растительность крайне скудна. Почти невозможно найти тень, чтобы укрыться от иссушающего солнца. Но спуститься в недра каньона означает попасть в другой мир. Над колючими опунциями грациозно склоняются тополя. Под дуновениями ветерка колеблются высокие травы. Недолговечные цветки калохортуса выглядывают из основания девятифутового каменного свода, в кроне дуба жалобно перекликаются вьюрки. Высоко над ручьем из скалы сочится родник, орошая мох и Венерины волоски, свисающие с камней роскошными зелеными коврами.
Шестьдесят лет назад в этом зачарованном убежище, менее чем в миле вниз по течению от того места, где ступени мормонов достигают дна ущелья, двадцатилетний Эверетт Рюсс вырезал свой псевдоним на стене каньона под индейскими письменами, а потом и на маленьком каменном зернохранилище анасази. “Немо 1934” – нацарапал он, несомненно, подчиняясь тому же порыву, который заставил Криса МакКэндлесса написать “Александр Супербродяга / май 1992” на стене сушанского автобуса. Вряд ли этот импульс существенно отличается от вдохновившего индейцев анасази испещрить камни своими символами, смысл которых ныне ускользает от нашего понимания. В любом случае, вскоре после этого Рюсс покинул ущелье Дэвиса и загадочно исчез, следуя намеченному плану. Тщательные поиски не смогли пролить свет на его судьбу. Он просто растворился в пустыне. Шестьдесят лет спустя мы все еще не знаем ничего о том, что с ним сталось.
Эверетт родился в 1914 году в Окленде, штат Калифорния, и был младшим из двух сыновей Кристофера и Стеллы Рюсс. Кристофер, выпускник Гарвардского факультета богословия, был поэтом, философом и унитарианским проповедником, однако зарабатывал себе на жизнь бумажной работой в Калифорнийской пенитенциарной системе. Стелла была своевольной женщиной с богемными вкусами и художественными амбициями, в том числе и в отношении близких. Она выпускала литературный журнал “Квартет Рюссов”, обложка которого была освящена фамильным девизом: “Восславим час”. Тесно спаянная семейка Рюссов любила кочевать, и часто переезжала. Окленд сменил Фресно, затем – Лос-Анджелес, Бостон, Бруклин, Нью Джерси, Индиана. Наконец, когда Эверетту исполнилось четырнадцать, они окончательно осели в южной Калифорнии.
В Лос-Анджелесе Эверетт посещал художественное училище Отиса и среднюю школу в Голливуде. В шестнадцать он отправился в свое первое длительное одиночное путешествие, проведя лето 1930 года, ловя попутки и проходя пешие маршруты в Йосемите и Биг Сюре, и, в конце концов, добрался до Кармеля. Через два дня он отважно постучался в дверь Эдварда Уэстона, который был настолько очарован нервным юношей, что взял над ним шефство. Следующие два месяца знаменитый фотограф поощрял его необычные, но многообещающие эксперименты с живописью и гравюрами, и разрешил Рюссу проводить время в своей студии вместе с сыновьями Уэстона – Нилом и Коулом.
В конце лета Эверетт вернулся домой, где провел ровно столько времени, сколько требовалось для получения школьного диплома. Менее чем через месяц, в феврале 1931 года, он снова отправился в путь, в одиночку скитаясь по каньонам Юты, Аризоны и Нью-Мексико – региону в то время такому же малонаселенному и окруженному тайнами, как современная Аляска. За исключением недолгого и неудачного пребывания в Калифорнийском Университете (он вылетел после первого же семестра, к большому огорчению отца), двух продолжительных визитов к родителям и зимы в Сан-Франциско (где он попал в компанию известных фотографов Доротеи Ланж, Анселя Адамса и художника Мэйнарда Диксона), Рюсс провел остаток своей яркой, как метеор, жизни в движении, с рюкзаком за плечами, почти без денег, ночуя в пыли, а порой и весело встречая голодные дни.
Рюсс был, по словам Уоллеса Стегнера, “неискушенным романтиком, незрелым эстетом, атавистическим странником по заброшенной земле”:
Когда ему было восемнадцать, во сне он увидел себя продирающимся сквозь джунгли, взбирающимся на гребни утесов, скитающимся по романтическим забытым уголкам мира. Ни один человек, внутри которого еще жив ребенок, не забыл бы такого сна. Но Эверетт Рюсс, к тому же, сумел отправиться в путь и сделать все то, что увидел во сне, и не в обычном двухнедельном отпуске среди подстриженной и цивилизованной страны чудес, но проведя месяцы и годы в самом сердце чуда…
Он намеренно подвергал свое тело мучениям, испытывал собственную выносливость, проверял пределы возможностей организма. Он умышленно выбирал именно те тропы, против которых его предостерегали индейцы и старожилы. Он взбирался на скалы и много раз висел над пропастью. Из своих лагерей у озер, каньонов или высоко на лесистых отрогах гор Навахо, он писал длинные, яркие, исполненные энтузиазма письма своей семье и друзьям, проклиная стереотипы цивилизации и распевая свою дикарскую ребячливую чепуху прямо в пасти этого мира.
Рюсс настрочил немало подобных писем, на которых стоят печати отдаленных поселений, через которые он проходил: Кайента, Чайнл, Лукачукаи, Каньон Сиона, Гранд Каньон, Меса Верде, Эскаланте, Рэйнбоу Бридж, Каньон де Челли. Когда читаешь эту переписку (собранную У.Л. Рашо в скрупулезной биографии “Эверетт Рюсс: Странник в поисках красоты”), поражает стремление Рюсса к единению с природой и его страстная любовь к местам, по которым он путешествовал. “Со времен моего последнего письма к тебе мне довелось испытать в глуши невероятные приключения – сногсшибающие и потрясающие, – писал он своему другу Корнелу Тенгелу. – Но я вообще всегда потрясен. Мне это необходимо, чтобы жить”.
Письма Рюсса обнажают поразительное сходство между ним и Крисом МакКэндлессом. Взгляните на отрывки из трех писем Эверетта:
Я все больше думаю о том, что мне суждено одиноко скитаться по дебрям. Боже, как меня манит дорога! Ты не можешь и вообразить мое неодолимое восхищение перед ней. А лучше всего путешествовать в одиночку. … Я никогда не прекращу странствий. И когда придет время умирать, я найду для этого самый дикий и необитаемый уголок.
Красота природа становится частью меня. Я чувствую себя оторванным от людей и в то же время более человечным. … У меня есть добрые друзья, но никто по-настоящему не понимает, почему я здесь и что делаю. Вряд ли найдется существо, способное понять меня совершенно – я слишком далеко зашел в одиночестве.
Меня никогда не устраивала жизнь, которую влачит большинство людей. Я всегда хотел жить более насыщенно и ярко.
В моих странствиях этого года я более чем когда бы то ни было, рисковал и пускался в дикие приключения. И какую же прекрасную природу я видел – громадные просторы диких земель, всеми забытые плато, голубые горы, тянущиеся ввысь из багряных песков пустыни, каньоны шириной в пять и глубиной в сотни футов, ливни, обрушивающиеся в безымянные ущелья, и сотни жилищ пещерных людей, покинутые тысячи лет назад.