- Уж я просилась и в полицию - не берут.
В другой лавочке ей подали кусок черного хлеба. Она очень обрадовалась этому куску и тотчас съела его. Это удивило лавочника, и он с насмешкой спросил ее:
- Видно, ты давно голодаешь-то?
Пелагея Прохоровна рассказала, как она отошла от места и попала в часть. Лавочник попросил у нее паспорт и, удостоверившись в справедливости ее слов просмотром билета, дал ей еще хлеба и посоветовал идти на Никольский рынок.
XI ПЕЛАГЕЯ ПРОХОРОВНА НАХОДИТ БРАТА ПАНФИЛА ПРОХОРОВИЧА
Пелагея Прохоровна пошла по направлению к Самсониевскому мосту, разделяющему сторону Петербургскую от Выборгской. Еще не дошла она до угла нескольких шагов, как увидала выходящих из одного питейного заведения четырех рабочих в рваных полушубках. Они остановились и стали о чем-то рассуждать. Сперва Пелагея Прохоровна не обратила на них внимания, но ей опять послышался знакомый голос, что ее и заставило посмотреть на рабочих. Двое из них были невысокие, с большими русыми волосами и такими же бородами, много захватившими их щеки; третий был высокий молодой мужчина без бороды и усов, но с желтым лицом; четвертый отличался от других тем, что его полушубок был сшит точно из клочков, которые еле-еле болтались, и на голове была фуражка с оторванным наполовину козырьком и с тремя заплатами на верхушке. Он был молод, годов шестнадцати, но на вид казалось гораздо больше, оттого что на его лице сидело много грязи и пыли. Вглядевшись в него хорошенько, Пелагея Прохоровна узнала Панфила Прохорыча. Радость ее была неописанная. Однако она подошла робко, поклонилась и неловко спросила:
- Вы откуда?
Мужчины захохотали, но молодой человек стал пристально смотреть на женщину.
- Што смотришь? Аль сродни? - спросили Панфила товарищи.
- Ты не Панфил ли Прохорыч? - спросила робко Пелагея Прохоровна.
- Так зовут… А ты?.. Уж не Пелагея ли? - спросил не то с насмешкой, не то с горестью молодой человек.
- Как же, Пелагея Мокроносова!
Молодой человек посмотрел еще на Пелагею Прохоровну и сказал:
- Палагея-то была здоровая, красивая, а ты што?
- Неужели и голос не узнаешь?.. Ведь, кажись, вместе в Моргуновом-то робили… Ты еще за фальшивую билетку попался.
- Ах ты!! Глядите, робя, - счастье! Сестра ведь… Ах ты, черт!..
И Панфил Прохорыч утер глаза заскорузлыми руками.
Пелагея Прохоровна тоже стала утирать глаза.
Товарищи Панфила Прохорыча глядели то на Панфила, то на женщину; они то улыбались, то чесали затылки и что-то обдумывали. Их лица выражали словно зависть и как будто говорили: "Ишь ведь, свиделись-таки!.. Экое, подумаешь ты, людям счастье!"
Начались расспросы. Восторгам этой встречи, кажется, и конца бы не было. Но рабочие сказали Панфилу:
- Пора. Надо переть барку-то кверху.
- Так ты где ино теперь? - спросил брат сестру.
- Без места я, и денег у меня нету - украли. И сама не знаю, где украли.
- Пойдем ино на барку: у нас хлеб-то есть, - сказал брат.
- Иди, место будет, - проговорили рабочие.
Пелагея Прохоровна пошла за братом и рабочими в барку и дорогой рассказала брату, как она ушла из Прикамска и попала в Петербург:
- Уж натерпелась же я горя в этом Петербурге! И если бы знала, что здесь такая жизнь, ни за что бы не пошла из Пояркова.
- Ну, я тоже в Пояркове робил, народ - собака.
- Не ври; там люди хорошие и достатошно живут.
- Кои тамошние; а кои пришедшие, те и работы не скоро найдут. Это, может, тебе так показалось, потому што ты баба. А я там прожил с неделю и узнал, что тамошние-то жители между собой уговариваются, штобы им оттереть пришлых, и смотрителей на пристанях задобривают.
- Ну, а ты-то как попал сюда?
- Как?.. Нанялся на баржу до Нижнего, а в Нижнем эту баржу взяли да продали, и мы все, сколько там было, поступили в службу к другой компании. Ну, нагрузили наши баржу, и потащил нас пароход в Тверь. А в Твери двое товарищей и говорят: пойдемте в Питер, еще поспеем на суда. Ну, и получили расчет. Мне досталось пять рублей с четвертаком. Походили по Твери дня четыре и нашли еще пятерых - тоже в Питер сбирались, только они ехали в Чудово. Ну, мы и поехали на чугунке и скоро нанялись на барку камень сплавлять.
- Сколько же ты получаешь?
- Да вот, как камень представим, надо бы по десяти рублей получить.
- Пошто же ты оборван?
- Пошто!.. Поживи, так узнаешь. Вот ты говоришь - тебе нехорошо; а нашему брату и еще лучше…
Наконец вошли в барку по дощечке. Здесь, на реке, были два плота с плотно сложенным на них сеном, в середине которого было устроено подобие коридора, в котором и спасались от дождя рабочие; далее стояла большая лодка, вмещавшая в себе до восьми кубических саженей песку, еще дальше - четыре судна, дожидающиеся попутного ветра, и та барка, на которой находился Панфил Прохорыч. Эта барка не походила на те, которые видела на родине Пелагея Прохоровна: она не имела палубы, была несколько овальнее, посредине ее не было гребных весел. Вся она была нагружена кирпичом.
- Уж мы в четвертый раз этот кирпич плавим с кирпичного завода. А завод этот недалеко: сейчас за Охтой будет линейный завод, так не доходя ево. Сперва плавили в Фонтанку-реку, потом в Обводный канал, потом по Обводному же каналу - в Лиговский канал, теперь сюды - уж в последний раз. Говорят, скоро лед пойдет. Нанимали в Кронштадт, в море, по двадцати рублев давали, да опоздал.
- Ты видал ли Питер-то?
- Вот те раз!.. Да я там везде выходил. Чудной этот город; не верю я, штобы тебе там худо было.
На этой барке было всего шесть человек рабочих. Панфил откачивал воду, остальные что-нибудь стругали, зачинивали в барке дыры, починивали свои полушубки, а один, сидя в корме под досками, которые были положены на края барки, для того чтобы было удобно грести и править, варил гречневую кашу на всех рабочих.
От груза на барке было так тесно, что всем приходилось сидеть на грузе, а там, где варилась крупа, можно было уместиться только двум человекам, и то присев. Поэтому рабочие сидели где попало, спиною к ветру, не обращая внимания на то, что сквозь дыры рубах ветер сквозит на голое тело. Пелагея Прохоровна тоже присела. Теперь ей было весело; она нашла брата, и с братом ей будет легче работать.
Между тем все рабочие порасспросили Пелагею Прохоровну о ее родине и пребывании в Петербурге. Двое говорили, что у них жены находятся тоже в Питере и они виделись с ними раза по три, но и они не хвалят питерское житье. Начались общие сетования на мужицкую долю, на то, что мужику везде одинакова жизнь, и Питер, по ихнему мнению, еще, пожалуй, хуже, потому что редкий к концу лета не захворает чем-нибудь.
- Никто и в Питере-то не хвалится житьем. Оно бы и заработок ладный, а деньги идут, и сам не знаешь, на што… И все-таки ни сыт, ни голоден. Еще ладно, если кто на одном месте долго держится. А как свернется с места, и слоняйся да проживай денежки. Ну, вот лето-то летенское робишь, бережешь деньги, потому дома оброки да недоимки нужно платить, нужно хлеба купить; опять и то: об семье надо позаботиться. Чем она-то виновата? Прожил зиму - и марш опять сюда; а дома какая ныне работа - и по гривеннику на день не заработаешь… И што это за жизнь, господи! Летом живешь один, робишь-робишь; домой приедешь - деньги издержишь и живешь кой-как. И не ходил бы домой на зиму, да семью жалко и воздохнуть хочется. А здесь жить с семьей нельзя.
- Отчего нельзя? - спросила Пелагея Прохоровна.
- То-то нельзя. В деревне-то все ж свое хозяйство. А здесь - на-тко, займись хозяйством-то!
- И подлинно мужицкая жизнь самая скверная, - сказал другой рабочий.
- А я мекаю, здешним солдатам житье - помирать не надо!
Эти слова были произнесены потому, что по Самсониевскому мосту прошло несколько рот солдат с музыкой.