Степан поднялся, а за ним и все остальные: так полагалось по обычаю, когда кто говорил от имени Дона.

– Велел атаман и все казаки наши сказывать вам, чтобы воровство ваше вы оставили и били бы челом великому государю о винах ваших, – всё так же твёрдо продолжал Калужнин. – Желают казаки наши, чтобы все на Дону опять пришло в достоинство, как допрежь того было…

Степан весь побагровел.

– Взять его!.. – крикнул он.

– Тимофеич… – попыталась было вмешаться Матвевна.

– Цыть! – рявкнул Степан. – Не твоего ума дело… Знай свои горшки. Вяжи его, казаки!..

Весь двор был уже полон голытьбы: посольство из Черкасска взбудоражило всех. Все были пьяны – по случаю возвращения атамана и казаков-товарищей. В одно мгновение Родивон был связан. Степана мутило от бешенства: рано ещё отходную ему читать стали!..

– Эй… затопить печь в пекарне!.. – крикнул он. – Живо… И волоки его туда, собачьего сына…

– Ого-го-го-го… – как леший, загикал Алёшка Каторжный, который любил всегда идти как можно дальше, чтобы возврата никому не было. – Вот это по-казацки!..

Весь Кагальник, задыхаясь от волнения, густо сдвинулся к пекарне у перевоза. В огромной печи уже полыхал огонь. Никто ещё толком не знал, что будет, но уже как-то все предвкушали сладость безмерного ужаса. «Братцы, ради Христа… – шелестел омертвевшими синими губами Родивон. – Пожалейте малых детей… Ведь я такой же казак… Велел круг ехать, так как же я могу упорствовать?… Братцы!..» Но никто его не слушал…

Степан налитыми кровью глазами – они всегда были у него в пьяном виде красные – поглядел в рыжие вихри огня в печи.

– Бросай его в огонь!.. – чувствуя привычное в таких случаях кружение головы, крикнул он. – Живо!

Все ахнули. И жадно сгрудились к пекарне ближе.

– Братцы, ради Христа…

Напряжённая топотня ног по глиняному полу, суетливые переговоры низкими голосами, мольбы замирающие и вдруг душу раздирающий крик. Огонь, извиваясь и дымя, быстро раздел Родивона, веревки, перегорев, лопнули и, весь чёрный, уже безволосый, в тлеющих тряпках, он вдруг полез из огня назад.

– Не пускай, черти… – крикнул Алёшка. – Испугались? Пихай назад!..

Дрючками запихали горящего Родивона в огонь и чело печи забросали дровами. Печь заревела, и густая вонь разлилась по всему берегу.

– Видели? – торжественно обратился Степан к омертвевшим товарищам сгоравшего Родивона. – Ну, вот идите назад и скажите Корниле, что всех их так жечь буду, которые близко подойдут к Кагальнику. И ему то же будет, – не гляди, что крёстный… А теперь – гэть, и швыдче!..

И началась дикая, ревущая, блюющая и сквернословящая попойка по всему Кагальнику. Все славили храброго и тароватого атамана. Только одна Матвевна ходила с заплаканными глазами по своей хате. Все ее мечты рушились…

На другое утро началось похмелье, а там к ночи прискакал из Царицына гонец и принёс странную весть, что Ивашка Черноярец вместе с полюбовницей своей скрылись неизвестно куда…

Степан только рукой махнул: все одно, дальше виселицы не уйдёт… Очухавшись после разгула, он всё читал со своими приближенными прибывшие к нему грамоты, долго и не раз говорил с глазу на глаз с гонцом Дорошенки, а так как гонец из Запорожья всё никак не мог прийти в себя, то он на морозе облил его несколько раз ледяной водой, пока тот не очухался совсем. И с ним была долгая беседа. Потом Степан получил какую-то грамоту от Корнилы Яковлева и один уехал в Черкасск.

Крестный отец, приняв его тайно, уговаривал его за угощением бросить воровство, но Степан угрюмо говорил, что теперь поздно и что он пойдёт до конца. И напился пьян, и валялся в шубе собольей где попало под лавкой, и, придя немного в себя, снова пил и ругал черкасских казаков:

– Сволочи… Когда мы в поход пошли, не вы ли деньгами нас поддержали? – облокотившись на стол, мрачно говорил он. – А теперь, чуть неудача, вы опять на колени: помилуй, великий государь!.. Да вы бы лутче нас-то поддержали… Сволочи вы, только и всего!..

Понимая хорошо, что «не смажешь, не поедешь», он одарил всю старшину черкасскую дорогими подарками – Корниле шуба рысья досталась, кому котел серебряный, кому что… – но всё же они за ним не потянули, и он, разругавшись, снова поехал в Кагальник. Задержать его не посмели: всё ещё за ним сила была… И он приехал сердитый в Кагальник и объявил:

– Поход – на Черкасск!..

Все шумно одобрили это разумное начало нового похода на Москву. Была большая надежда, что в Черкасске произойдёт раскол и с ним можно будет справиться легко. И закипел Кагальник военными приготовлениями…

И вдруг дозорные казаки, возвращаясь сверху, привели с собой в Кагальник какого-то полузамёрзшего рыжего жида: не лазутчик ли собачий сын? Но жид показал им свою истерзанную воеводами на дыбе спину, клялся им в своей любви к вольному казачеству, обещал им золотые горы…

– А, что там дурака валять?… – решил кто-то нетерпеливо. – Идём к атаману! Он там разберёт…

– Ой, Боже мой… – вздёрнул тот плечи кверху. – К атаману… И станет такой ясновельможный, такой великий пан со всяким пархатым жидом разговаривать! Да я лучше сам скорее брошусь в Дон, чем осмелюсь беспокоить ясновельможного пана гетмана. Об нём и казаках его идет слава по всему свету, а мы будем отнимать его драгоценное время по пустякам… Нет, вы лучше сперва меня накормите, а потом я вам такое расскажу, что вы Иоселя на руках носить будете… Ну, идём, идём – чего там ещё стесняться?…

И он уверенно повел большую толпу казаков в ближайший кабак. Его накормили, напоили, и он залился таким соловьем, что действительно, все уши развесили. И, показывая настоящие деньги с Монетного двора, он говорил:

– Ну что? Плохо сделаны? Ага!.. Кузня у вас есть? Где кузня?… Я вам каждому сейчас по мешку наделаю… Идём все в кузню!..

Но по городку уже перекликались, как петухи, медные рожки: поход, поход!

– Поход? Куда? Под Черкасск?… – говорил Иосель. – Вот: я всегда говорил, что с этого и начинать надо!.. И идите себе под Черкасск, а я тем временем каждому по мешку рублей московских приготовлю… Только чтобы всё у меня под рукой было!..

Но в голове у него была только одна думка: как бы ему на тот берег, подальше от ясновельможного пана атамана, перебраться… И ходу… Этот чёртов Ивашка подвёл его невероятно: как только перебрались они через Дон, Ивашка взял его за шиворот и совсем уже бросил было в реку, да баба его вмешалась:

– Да что ты?… Да брось!.. Мало вы и без того кровушки человеческой пролили… Ну, милый!..

– А, ты не знаешь этих дьяволов… – говорил Ивашка, не выпуская воротник Иоселя из своей железной лапы. – Ты у запорожцев спроси, каковы они меды-то…

– Ну, и вы тоже хороши, говорить нечего… – говорила Пелагея Мироновна. – Плюнь на него и пусть идет, куда хочет… Ну, для меня!.. Ну, милый…

Ивашка повернул Иоселя к себе задом, дал ему коленкой здорового пинка под известное место, и Иосель распластался в холодной грязи. Ивашка ударил по лошадям.

– Что? – смеясь, крикнул он Иоселю. – Не говорил я: кто ещё кого?…

И теперь Иосель поторапливал казаков:

– Ну, что же тут возиться?… В поход так в поход!.. А воротитесь, у меня всё уже будет готово…

И среди страстных весенних буранов, крутивших по степи то белыми косматыми метелями, то как плетьми секшими косым дождём, голота, синяя, мокрая, пошла к Черкасску. Изредка налетали со степи табуны скачущей катун-травы, лошади фыркали и шарахались, а казаки пугливо косились на эти штуки вражьей силы. И подошли к Черкасску. Ворота были наглухо заперты. По стенам неподвижно и молча стояли мокрые казаки. Пушки хмуро чернели своими круглыми дулами. И слышно было, как деловито стучали за стеной топоры: то новую церковь на месте сгоревшей плотники рубили.

– Эй, вы, там!.. Какого чёрта? – крикнул Степан на стены. – Чего заперлись?… Не околевать нам тут… Впустите…

Молчали казаки на стенах.

– А то, смотрите, брать будем!..

– А бери, сынок… – отвечал со стены Корнило и сурово крикнул: – Пушкари и затинники, к наряду!.. Все по местам!..