— Что ты, батюшка! Нормально!.. Вот перед Рождеством подморозило — хе-хе… Помнишь, Митря? Ох крепко! По-собачьи на луну завыли. Сильно по ногам мороз-то бьет… А сейчас еще ничего… терпеть можно.

— Паренька-то своего совсем ведь загубили.

— Ничо, — серьезно отозвался Митряха. — Он крепкий. Ему очень нужно с нами дойти…

— Так ведь не дойдет же!

— Отоспится… Дойдет.

Отец Федор посидел, потеребил бороду, подбирая нужные слова, но вместо этого неожиданно для самого себя спросил:

— Что же вас, только трое, паломников-то?

— Пятеро было. — Митряха положил почерневшие ладони на стол и с охотой объяснил: — Померли двое. В прошлом году дедушку Имельку проводили. А пятый… тот еще раньше отстал…

— Больной был, — вставил Глебка.

Священник тяжело поднялся со скамьи.

— Нехорошо это. В чужой земле не будет вам ни правды, ни счастья. Человеку нельзя без веры. Возвратитесь к Богу, тогда и узнаете хорошую жизнь. А холод и голод — это только испытания… Это пройдет.

Митря и Глебка сидели довольные и сытые; им не хотелось спорить с добрым хозяином. Тот говорил что-то еще, затем принес толстую заплесневелую книгу и долго читал по ней. "По житиям учит", — догадался Митряха.

Наконец священнику надоело.

— Поздно уже, — устало произнес он. — Ложитесь к Яреме, я одеяло дам…

Глебка охотно закивал в ответ, а старшой неожиданно объявил:

— Хозяин! Выпусти-ка меня на час, надо мне у вас осмотреться…

— Эва как ты с самогонки-то захмелел! — удивился батюшка. — Чего надумал!

— Серьезное дело, — Митря нахмурился. — Утром идти надо, а я дорог не видел…

— Ложись спать, бродяга! — замахал черными рукавами отец Федор. — Через два дня пойдете!.. Куда тебе, — еще не наморозился?!

— Ничо, — Митряха улыбнулся и погладил себя по животу. — Маленько отогрелся…

— И я с тобой, братка, — преданно заявил пьяненький Глебка, с шумом вылезая из-за стола.

Старшой замотал головой:

— Не пойдешь. Нет надобности.

Отец Федор, бормоча себе под нос, вышел за ним в сенцы.

— Постой-ка!

Гость остановился и с неохотой обернулся назад. В руке у священника было что-то тонкое и блестящее.

— Возьми! Хороший нож, твердый… Может пригодиться.

Митря с укором посмотрел на батюшку:

— Что же ты, свят-человек, на убийство меня соблазняешь…

— Бери, бери, — зашептал хозяин. — Не на человека, на зверя сгодится. Дурных людей-то у нас нет: места сильно глухие, а вот волки лютуют. В тяжелые зимы прямо под окнами шныряют. Не разбирается зверь, хватает всех подряд: курей, кошек… В прошлую зиму мельника нашего в балке разодрали. Если на тебя кинутся — не дури, кричи; мужики наши подсобят.

— Ладно, покричу. — Митряха хотел сунуть нож за кушак, но лезвие оказалось очень острым: могло порезать. — Не запирай калитку, я ненадолго.

Два лежащих на снегу пса повернули к нему свои морды. Лаять при хозяине им не хотелось. Митря поежился, беззлобно погрозил им тесаком и тихонько выскользнул за калитку. О. Федор высунул из-под тулупа руку и молча перекрестил ему путь.

Прямо перед Митряхой в чернильной морозной дымке лежало село. Окруженное балками и холодными хвойными лесами, оно выглядело слишком уж сиротливо. Отдельные домишки тесно жались друг к другу, словно надеясь согреться. Здесь же до кучи лепились сараи, овины, бани… Огороды и свинарники были вытеснены ими на задворки. Отдельные пашни спускались даже в овраги, где по утрам болталось дикое зверье. Коров и коз в оврагах не пасли: боялись. Их привязывали за заборами, возле жилья, а корм таскали из сада или из сараев.

Оглядевшись по сторонам, Митря спустился с пригорка, на котором стояла церковь, и нырнул в узкую, пропахшую дымом и конским навозом улочку. Мороз к полуночи не ослабел, но и не усилился. После сытного ужина старшому было хорошо на воздухе. Темные невысокие домики справа и слева придавали улочке своеобразный деревенский уют: в них было что-то мирное и патриархальное. Митряха шел не торопясь, с любопытством посматривая по сторонам и время от времени ненадолго останавливаясь возле запертых калиток. Нож, который он не выпускал из рук, мутно поблескивал в слабом свете луны. Всякая жизнь на селе затаилась до утра.

Так старшой добрел до балки. Остановившись, он перехватил зубами рукоять ножа и потуже перепоясал тулуп. Из-за стиснутых зубов вылетело легкое облачко пара и тотчас же растаяло в воздухе.

Со стороны леса послышался волчий вой. Стая шастала где-то в елках на той стороне оврага. Сначала завыл только один волк — вожак, — но минуту спустя к нему присоединились и другие. Митряха с интересом повернулся в их сторону, тщетно пытаясь разглядеть темные фигурки. Самих волков он не боялся: далеко, не побегут.

Теперь ему следовало обойти село с края, чтобы наметить подходящие с севера дороги. Бережно перехватив нож за лезвие, путник повернулся и не спеша заскрипел по снегу вдоль оврага. На этот раз избы стояли только с одной стороны и были видны с тыла, но Митряху они больше не интересовали: теперь он всматривался вдаль, в неровную кромку леса.

Возле одного из домов трусовато забрехала собака. Старшой отошел на дюжину шагов (чтобы она замолчала) и притаился возле чьей-то завалившейся изгороди. За забором, в темноте старого сада смутно виднелась полуразобранная поленница и прогнившие кроличьи клетки. Утренняя вьюга замела все следы вокруг дома и накатила огромные сугробы к завалинке и под деревья. Облокотившись на торчащий из снега столб, Митряха вспомнил давешний переход: столбы снега от земли до неба, бездорожье, ужас и отчаянье. Эта тихая ночь, с луной и тусклыми звездами была настоящим подарком для растрепанных путников.

Вернувшись на тропинку, старшой остановился, расставил ноги и задрал кверху голову.

Странные звуки послышались ему. Доносились они не то с неба, не то из леса, не то сами по себе рождались в его туманной голове. Однообразные, непонятные слова из какого-то птичьего языка свивались в плавную бесхитростную мелодию:

Удивительные звуки заворожили старшого. О подобных галлюцинациях он не раз слышал от стариков, но ни один из них не мог точно истолковать их. Митря снял шапку и еще раз внимательно всмотрелся в угольные макушки далеких елок.

Звуки смолкли так же неожиданно, как и появились. Старшой постоял еще минут десять не двигаясь, но быстро начал замерзать. Где-то за спиной снова завыли волки.

Впереди от села расходились три санные дороги.

Только бы Ярема поправился! Куда пойдешь без Яремы…

Возвратившись в сторожку, Митряха разделся и, кряхтя, полез на печь. Ярема и Глебка давно спали. Батюшка выдал им огромное ватное одеяло, и они, свернувшись под ним как котята, безмятежно похрапывали. "У меня клопов не водится, — объяснил отец Федор. — Раньше, правда, бывали, но повымерзли. Брат меня научил — выхолаживать-то…"

Пристроившись с краю, Митря пихнул в бок Глебку:

— Слышь…

Глебка вздрогнул, повел носом, но не проснулся: крепко спал.

— Слышь, братка!..

Старшой легонько потряс товарища за плечо. Глебка наконец очухался.

— А?

— Как Ярема?

— Ничо. Пущай спит. К утру, может, поднимется… — Глебка поморщился от зевка и добавил: — Ложись и ты.

— Слышь! — Митря опять затряс плечо. — Я звуки слышал. От северной стороны…

— Мм?..

— Завтра рано выходим. Немного нам осталось.

— Ладно, Митря, спи.

Наутро поднялись с рассветом. Зябко поеживаясь, Митряха подошел к заледенелому окну и уселся на низкий дубовый табурет.

Его товарищи медленно сползли с печи и встали посреди избы, разминая затекшие суставы.