то разобьет не вовремя, то сгребет сырое, спешит, никак в такт не попадает. Да мало того, что сено дрянь, — на каждый пуд сена у Филата идет, по крайней мере, вдвое более труда, чем у других.

Если, с одной стороны, возьмем дурачка, который не может нарубить дров, а с другой — отличного мужика-хозяина, у которого всякое дело спорится, который может загадывать работу на огромную артель, то между этими двумя крайностями существует бесчисленное множество степеней. Если, с одной стороны, полные дурачки редки, то немногим менее редки и особенно замечательные хозяева. Преобладают средние люди, и в числе их наибольший контингент составляют люди, механически выучившиеся, вследствие постоянного упражнения с малолетства, более или менее хорошо работать, неспособные единично вести самостоятельное хозяйство, а способные работать только под чужим загадом, под чужим руководством.

Пока семья не разделилась, то за загадом хорошего хозяина, или за общим загадом всех, в общей работе, все хорошо делают свое дело, работа идет споро и даже дурачок, если он не совершенный идиот, приносит свою пользу. Но разделилось семейство — а глуповатых бабы еще скорее подобьют на раздел — хозяевами делаются люди, не способные к хозяйству. Конечно, умея работать, такой хозяин все делает по общему деревенскому загаду: люди пахать — и он пахать, люди сеять — и он сеять. Но в частностях дело не спорится, нет хозяйственного соображения, некому загадать. И здоров, и силен, и работать умеет, а все не то. Работает много, а дело выходит, как у того Филата, которому каждый пуд сена обходится вдвое дороже, чем другим. Эта неспособность к хозяйству причиною, что даже в зажиточных деревеньках, стоящих в особенно благоприятных условиях, всегда встречается один-два бедняка, хозяйство которых резко отличается от других. И это даже тогда, когда все живут в одной деревне, сообща владеют землей, ведут одинаковое хозяйство, многое делают по общему загаду — время сева, например, всегда определяется с общего совета, — работают на нивках, недалеко отстоящих одна от другой. Рассадите тех же людей на отдельные участки земли, где каждый будет вести самостоятельное хозяйство, что тогда будет? Положительно можно сказать, что деревня и общинное владение землей спасают многих малоспособных к хозяйству от окончательного разорения.

Лучшим доказательством служат помещичьи хозяйства, в которых теперь за невозможностью, как при крепостном праве, иметь хороших хозяев, бурмистров и старост, сплошь да рядом ведется такое хозяйство, что массы труда засаживаются в землю совершенно бесполезно, иногда даже вредно, так что ценность имения не увеличивается, а уменьшается от такого нелепого хозяйства. Неспособность к хозяйству теперь доставляет главный контингент батраков и будет доставлять до тех пор, пока у крестьян не разовьется артельное хозяйство. Встретить между батраками, даже между старостами, человека с хозяйственною головою, способного быть хорошим хозяином, необыкновенная редкость. Не оттого ли слово «батрак» считается таким обидным? И замечательно, что с каждым годом количество способных к хозяйству и даже способных вполне хорошо работать батраков уменьшается. Человек, способный к хозяйству, теперь разве только случайно может попасть в батраки.

Чтобы быть хозяином, нужно любить землю, любить хозяйство, любить эту черную, тяжелую работу. То не пахарь, что хорошо пашет, а вот то пахарь, который любуется на свою пашню.

А мало ли между крестьянами встречается таких людей, которые не склонны к хозяйству!

Ну, какой хозяин может быть из человека, который не любит пахать осенью, потому что скучно, и если пашет, то пашет плохо, кое-как, лишь бы поскорее отделаться. Напротив, весною любит пахать, хорошо пашет, потому что весною весело пахать — «птички разные, жаворонки играют». Какой же это хозяин?

Между пастухами часто встречаются такие люди: не умеет ни пахать, ни косить, выучиться этому не мог, ленив, ни к какому делу хозяйственному неспособен, недоумок, по-видимому, а между тем пастух отличнейший, любит скот, до совершенства знает его нрав, отлично нагуливает, проводя со скотом целые дни под дождем, на ветру.

Охотники тоже. — Ну, стоит ли целый день таскаться за каким-нибудь тетеревом, за которого 20 копеек получишь? — сказал я как-то одному мужику-охотнику, принесшего мне тетерева.

— Двадцать копеек! Да разве в двадцати копейках дело. Тут охота. Вы вот до телят охоту имеете, а мне хоть их и не будь. Тут охота, а не двадцать копеек! Вы этого не понимаете, — обиделся мужик.

У нас в деревне есть мужик Ефер, молодой, большого роста, силы непомерной, когда напьется, всех разобьет, отлично может исполнять всякую работу, добрейшей души человек, такой человек, что нельзя его не любить, и вся деревня его любит, хотя и подсмеиваются над ним все. У Ефера страсть ко всем животным: голубям, курам, лошадям, собакам. Все, что касается животных, он знает отлично, все у него водится отлично, все животные его любят. Ефер сам хозяин, жена его, которую он очень любит, в таком же роде, как он, детей целая куча и здоровенные. Ефер самый беднейший из крестьян деревни. Бедность во дворе страшнейшая, избушка покачнулась, двор без крыши, ни телеги, ни вожжей, ни опрянуться самому. А между тем двор полон голубей, самых разнообразных пород, куры всяких сортов, собака, которая целый день рыщет, отыскивая себе пропитанья, а на ночь возвращается караулить двор, в котором и караулить-то нечего. У Ефера нет никакого интереса к хозяйству, никакого хозяйственного расчета. Кобыла у него старая-престарая, которую давно бы следовало продать на живодерню, а Ефер не продает — жалко. Жеребенка у него есть, сам не доест, хлеба в доме нет, дети по деревне около других детей питаются, а жеребенку воспитывает, да и какая жеребка отличная! Сена к весне нет — да и откуда будет сено? — люди на покосе, а Ефер дома кур на речку гоняет поить, с голубями возится, детям раков ловит. Ефер по пудикам занимает у соседей, перебивается. На работу Ефер, нельзя сказать, чтобы был ленив, а не охоч, в особенности не любит зависимой работы и потому нанимается на работу только при последней крайности. В прошедшую голодную зиму вследствие совершенной невозможности пропитаться дома — в «кусочки» ни Ефер, ни его семейство ни за что не пойдут, совестно, потому что деревня хоть и не богата, но все-таки ни недоимок нет, ни в «кусочки» никто не ходит — Ефер заставился ко мне на зиму работником на скотный двор. Отличный бы работник для скотного двора, до скота охоч, добр к животине, любит накормить, примечателен, и ему до известной степени удобно, деревня близко, можно и домой сходить, женку, детей, жеребку, кур, голубей посмотреть. Семь лет я не мог развести на скотном дворе голубей — не ведутся как-то, коршак ест.

Несмотря на все старания состоящего при скотном дворе мальчика Матюшки, которому мною был отдан строгий приказ развести голубей, который и сам хотел иметь голубей, что мы ни делали, голуби не вились — коршак ест. Заводили и короткоклювых, по поросенку за голубя давал, заводили и простых — не идут на руку. Стал Ефер на зиму — сейчас завелись голуби. Сначала появились простые, потом хохлатые разные, ко-роткоклювые, мохноногие, какие-то банбенские, потом куры разные, петух какой-то необыкновенный, с перьями на ногах, так что еле ходит, проявился. Думал я совсем оставить у себя Ефера, пока дети его подрастут, предлагал выгодные для него условия.

— С жалованья будешь детей кормить, огород жена обделает, сенца овечкам накосить лужок тебе дам, землю запустишь, а потом, когда Самсон (сын Ефера) подрастет, опять подымешь. Земля отдохнет, хлеб-то какой пойдет.

— Ас кобылой-то как быть?

— Кобылу и жеребку я у тебя куплю. На эти деньги потом новую купишь.

— А заведение все?

— Да какое же у тебя заведение?

— Куры тоже, овечки, свинья.

— Ну, это все при жене останется.

Посыкнулся было Ефер в год остаться, но потом раздумал. Мало того, даже до лета на скотном дворе не выжил. Пришла весна, заиграли ручейки, разлились реки, просится Ефер домой.