Колхозники, работавшие на земле, увидев около молотилки Гаврильчика и Ивана Саввича, поздоровались. Женщины кричали со скирды что-то веселое, приветливое, но Ковалевич не мог разобрать ни одного слова — их заглушал гул трактора и стук молотилки. Бывшего командира тут хорошо знали — в его отряде было немало колхозников из этой деревни.

Молотилка не останавливалась ни на — минуту. Она быстро и охотно глотала сноп за снопом, и люди едва поспевали накормить ненасытную машину. Наблюдая за колхозниками, которые так ловко управлялись у молотилки, Ковалевич словно набирался новых сил, чувствовал себя моложе и сильнее. Тревожные мысли о Баклане как-то незаметно рассеялись.

Одновременно Ковалевич с интересом наблюдал за заместителем Баклана. Гаврильчик хоть и был рад, что Ковалевич доволен работой у молотилки, однако не выказал своей радости.

На людях Гаврильчик был нарочито медлителен, старался казаться степенным и рассудительным человеком, но природная живость все-таки иногда неудержимо овладевала им. С виду неприметный и простодушный, с наивными, широко открытыми глазами, он покорял всех спокойной уверенностью и вдумчивостью, которые приходят только с годами и опытом.

"Как он повзрослел!" — не раз подумал Иван Саввич, с удовольствием наблюдая за бывшим подрывником. Он помнил, каким был Гаврильчик в отряде, и никак не мог свыкнуться с тем, что из хлопца вырос такой умелый и хозяйственный человек.

Незаметно прошло полдня. За это время они побывали на поле, около Черного леса, — проверили, как тракторист пашет жнивье. Ковалевич ко всему внимательно приглядывался, как будто был здесь не гостем, а хозяином.

Вначале Иван Саввич жалел, что не застал председателя дома. Однако встреча с Гаврильчиком, то светлое рабочее настроение, которое передалось ему от колхозников и не покидало его, превратили его ожидание в настоящую радость. Он был так захвачен всем увиденным здесь, что незаметно для себя почти забыл о Баклане.

Только раз, когда они шли с жнивья, Иван Саввич ни с того ни с сего спросил Гаврильчика:

— Так как вы живете с Бакланом теперь… после выговора?

— Обиделся он, очень обиделся, Иван Саввич, почти и не разговаривает со мной.

А я что, разве я злое что имел против него? — ответил Гаврильчик. — Мне самому, поверите, жалко его — я же знаю, каким был Баклан…

— И напрасно жалеешь, — отозвался недовольно Иван Саввнч. — Пускай себе обижается.

Под вечер Рыгор повел Ковалевича к клубу, около которого плотники сколачивали стропила. Сруб был сложен, видно, совсем недавно — желтые тесаные бревна еще не успели ни потемнеть, ни потрескаться. Кое-где на них выступали клейкие янтарные бусинки смолы.

Оставалось поставить стропила, накрыть крышу да сделать, как говорят плотники, «столярку» — косяки, рамы, двери.

— Для Катерины строим, — сообщил Рыгор. — Помните, в Мартиновой роте был Василий Горовец — это ее хозяин. Погиб, когда мы громили Балачанский гарнизон…

Под ногами весело потрескивали свежие, еще сыроватые щепки. Неподалеку, около козел, несколько плотников, нагнувшись, обтесывали бревна. В воздухе стоял густой, терпкий запах смолы. Около плотников ходил белоголовый парнишка лет двенадцати — он собирал щепки в корзинку. Наверно, мать просила принести, чтобы растопить дрова в печке.

Неподалеку послышалось переливистое конское ржание, неторопливое, ленивое тарахтение колес.

— Баклан едет, — прислушался Рыгор. — Зверь, Бакланов конь… Эх, какая голосистая скотина, что тебе паровозный гудок!

Гаврильчик не ошибся. Минут через пять кз-за сруба выехала новенькая легкая тележка, на которой сидел, свесив ноги, широкоплечий человек в военной одежде.

— Баклан! — крикнул Рыгор.

Баклан остановил коня н соскочил с тележки. Накинув вожжи на обгоревший столбик изгороди и постегивая кнутом по голенищу хромовых сапог, он нехотя шел к своему заместителю. Равнодушно оглядел свою гимнастерку, сковырнул комочек грязи, засохшей на рукаве.

Только близко подойдя к Гаврильчику, Баклан поднял глаза.

— Саввич?!

Баклан преобразился — куда: девались его равнодушие и лень! Он порывисто бросился к Ковалевичу, с силой стиснул его в объятиях.

— Ну, медведь! Ребра поломаешь! — застонал, улыбаясь, Иван Саввич. Кто ж так бесцеремонно с гостями обходится?

Этак и задушить, чего доброго, недолго!

— Так тебе и надо! — не| выпускал Баклан командира из объятий. — Будешь знать, как наведываться раз в два года.

Серые смелые глаза, почти безбровое, покрытое густым темным загаром лицо, крутой, упрямый подбородок со шрамом.

Неужели это не тот самый Василь, которого Ковалевич знал в любил в отряде?

Баклан отошел, подозвал к себе хлопцаплотника, что-то тихо сказал ему. Хлопец положил топор на бревно и, подойдя к тележке, снял со столба вожжи; горячий конь рванулся вперед, выгибая сильную шелковистую шею.

Баклан вернулся к гостю.

— Эх, будь ты, Иван Саввич, неладен!

Я ж столько времени тебя ждал. И хоть бы одно слово в ответ! Я уж было подумал, что и совсем не ответишь. Зазнался, думаю… Увидел тебя рядом с Гаврильчиком и не узнал: не иначе, начальство из района… Я ведь тут на виду, можно сказать, они ко мне частенько заглядывают…

Он довольно засмеялся и по-приятельски обнял командира.

— Как это ты хорошо сделал, что приехал! Самым дорогим гостем будешь. А за то" что начало вышло таким неудачным, не обессудь: не знал, что приедешь… Ну, мы эту беду в момент поправим! Правильно, Рыгор? Кстати, Иван Саввич, на что нам время попусту тратить, пошли, свежей рыбкой угощу, только что привез… А рыбка сегодня — пальцы оближешь! Согласен?

Ковалевич кивнул головой в знак согласия.

— Добро. Только, Василь, подожди минуту. Мы с Рыгором в хату собрались зайти.

Ему хотелось посмотреть хату изнутри — как пригнаны одно к другому бревна, где будут поставлены голландка и печь, согреют ли они хату. Старая привычка — все осмотреть своими глазами. К тому же, перед ним была хата, которую строили для семьи его боевого товарища.

— Как у тебя, Василь, с кирпичом — на печь и голландку хватит? спросил Иван Саввич у председателя, когда они переступили дубовую подвалину под прорезом дверей. — Надо бы успеть до холодов закончить.

Хватит ли кирпича. Баклан не знал. Его выручил Рыгор, который сказал, что кирпича теперь в колхозе нет, так как тог, что получили раньше на заводе, уже израсходован.

— Завтра поеду в исполком. Попрошу дать еще… — И, заметив, что Ковалевич недоволен его неуверенным «попрошу», поправился: — Одним словом, кирпич будет, — сказал Рыгор.

— Вот это крепкое слово!

Когда они вышли из хаты, плотншки на длинной веревке поднимали на сруб первое стропило. Веревка медленно ползла по верхнему бревну, как по блоку. Ковалевич с минуту заинтересованно смотрел на плотников, потом, как бы спохватившись, весело крякнул, поплевал на руки и сам взялся около одного из хлопцев за веревку. Гаврильчик, а за ним и Баклан присоединились к нему. Вместе с плотниками они дружно потянули веревку. Люди, что работали наверху, на срубе, поставили стропило и прикрепили его нижние с вырезами концы к верхним бревнам сруба. Ковалевич уже долгое время не работал в колхозе и теперь почувствовал настоящую радость, даже праздничность.

Когда поставили пять стропил, старый плотник с розовой лысиной и подстриженной бородкой весело крикнул поговоркой:

— Ну, до времени до норы отдохнут пусть топоры… Довольно, хлопцы, перекурим.

Сидя на верхнем бревне сруба, он скрутил из обрывка газеты цыгарку, достал из кармана. гимнастерки коробок спичек и обратился к Гаврильчику:

— Гвоздей бы больших, товарищ заместитель… Гвозди кончаются. Видишь, чем стропила стали сколачивать. — Он вынул из кармана похожий на гвоздь обрубок толстой проволоки.

— Знаю, дядька Петро. За. втра в район еду — буду нажимать там. А покуда и проволочками надо. Сам знаешь, гвоздей столько у нас расходуется, что хоть завод в селе открывай!