Першим же гарматним пострілом його було вбито.

Альошка бачив, як другий матрос трусив його за плечі, кликав на ім'я, нахиляючись до самого обличчя, як чорними від бруду і пороху пальцями піднімав його повіки і заглядав у вічі…

Разом з іншими захисниками барикади Альошка добіг до рогу. Тут він затримався… Хлопець не міг піти, не побачивши всього до кінця.

Стоячи над убитим товаришем, матрос палив з нагана. Розстрілявши патрони, він кинув револьвер на землю, повернувся і побрів вулицею. Він ішов важко, повільно, немов забувши про небезпеку, а за його спиною німецька гармата руйнувала останню херсонську барикаду — злітали уламки дощок, високо перевертаючись у повітрі, підскочило колесо від воза, каламутним фонтаном ударив у стіну найближчого будинку струмінь розсолу з розбитої бочки. Дим затягнув вулицю…;

На Ганнібалівській, куди Альошка потрапив, підхоплений потоком відступаючих фронтовиків, він несподівано побачив Силіна. Розмахуючи великим автоматичним пістолетом, Силін намагався зупинити тих, що тікали. Розкуйовджений, в розірваній на боку шинелі, він кидався то в один, то в другий бік, хапав людей за плечі, несамовито лаявся, його ніхто не слухав. Хтось крикнув, пробігаючи:

— Чого стараєшся, Петре! Тепер уже все!..

Силін зупинився, протверезілими очима оглянув вулицю. Він, здавалося, тільки зараз зрозумів, що нічого не можна змінити. Люди, які в паніці відступали до порту, вже не становили бойової сили. Тепер це був натовп, охоплений єдиним прагненням — врятуватися. Багато хто кидав зброю…

Силін сплюнув, засмучено хитнув головою і, зсутулившись, попрямував до бокової вулиці…

Альошка наздогнав його.

— Товаришу Силін, ви куди?

Побачивши Альошку, той не висловив ні здивування, ні радості, ні досади. Тільки сказав стомлено:

— От і все, Олексію, кінець!..

Мимо пробігли двоє фронтовиків, зриваючи на бігу з шинелей червоні банти — відзнаки командирів.

— Куди біжать, куди біжать! — промовив Силін. — Усі кораблі відчалили. Переб'ють їх у порту…

— А ви куди? — настійливо повторив Альошка.

Непонятно почему, но в эту минуту он чувствовал себя сильнее фронтовика.

Силин неопределенно махнул рукой:

— Надо сховаться до ночи. Там видно будет.

— Пойдемте со мной, я знаю место!

— Веди…

Надо было торопиться. Немцы занимали квартал за кварталом. На одном из перекрестков Лешка увидел нескольких фронтовиков, ломавших станковый пулемет. В другом месте коренастый рабочий в промазученной до кожаного блеска ватной куртке, стоя за рекламной тумбой, стрелял из карабина. Когда кончились патроны, он пощелкал пустым затвором, перехватил карабин за ствол и с размаху ударил по булыжникам. Приклад разлетелся на куски. Рабочий скрылся за углом…

Кратчайшим путем, где через лазейки в заборах, где по крышам дровяных сараев, Лешка привел Силина к своему дому на Кузнечной улице. Здесь было сравнительно тихо: бой проходил стороной, отдаляясь к порту.

Ворота их дома были заперты. Лешка перелез через ограду, снял засов и впустил Силина.

Позади пустого курятника, возле бревенчатой стены сарая, Лешка разобрал остатки израсходованной за зиму поленницы. Под нею открылись сложенные рядком толстые доски. Лешка раздвинул их.

— Лезьте сюда, — сказал он, — скорее!..

Ни о чем не спрашивая, Силин спрыгнул в открывшуюся под досками яму. Лешка спустился за ним и аккуратно прикрыл вход.

…Это был тот самый тайник, в котором Лешкин отец прятал людей от полиции. О его существовании не знал даже хозяйственный Глущенко.

Здесь можно было стоять почти во весь рост. В углу был устроен дощатый лежак, фанерный ящик заменял стол, валялась ржавая керосиновая лампа без стекла. Пахло землей, сыростью и еще чем-то, гнилым и кислым.

Силин и Лешка сели рядом на лежак и стали прислушиваться к незатихающей стрельбе.

— В порт уже, верно, вошли, — проговорил Силин. — Умирают сейчас наши…

Лешка вдруг представил себе сбившихся в кучу людей, падающих под выстрелами, как тот матрос на баррикаде, распластанные тела убитых, кровь на земле. Все это так ярко возникло перед его глазами, что ему стало трудно дышать.

— Это я во всем виноват, товарищ Силин, я!.. Шпиона упустил. Я один виноват!!

— Брось ерунду молоть! — грубо оборвал его Силин. — Нашел время искать виновных. Все хороши! Шпионку не разглядели — виноваты. Попов не захотел моряков вернуть вовремя — виноват, я виноват, что послушал его… В другой раз будем умнее. Ты думаешь, это конец? Нет, брат, это только начало! Мы еще вернемся сюда! — Он хотел еще что-то сказать, но только вздохнул и с силой ударил кулаком по колену.

Они долго сидели молча.

Наверху стихло. Лишь изредка доносились отдельные выстрелы.

Еще через некоторое время послышались голоса: это возвращались домой Глущенко и Екатерина, прятавшиеся в подвале. Все кончилось. Херсон стал немецким.

Через два часа, оставив Силину винтовку и револьвер, Лешка осторожно вылез из тайника и с заднего крыльца постучался в дом.

Открыла ему Екатерина.

— Лешенька! — ахнула она. — Живой!

Она втащила Лешку в комнату и стала ощупывать его руки, грудь, голову. Она смеялась от радости, смахивала пальцами слезы и приговаривала:

— Живой! Слава тебе господи, живой!

— Твой-то дома? — спросил Лешка.

— Нету его, — всхлипывая, ответила Екатерина, — ушел немцев смотреть.

Это было хорошо: встреча с зятем не сулила Лешке ничего приятного.

— Дай мне умыться, Катя, — попросил он.

Она засуетилась, принесла в столовую таз с водой, чистое белье и, пока Лешка мылся и переодевался, приготовила ему поесть. Все время она говорила, говорила без умолку, что на Лешке лица нет, что она совсем измучилась из-за него, что отец, когда узнает, не спустит ему такого поведения.

Успокоившись, она села напротив Лешки и жалостливо уставилась на него:

— Что же теперь, Лешенька, как будешь дальше жить?

Вместо ответа Лешка, продолжая жевать, сказал:

— Собери мне узелок с собой, Катя, еды побольше.

— Никак ты уходить собрался! — всплеснула она руками. — Не пущу! Слышишь, не пущу! Ты убить меня хочешь? Я папе напишу! Я…

— Тихо! — прикрикнул на нее Лешка и, совсем как это делал когда-то отец, хлопнул ладонью по столу. — Не вопи!.. Слушай, Катя, — продолжал он мягче, — нынче ночью я уйду. Мне оставаться в Херсоне нельзя, обязательно выдаст кто-нибудь.

— Я тебя спрячу, Лешенька, ни одна живая душа не узнает!

Лешка нетерпеливо поморщился:

— Мне теперь одна дорога: уходить. И ты меня не удерживай, все равно уйду!..

Заметно возмужавший за последнее время, худой до того, что было видно, как под кожей щек двигаются зубы, Лешка так напоминал отца, что Екатерина не решилась возражать. Она робко спросила:

— Куда же ты пойдешь, Лешенька?

— В Красную Армию. Отцу напиши… Обо мне не беспокойся, Катя, я тебе письмо пришлю. А мужу своему не говори пока ничего.

— Ты сейчас и уйдешь, Леша?

— Говорю тебе: ночью. А еду ты мне сразу собери, я ее во дворе спрячу, чтобы Глущенко не видел. Ну давай, Катя, не теряй времени! Стой, что это?

На улице, недалеко от дома, послышалась какая-то возня, и вдруг протяжно и отчаянно закричал человек. Вслед за тем, сотрясая оконные стекла, грохнул выстрел, и крик оборвался.

Опрокидывая стул, Лешка бросился к окну. Сквозь заложенные ставни ничего нельзя было разглядеть, но через несколько секунд он отчетливо услышал топот множества ног по мостовой. И почти тотчас же раздался сильный стук в ворота.

— Немцы! — проговорил Лешка. — Дворы обходят. Катя, надо открыть.

У Екатерины тряслись губы.

— Это за тобой пришли, Лешенька!

— Что ты мелешь! Они дворы обходят. Пойди открой, хуже будет!

Она попыталась встать, но не смогла: ее не держали ноги. Тогда Лешка сам бросился к двери. Сообразив что-то, он на ходу отстегнул свой новый военный ремень, швырнул его под стол и выскочил во двор.