Когда за ним закрылись ворота, Миша сказал:
- Мы их потащили, а они сборку потащат… Конечно, упаковщикам трудно. У них сейчас комсомольское знамя филиала, они боятся его потерять. Мингарей гордый, и бригада у него хорошая. Но знамя мы отберем непременно. Вот какие дела пошли… А ты уезжать хочешь, чудак! Говори: уедешь?
Невыносимо тяжело стало Косте: неужели он оставит филиал, неужели он оставит Мишу, к которому так привык?
- Говори: да или нет? - настаивал Миша. - Может быть, передумаешь?
- Уеду… - почти сквозь слезы проговорил Костя. - А коли за станок не поставят… обратно приеду…
Он отвернулся, чтобы Миша не видел его лица.
Глава шестая
Еще не проснувшись по-настоящему, посапывая и хмурясь, Костя одевался, а Миша делал последние наставления:
- Ботинки в белье положи; не растеряй. Ботинки отдай в ремонт. Вот кожа на подметки, возьми - она мне ни к чему. Как ты зарплату тратишь? На конфетки, наверное… Проси хозяйку молоко для тебя покупать, слышишь? Ножичек мой дарю тебе на память. И лыжи захвати. А теперь слушай: вот письмо. - И он протянул небольшой пакет, на котором было написано: «Тов. директору». - Это письмо от начальника филиала. Если все же решишь к нам перебраться, отдай письмо директору. Вчера я по телефону говорил о тебе с парторгом Цека Сергеем Степановичем Тагильцевым. Он обещал поддержать просьбу филиала… Все!…
Они позавтракали, вышли из дому и двинулись по узкой, извилистой тропинке среди молчаливых сосен. Много, очень много мог бы сказать Миша на прощание Косте - что привык к нему, что он заменил бы Косте старшего брата, - но он промолчал, так как чувствовал, что его друг и без того тяжело переживает грустную минуту.
У железнодорожной площадки филиала стояло несколько вагонов и шумно дышал паровоз, окутанный облаком плотного пара. Из одного вагона доносились голоса.
- Этот порожняк пойдет на завод за деталями. Ваши уже в вагоне, - сказал Миша, повернул Костю лицом к свету и обнял. - Прощай, друг! Если надумаешь к нам, я буду рад. А решишь остаться на заводе, работай, как на филиале работал! Всего!
Наклонившись, Миша быстро поцеловал его в щеку и заглянул в приоткрытую дверь вагона.
- Заводские, принимайте своего Малышка! - крикнул он. - Жаль отдавать, да ничего не поделаешь!
- Малышок, Малышок явился! - откликнулась Зиночка. В вагоне, тускло освещенном фонарем «летучая мышь», на
пустых ящиках сидели ребята и хлопали рука об руку, так как было холодно.
- А теперь споем «Катюшу», как ее на филиале поют, - предложила Зиночка. - Ребята, научим всех заводских комсомольцев петь «Катюшу» по-новому!
Тотчас же зазвенели голоса девчат. Все запели. Их поддержал паровозный гудок. Вагон вздрогнул, состав тронулся, и колеса на прощание торопливо сказали стрелкам: «Малышок, ток-ток, Малышок уехал».
- Ребята, помогли мы филиалу, не осрамились? - спросила Зиночка, когда песня кончилась. - Не стыдно возвращаться?
- Чего там стыдно! Конечно, помогли моржам-тюленям! - раздались голоса.
Паровоз затормозил, и вагоны, раскатившиеся под уклон, громко заскрипели колесами. Кто-то забарабанил в дверь и распорядился:
- Ребята, вылазьте! Состав на заводскую ветку идет, вас дальше не повезем!
Ребята горошком высыпались из вагона на промерзшие, звонкие доски железнодорожной площадки и, набирая снегу в валенки, побежали к заводу, огни которого блестели за сосновой рощей. Костя сразу узнал это место: здесь они собирали инструмент, здесь нашли «победит», вон там чернеет старый тополь. А где станки? Где станки-пришельцы? Где станки, которые, по словам старого мастера, не могли надеяться на пристанище? «Железный кустарник» бесследно исчез, будто лишь пригрезился Косте. Значит, город все же вывез эвакуированное оборудование.
До начала дневной смены оставалось не меньше часа, но в молодежном цехе, который работал в одну смену, уже горели все огни, и Костя сразу увидел, что цеховые проходы сузились, появилась новая, четвертая линия станков. Она еще не вся вступила в строй. Несколько станков только что попали с мороза в тепло и обросли пушистым инеем, но иней уже таял, тут и там обнажился черный влажный металл.
Кто-то прикоснулся к плечу Кости. Это был Герасим Иванович Бабин.
- Вернулся, Малышок? - сказал старик. - Вот и славно…
Не было ничего странного в том, что мастер уже в цехе. Он обычно приходил на работу пораньше, но Костю удивило то, что Герасим Иванович как будто стал меньше, похудел, сгорбился.
- А я, Герасим Иванович, на филиале премию получил: две пары белья, пимы да ватный костюм, - похвастался Костя.
- Слышал, что хорошо работал, - ответил мастер, будто что-то припоминая. - А я вот в цехе…
- У нас станки новые?
- Не ходил домой, - продолжал мастер задумчиво, медленно. - Назначили меня старшим по оснащению новых станков - и правильно… Коли старику не спится, пускай все ж таки польза от этого будет. - Его рука, лежавшая на плече Кости, стала тяжелой; он объяснил, почему сон ушел от него: - Сына Виктора на фронте фашисты убили… Виктор у меня четвертый, меньшой… Старший на «Металлисте» механиком, двое средних на фронте сражаются. Все трое - коммунисты. А меньшой погиб, комсомолец мой… - Он помолчал и добавил: - Жаль парня… Бойкий был. Только-только десятилетку кончил… Вот и не спится.
- Фашистов надо всех «катюшами» поджечь, на куски разорвать! - сказал Костя, которому стало жаль мастера и Виктора.
- Дождутся они! - ответил старик, и тут его глаза резко блеснули, а рука крепко сжала плечо Кости. - Дождутся, проклятые!
Они медленно пошли вдоль новой линии станков. Получилось так, что Герасим Иванович провел Костю в самый конец цеха, за колонны.
Раньше это помещение пустовало, а теперь здесь горела яркая лампа, и Косте бросились в глаза четыре станка, поставленные в ряд, - небольшие, с тяжелыми станинами, с контрприводами вместо коробок скоростей, - словом, старые машины.
Один станок работал, медленно обтачивая деталь, которую на заводе называли просто трубой или карманом. Возле станка беседовали трое: пожилой рабочий в комбинезоне, директор в своем мохнатом пальто и еще человек, как будто знакомый, в аккуратном черном полушубке; этот человек стоял спиной к Косте, опираясь левой рукой на палку.
- Старинные станки, Лев Борисович, - сказал рабочий. - Много ли с них возьмешь…
- Надо, чтобы производительно работала вся техника, - возразил человек в полушубке, и по звуку голоса Костя окончательно узнал парторга. - Мы должны заставить и старую технику работать по-новому.
- Правильно, - поддержал его директор. - Четыре таких «Буша» взял ремонтный цех, четыре - здесь. Они делают немного, но делают уверенно. За эти станки мы поставим галчат Герасима Ивановича, пускай привыкают… Кстати, нужно наложить пломбу на ручку для переброски ремня. Обточку «труб» будем производить при постоянном режиме. Режим сделаем по работникам. - Он усмехнулся, взглянув на Костю. - С этими станками, Герасим Иванович, ваши галчата справятся?
- Подучим, так справятся, - ответил Бабин. - И четверка галчат на примете есть. - Тут старик тихонько встряхнул Костю. - Вместе живут, вместе балуют. Нужно их к серьезному делу приставить, в рост пустить…
Вдруг послышался высокий звук, прозрачный и чистый, как струя ледяной воды, и такой тонкий, что в ушах зазвенело. Это дрожала под резцом сталь, это проснулась душа металла.
- Запел, - ласково сказал рабочий. - Перекаленная заготовка попалась, а «Буш» обрадовался. - И, отведя резец, он нажал на красную кнопку «стоп» на колодочке управления.
Директор ушел, а парторг остался. Он улыбнулся Косте, как видно узнав его. Теперь лицо у Сергея Степановича было не такое бледное, как раньше, бородку он сбрил, в глазах у него светилась живая усмешка, и всем этим он напомнил Косте его брата.