И вдруг ему открылась нелепейшая сторона всей ситуации. Подумать только! Будто он мог убить кого-то, чтобы жениться на Дорис! Если бы кто знал, как ему томительно скучно с ней. Бедняжка Дженнет! Она хотела отомстить, а добилась лишь того, что выставила себя дурой.

Звуки шагов привлекли его внимание, он оглянулся. В саду под террасой хозяйская служанка снимала апельсины с дерева. Эта неаполитанская девушка, которую занесло из родных мест так далеко на север, во Флоренцию, являла классический, хоть и несколько огрубленный тип красоты. Такой профиль можно увидать на не очень старинной сициалианской монете. Крупные черты ее лица верные великому идеалу, свидетельствовали о глупости, доведенной почти до совершенства. Самое красивое в этом лице был рот; природа каллиграфически вывела линию губ, в то же время придав рту выражение тупого ослиного упрямства… Под безобразным черным платьем мистер Хаттон угадывал тело – сильное, упругое, литое. Он и раньше поглядывал на него с интересом и смутным любопытством. Сегодня любопытство, определилось и перешло в нечто другое – стало желанием. Идиллия Теокрита. Вот она, женщина; правда, сам он не очень-то похож на пастушка с вулканических холмов. Он окликнул ее:

– Армида!

Улыбка, которой она ответила ему, была такой вызывающей, говорила о столь легковесной добродетели, что мистер Хаттон струхнул. Он снова, снова на грани. Надо отступить, назад, скорее, скорее, не то будет поздно. Подняв голову, девушка смотрела на него.

– Ha chiamato?[4] – спросила она наконец.

Что же? Безрассудство или разум? А-а, выбора теперь уже нет. Безумие всегда побеждало.

– Scendo![5] – крикнул мистер Хаттон. С террасы в сад было двадцать ступенек. Он считал их одну за другой. Вниз, вниз, вниз… Мистер Хаттон ясно видел со стороны, как он спускается из одного круга ада в другой – из мрака, где бушуют вихри и град, в бездну зловонной грязи.

V

В течение многих дней дело Хаттона не сходило с первых страниц всех газет. Более сенсационного процесса не было с тех самых пор, как Джордж Смит на время затмил собой мировую войну, утопив в теплой ванне свою седьмую супругу. Читающую публику волновали газетные отчеты об убийстве, раскрытом только спустя много месяцев со дня его свершения. Все считали, что это тот самый случай в человеческой жизни, тем более примечательный по своей исключительности, когда неисповедимое правосудие становится понятно и зримо каждому. Преступная страсть толкнула безнравственного человека на убийство жены. Долгие месяцы он прожил в грехе, мнил себя в полной безопасности и под конец был внезапно низвергнут в яму, вырытую им собственными руками. Вот лучшее доказательство тому, что убийство скрыть нельзя. Читатели газет получили полную возможность следить за каждым движением карающей десницы Божьей. Сначала неясные, но упорные слухи среди соседей; полиция наконец-то принимает меры. Постановление об эксгумации, вскрытие тела, предварительное следствие, заключения экспертов, судебный процесс, вердикт присяжных, обвинительный приговор. На сей, раз провидение выполнило свой долг грубо, наглядно, поучительно, как в мелодраме. Газеты поступили правильно преподнеся этот процесс как основную пищу для умов своих читателей на целый сезон.

Когда мистера Хаттона вызвали из Италии для дачи показаний на предварительном следствии, первой его реакцией было возмущение. Ну не чудовищно, не позорно ли, что полиция принимает всерьез какие-то пустые злобные сплетни! Как только предварительное следствие закончится, он подаст в суд на начальника полиции графства за ничем не обоснованное судебное преследование; он притянет за клевету эту мерзавку Спенс.

Предварительное следствие началось: выявились поразительные факты. Эксперты произвели вскрытие тела и обнаружили следы мышьяка; они считают, что причиной смерти миссис Хаттон было отравление мышьяком.

Отравление мышьяком… Эмили умерла, отравленная мышьяком? Вслед за тем мистер Хаттон узнал, к своему удивлению, что в его оранжереях было достаточно мышьяковых инсектицидов, чтобы отравить целую армию.

И только тогда он вдруг понял: его подозревают в убийстве. Словно завороженный, он следил за тем, как это дело росло, росло, подобно некоему чудовищному тропическому растению. Оно окутывало, окружало его со всех сторон; он блуждал в непроходимой чаще.

Когда был дан мышьяк? Эксперты сошлись на том, что покойная проглотила его за восемь-девять часов до смерти. Примерно во время второго завтрака? Да, примерно во время второго завтрака. Вызвали горничную Клару. Миссис Хаттон, показала она, велела ей принести лекарство. Мистер Хаттон принес не весь флакон, а винный бокал с дозой лекарства.

Возмущение мистера Хаттона как рукой сняло. Он был подавлен, испуган. Это казалось ему настолько диким, что отнестись серьезно к такому кошмару он не мог, и тем не менее факт оставался фактом – все происходило наяву.

Мак-Нэб не раз видел, как они целовались. Он возил их в день смерти миссис Хаттон. Ему было все видно в ветровое стекло, и если поглядеть искоса, тоже видно.

Предварительное следствие закончилось. В тот вечер Дорис легла в постель с сильной головной болью. Войдя к ней в спальню после обеда, мистер Хаттон застал ее в слезах.

– Что с тобой? – Он сел на кровать рядом с ней и погладил ее по волосам. Она долго не могла ответить ему, он машинально, почти бессознательно гладил ее по голове, иногда наклоняясь и целуя ее в обнаженное плечо. Но думал он о своих делах. Что произошло? Каким образом эта нелепая сплетня оказалась правдой? Эмили умерла, отравленная мышьяком. Это было немыслимо, это не укладывалось у него в голове. Естественный ход вещей нарушен, и он во власти какой-то бессмыслицы. Что же произошло, что будет дальше? Ему пришлось оторваться от своих мыслей.

– Это моя вина… Это моя вина! – сквозь слезы вырвалось у Дорис. – Зачем я тебя полюбила! Зачем я позволила тебе полюбить меня! Зачем я родилась на свет Божий!

Мистер Хаттон ничего не сказал, молча глядя на эту жалкую фигурку, лежавшую на кровати.

– Если с тобой что-нибудь сделают, я не останусь жить.

Она приподнялась в постели и, держа его за плечи на расстоянии вытянутых рук, впилась ему в лицо таким взглядом, точно они виделись в последний раз.

– Я люблю тебя, люблю, люблю! – Она притянула его к себе вялого, покорного, – прижалась к нему. – Котик! Я не знала, что ты так любишь меня. Но зачем, зачем ты это сделал?

Мистер Хаттон высвободился из ее рук и встал. Лицо у него побагровело.

– Ты, кажется, убеждена, что я действительно убил свою жену, – сказал он. – Это просто дико! За кого вы все меня принимаете? За героя экрана? – Он начинал выходить из себя. Все раздражение, весь страх и растерянность, владевшие им целый день, вылились в ярость против нее. – Боже! Как это глупо! Имеешь ли ты хоть малейшее понятие об интеллекте цивилизованного человеческого существа? Неужели я похож на человека, который убивает всех походя? Ты, верно, воображаешь, что я влюбился в тебя до полной потери сознания и с легкостью решился на такое безумство? Когда вы, женщины, поймете, что любви до потери сознания не бывает? Человеку нужно одно: спокойная жизнь – то, чего вы как раз не хотите ему дать. Я сам не понимаю, какого черта мне понадобилось жениться на тебе. Это была глупейшая шутка. А теперь ты твердишь, что я убийца. Довольно, хватит с меня.

Твердо ступая, мистер Хаттон пошел к двери. Он знал, что наговорил ужасных вещей, недопустимых вещей, что надо немедленно взять свои слова обратно. Но нет, этого он делать не станет. Он затворил за собой дверь.

– Котик! – Он повернул дверную ручку, язычок щелкнул. – Котик! – В голосе, который донесся до него сквозь запертую дверь, была мука. "Вернуться? Да, надо? вернуться". Он взялся за ручку, тут же отдернул пальцы и быстро зашагал прочь, но на середине лестницы остановился. Она способна сотворить любую глупость – выброситься из окна, сделать Бог знает что… Он внимательно прислушался – все было тихо. Но ему ясно представилось, как она на цыпочках идет к окну, поднимает раму, насколько можно, и высовывается наружу на холодный вечерний воздух. Шел небольшой дождь. Под окном каменная терраса. Сколько до нее? Футов двадцать пять – тридцать? Однажды он шел по Пиккадилли, и с третьего этажа отеля "Риц" свалилась собака. Он видел, как она упала, слышал стук о тротуар. Вернуться? Да ни за что в жизни. Он ненавидел ее.