22 километра 65 метров разделить на три.

Нужно сначала километры превратить в метры, а потом делить.

В одном километре... сто метров. Хотя нет, не сто, а тысяча. Да, точно, тысяча. Значит, в двадцати двух километрах две тысячи двести метров. Да еще шестьдесят пять. Это будет... Это будет две тысячи двести шестьдесят пять метров. Разделить на три...

— Думанян, не спи! Тимофеев, смотри в свою тетрадь, а не в тетрадь Комарова!

...Два на три не делится. Берем двадцать два. Двадцать два на три — это будет... Трижды восемь — двадцать четыре. Значит, не восемь. Семь. Трижды семь — двадцать один. Да, правильно, семь. Пишем: семь. В остатке получается один. Сносим шесть. Получается шестнадцать. Шестнадцать разделить на три — это будет...

— Что тебе, Комаров?

— Можно выйти?

— Сиди! Мало тебе перемены?

...Шестнадцать разделить на три — это будет...

— Федорова, снижу оценку! Я все вижу, я все слышу! Федорова! Кому я сказала?!

...Шестнадцать разделить на три — это будет... Четырежды три — двенадцать, пятью три... Да, это будет пять. Пишем: пять. В остатке получится...

— Что тебе, Комаров?

— Можно выйти?

— Перемена будет — выйдешь!

Вите кажется, будто он взбирается на вершину крутой горы. Лезет, цепляясь за выступы корней, за пучки травы. До вершины еще далеко, но если лезть спокойно, не торопясь, то доберешься запросто.

Но в том-то и дело, что надо торопиться. Это затрудняет подъем, путает мысли. Витя лихорадочно соображает: значит, так, пятнадцать на три — будет пять. Пятью три — пятнадцать. Пишем в остатке ноль.

Фу! Одна вершина взята. Осталась еще одна: задача на площадь прямоугольника. Эта вершина потруднее, но ничего! Вперед!

Ширина прямоугольника — два сантиметра, длина — шесть. Определить площадь прямоугольника и его периметр.

Чертим прямоугольник. А чем? Карандаш и линейка — в пенале, пенал — в ранце... Не успел вынуть. Быстрее! Надо достать снаряжение! Вот ледоруб. Вот капроновая веревка...

— Снежков, поскорее там копайся! Комаров, ты чего ревешь? Ну иди, иди, если уж невтерпеж, чего же реветь-то? Тихо! Что за смех! Федорова, я кому сказала?!

Витя суетливо роется в ранце. Вот он, карандаш. У папы в альбоме есть фотография: папа сидит на скале, в руках у него — ледоруб. Папа на фотографии совсем молодой, даже без очков...

— Снежков, работай! Опять витаешь?

Голос учительницы врывается в Витины мысли, как утренний звон будильника. Ему кажется, что если бы альпинистам кто-то снизу все время командовал: «Быстрее! Не отвлекаться! Не витать!» — они бы просто не полезли. Назло. А он — не альпинист, он должен подчиняться.

Витя торопливо чертит прямоугольник: ширина — два сантиметра, длина — шесть. Оттого что он торопится, забыл прижать как следует линейку, и карандаш чертит по тетради некрасивую, кривую линию. Витя ищет ластик.

Звенит звонок.

— Все! — учительница хлопнула в ладоши. — Заканчиваем работу! Закрываем тетради! Дежурный, все собрать, положить мне на стол.

На этот раз линия получилась ровная, точно по линеечке, но поздно, поздно! Напрасно мальчик хватается за выступающие корни, за ветки, за пучки травы — ничего ему уже не поможет, он падает, все кружится перед его глазами... Удар!

Дежурный забирает тетрадь.

— Плохо! Очень плохо! Так плохо, что дальше ехать некуда!

Бабушка Елизавета Викторовна, большая, полная, возвышается над Витей, как башня. Каждое ее «плохо» падает на Витину опущенную голову как увесистый комок снега.

— В кого ты такой? — продолжает бабушка. — Очевидно, дурная наследственность с той стороны. Потому что с нашей стороны все были способными. Я всегда прекрасно училась. О покойном дедушке и говорить нечего. Покойный дедушка был доктор математических наук! Твой отец окончил школу с медалью! А ты ленив, разболтан, несобран. Помни! Только тот, кто трудолюбив и усерден, добивается успеха в жизни. А пустая созерцательность ни к чему хорошему не приводит!

— А может, мне все-таки поставят тройку? — робко оправдывается Витя. — Один-то пример я все-таки успел решить...

— Тройку! Боже мой! О чем приходится мечтать! О тройке! Да знаешь ли ты, что в нашей семье тройка всегда считалась позором! Тройка! Это символ бездарности, серости...

— Ты про это уже много раз...

— И еще скажу! А ты не смей делать мне замечаний! Той бабке делай замечания! Ну? Что же ты стоишь? Пойди вымой руки и садись обедать! Побыстрее, побыстрее!

...Струйка воды течет из крана. Нужно подставить под нее руки, но жалко разбивать эту отвесную дорожку, которая, касаясь раковины, разлетается на множество мелких брызг. Эти круглые брызги, как прозрачные божьи коровки, медленно ползут вниз, наползают друг на друга, сливаются в одну большую брызгу и уходят в темное, таинственное отверстие. А там, в трубе, что с ними происходит? Какие приключения? Что вообще происходит с вещами, когда люди их не видят? Вдруг они живут какой-то своей, тайной от людей жизнью, двигаются, переговариваются, ссорятся, смеются, а когда входят люди — замирают на своих прежних местах, чтобы те ни о чем не догадались?

— Побыстрее, побыстрее! — торопит бабушка.

Это слово — как кнут, которым его подстегивают все время, и в школе и здесь. Оно стало чуть ли не самым главным словом в его жизни. Он каждый раз вздрагивает, когда слышит его, и начинает производить руками суетливые, бессмысленные движения. Но быстрее все равно не получается.

...Струйка воды течет и течет из крана...

— Как?! Ты еще не вымыл руки? Что же ты делал в ванной все это время? Нет, это меня просто пугает! Нельзя быть таким, Виктор, нельзя! То, что другой успевает за две минуты, ты делаешь за час! Плохо! Очень плохо!

Он сидит на кухне и ест гречневую кашу с молоком, а Елизавета Викторовна натирает морковку. Витя опускает глаза на тарелку. Гречневая каша с молоком похожа на наводнение в муравейнике. Надо спасать муравьев. Он вылавливает ложкой крупинки каши и располагает их по краям тарелки. Вот один муравьишка захлебнулся, тонет! Ложка, как лодка, спешит ему на помощь. Выбирайся поскорее...

— Спок пишет: «Принимайте детей такими, какие они есть». Идеалистическая чепуха!.. Не лезь в тарелку руками!.. Макаренко советует воспитывать детей на собственном примере. Он прав! Но разве я подаю тебе плохой пример? Почему же ты такой?.. Сиди как следует, не сутулься! Если придут гости — стыдно будет посадить тебя с ними за один стол! Плохо, очень плохо!

— Я больше не хочу.

— Нет, ешь! Я готовила!

— А в меня больше не лезет!

— Что за выражение! Каждый раз, когда ты возвращаешься от той бабки, тебя приходится заново воспитывать. Хоть не пускай тебя к ней! Она на тебя действует расслабляюще. А между тем твой отец именно мне поручил твое воспитание. И я заставлю тебя, да заставлю...

...Слеза капнула в молоко: буль! И другая повисла на кончике носа. Бабушка не замечает. Она говорит.

Слова, как мелкие, острые камешки, сыплются с горы на стоящего внизу, под горой, Витю. Они больно впиваются в голову, в плечи, в грудь. Хочется закрыться руками. Хватит! Он и так уже твердо усвоил, что он — хуже всех. Ну, хватит же!..

— ...Не как другие дети! — стучат и стучат в его мозг слова-камешки. — Вот внучка моей подруги. Учится в английской школе, занимается музыкой да еще посещает плавательный бассейн. А ты? Ты ниче-го не успеваешь! Плохо, Виктор, плохо. Очень плохо!

— Да замолчи же наконец! — крикнул Витя. — Что ты меня мучаешь!

Он с плачем выскочил из-за стола. Елизавета Викторовна так и замерла с открытым ртом. Но сейчас же опомнилась.

— Прекратить истерику! — сказала она спокойным, твердым голосом. — Сию же минуту успокойся, сядь и ешь! Все, что я говорю, для твоей же пользы!

— Не хочу никакой пользы! И к бабе Клаве буду ходить! Буду! Она хорошая, а ты — злая! Ты — айсберг! Не хочу я здесь жить!