- Пап, ну можно? - взмолилась Пострел.

Маколи минут пять раздумывал прежде чем согласиться.

В городе его начали одолевать сомнения. Правильно ли он поступил, разрешив девочке остаться; он вовсе не был в этом уверен. Он заглянул в два пансиона; в обоих не оказалось мест, но какой-то прохожий дал ему адрес вдовы, которая брала по временам постояльцев. Маколи зашел и к вдове, где узнал, что ей все время нездоровится; что у ее брата нелады с женой; сестра недавно вышла замуж, хотя ей шестьдесят; сын убит на войне; бобы в этом году, считай, пропали: сил не хватило уберечь их от заморозков. Прекрасно сознавая, что отдает себя во власть Десмонда в Юбке, Маколи упросил вдову сдать ему две смежные комнаты и договорился переехать назавтра вечером. Уходя, он невольно заметил, как заблестел и оживился взгляд вдовы: приход Маколи несомненно был событием в монотонном течении ее жизни.

Теперь ему оставалось только купить еду. Завернуть по дороге в две лавки, которые он уже приметил раньше, и можно возвращаться. Беда свалилась на него нежданно-негаданно. Он не напрашивался на нее. Он просто влип. Все началось с того, что проходя мимо пивной, он услышал крики, оглушительный шум голосов. Затем из двери вывалилась клубком какая-то компания и в пылу драки сбила Маколи с ног. Он еле выбрался из этой свалки - его пинали и лягали. Драчунов было трое; хрипя и рыча, они свирепо обменивались ударами - двое против одного.

Маколи, выступая в роли миротворца, сгреб за шиворот самого крупного из них, повернул его лицом к себе и крепко надавил на бицепсы. Пьяный, злобно ругаясь, вырывался и норовил лягнуть Маколи в голень.

А мгновение спустя кто-то обхватил Маколи сзади и рывком заломил ему правую руку вверх. Он мгновенно обернулся: три… четыре полисмена, хмурые, не склонные шутить, причем двое вооружены дубинками. Изумленный Маколи стал было протестовать, но в ответ ему только еще сильнее заломили вверх руку.

В участке Маколи стал орать на сержанта.

- Что за чертовня? Что вы мне шьете? В драке я не участвовал. Наоборот, я разнимал их. Вот хоть его спросите. - Он повернулся к верзиле, которого вытащил из свалки. - Скажи ему.

- А, пошел ты!…

Пьяный лишь головой мотнул и сморщился. Маколи, вспыхнув, замахнулся, но удержался - не ударил. Он опять повернулся к сержанту:

- Послушай, начальник, спроси хоть десять прохожих, все скажут, что я ни при чем. Хочешь, дыхну? Я не пил даже лимонаду. Я и в пивной то этой не был.

- Всех запереть, - сказал сержант.

- Но послушай же, - не унимался Маколи. - У меня ребенок…

- Это ты слушай меня, - оборвал его сержант. - Пока тебя задержали за пьяную драку. А не заткнешься, будет и похуже. Всех запереть.

Возмущаясь этой явной несправедливостью, тревожась за Пострела, Маколи должен был признать всю бесполезность дальнейших споров. Он был так же трезв, как сам сержант, это и слепой бы заметил. Но раз уж они его замели, то не выпустят; неохота признавать свою ошибку. Теперь они будут стоять на своем. И этот с полосатыми погонами. И тот недоносок, что ломал ему руку, остролицый, с восковой кожей. Им-то некуда спешить.

Всех четверых затолкали в одну камеру. Маколи не двигался с места, вцепившись в решетку. Остальные, ворча и бубня что-то под нос, разбрелись по углам. Один из тех двух пьяниц, что тузили третьего, стал у него выяснять, в чем, собственно, было дело, чего они не поделили; тот сказал: пес его знает - в чем; похоже, что они подрались просто сдуру.

Потом этот третий нетвердой походкой подошел к Маколи.

- Лопух же ты, приятель, - сказал он, помолчав.

- Я? - рявкнул Маколи.

- Да не серчай ты, не серчай ты, друг.

- Пошел вон.

- В драку полез, - сказал тот со скорбным вздохом. - Ну, куда это годится? Я вот, например, никогда не лезу в драку. Мой тебе совет.,.

- Катись к чертовой матери. Понял?

- Ладно, ладно. - Тот отошел. - А вообще-то, спасибо, друг.

Вскоре все они уже храпели; не спал лишь Маколи. Он отошел от решетки. Стал бродить по камере, судорожно стискивая руки. Холодный блеск не угасал в его глазах. Они сверкали, как у хищной птицы.

В темноте не поймешь, сколько времени прошло. Темнота неподвижна.

В четыре… камеру откроют в четыре. Если решат, что он не пьян, значит - не пьян. Дичь какая-то - хоть бы уж под залог отпустили.

Гнев утихал, вытесняемый чувством тревоги, она становилась все мучительнее, все сильней; страшные картины рисовало ему воображение. Вот ее ботиночек плывет по воде; из-под наспех насыпанной груды земли торчит край ее платья; огонь бушует, а тот чокнутый старый бродяга все подваливает да подваливает в него хворост.

Маколи уцепился за решетку и начал трясти дверь. Тряс, тряс - никто не появился.

Его замутило от страха. Он тяжело дышал. Он чувствовал такое напряжение, что казалось, еще немного и у него хрустнут кости. Повалить бы эти стены, как картонные, и вырваться на волю.

Хоть бы знать, кто он такой, этот старик. Что он прячет за своей терпеливостью и россказнями, которыми так приманил к себе наивного ребенка? Может быть, все это игра? Может, за маской безобидного простодушия прячется зверь, - моложе и сильнее, чем кажется, зверь коварный, опасный?

Но и без этого все скверно. Достаточно, что он такой, какой он есть. Вполне достаточно.

Дверь приоткрылась, темноту прорезал свет. Маколи выпустили, он рванулся, словно тигр из клетки. Его еще помытарили, заставив, как положено, заплатить по счету, вернули вещи. Потом заявили, что ему повезло. Он выбежал из участка и, не останавливаясь, помчался по дороге, все больше удаляясь от городских огней; он несся что было сил, подгоняемый тревогой. Но вот, леденея от ужаса, он, наконец, добежал. Горел всего один костер. Маколи все бежал, пока не ворвался в освещенный огнем костра круг; там он замер, пристально вглядываяь.

- Ш-ш, - разогнувшись, прошипел человечек, поднялся и предостерегающе поднял руки. - Молчи. Она только что уснула.

Маколи метнулся к противоположной стороне костра, глянул вниз, затем присел на корточки, обвел взглядом худенькое прикрытое тряпичным одеялом тельце, пристально вгляделся в личико с надвинутым на переносицу козырьком. Медленно поднялся.

- Ну, как с ней, все в порядке?

- А ты хорош, голубчик, должен я сказать, - попрекнул его Десмонд. - Бросил бедного ребенка так надолго и тому подобное. Накачался небось?

- Я вот тебя накачаю! - огрызнулся Маколи; успокоившись он разозлился.

Десмонд взглянул на него из-под кустистых бровей. Без козырька лицо его как-то странно изменилось.

- Разумеется, это не мое дело, но не могу понять, как ты ухитрился на столько времени застрять у бабы. Удивляюсь, как она сумела выдержать такое и тому подобное.

- Что ты блеешь, словно старая коза? Баб каких-то выдумал. Не был я у бабы. Меня в каталажку посадили. И если ты хоть на минуту замолчишь, я расскажу тебе, как это вышло.

- Она тоже поймала две рыбы, - сипло сказал Десмонд. - Одну оставила для тебя.

- Ты будешь слушать или нет?

Десмонд покорно сел. Маколи вдруг почувствовал, что выдохся. У него по-прежнему колотилось сердце; стучало в висках, но все тише и тише. Голос стал хриплым. Он то и дело умолкал, чтобы перевести дыхание, хотя рассказ не занял много времени. Сейчас, когда все было уже позади, он поражался своей глупости. Так бесноваться от сознания бессилия, так потерять над собой власть, вообразить черт знает что. Тот человек, которого он представлял себе в тюрьме, и тот, которого он видел здесь, не имели между собой ничего общего. Этот - есть на самом деле, тот другой - кошмарный сон, но ведь еще совсем недавно тот другой существовал, а сном был этот.

- Ты мне не веришь? - спросил он. - Хотя плевал я, веришь ты или нет. Я не в обиде, что ты распсиховался. Тяжело тебе, наверное, с ней пришлось.

Десмонд присел на корточки, подбросил в костер несколько щепок. На угольях стояла кастрюля, прикрытая эмалированной тарелкой, на первой тарелке еще одна - вверх дном. Вода кипела, из-под тарелки валил пар.