…Четыре часа спустя самолет приземляется в Сухумском аэропорту. Ликующее население делегировало для торжественной встречи некоего Бориса Ахалая, и вот уже он, красивый и загорелый, сжимает меня в объятьях. Ахалая — мой сверстник, закоренелый холостяк и безумно любит «бешеный скорост»: эти обстоятельства в свое время способствовали нашему сближению. То, что оперативную группу, присланную в Сухуми из Тбилиси (она раскручивает клубок, так сказать, с другой стороны), возглавляет именно он, — случайность. Но эта случайность, несомненно, на пользу делу: в нем я уверен, как в самом себе.

На город спускаются сумерки. Ахалая сообщает, что на место мы отправимся завтра утром, и высказывает предположение, что хороший шашлык и стакан доброго вина удвоят наши силы. Идея, несомненно, имеет право на жизнь, и минут через двадцать езды по пересеченной местности на такой скорости, будто за нами гонятся черти, мы занимаем оборону в одном укромном ресторанчике. Вино и в самом деле отменное, шашлык — выше всяких похвал. По мере сил пользую то и другое. Ахалая по причине вполне понятной ограничивается шашлыком. Разговор не залаживается. Борис ждет моих вопросов, а я не спешу их задавать. Если человеку есть что сказать, он скажет.

— Ну и нашел же ты нам работенку, генацвале! — вздыхает мой друг, уразумев, что ожидание бессмысленно, и надеясь хотя бы вызвать сочувствие. — «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». И все срочно!

— Ты же знаешь, что это действительно срочно, — говорю я.

— Ха! — восклицает собеседник.

«Как ты мог усомниться», — так это надо понимать.

— Знаешь, чего мне в последнее время хочется? ~ доверительно вопрошает Ахалая. — Проснуться, чаю попить не торопясь, потом погулять, просто воздухом подышать, на стадион пойти — я там три года не был, за «Динамо» поболеть, понимаешь, покричать, гол красивый увидеть, а то ведь все по телевизору… вернуться докой, с соседями в домино сыграть, «рыбу» сделать!.. И чтоб никуда не спешить!.. Даже у валютчиков отпуск есть. А у нас с тобой…

Склонность моего друга к сантиментам мне хорошо известна. Если он действительно решил меня разжалобить, у него ничего не выйдет.

— В отпуске ты был, — напоминаю я. — В Москву приезжал, помнишь?

— Когда приезжал, слушай? Два года назад!

Это еще что… Я-то к нему в Тбилиси приезжал только по делу.

— Да и я, кстати, только что из отпуска, — продолжаю я.

Борис смотрит на меня с удивлением.

— Ну и где же ты отдыхал? — недоверчиво спрашивает он.

— На Черноморском побережье. И тут до него доходит.

— Ха! — усмехается он. — Могу себе представить, что это был за отпуск!

Утро подготовило нам сюрприз. Окрестности заволокло туманом. Он плотен, как вода, я почти физически ощущаю, как он давит на нас. Противотуманные фары в этом месиве так же бесполезны, как противогаз на дне морском, но Ахалая гонит, не снижая скорости. Остается надеяться, что дорога ему хорошо известна.

По мере того как мы поднимаемся в горы, туман редеет, растворяется, как дым костра в ночном небе. Единоборства с солнцем ему не выдержать; он отступает вниз, забивается в ущелья, стекает к морю. Минуем какую-то деревеньку, сворачиваем на проселок и через несколько минут оказываемся в пределах действия пейзажа, поражающего взор своей суровой прелестью.

Остроконечные вершины гор, как пики, пронзают ослепительно синее небо. Окруженная с трех сторон горами, долина словно сошла с какой-то старинной гравюры: налицо поместье влиятельного сеньора — и старый лес, и речка, и мост. Так и ждешь, что в следующую секунду протрубит боевой рог и из дома выступит походом на врага хорошо вооруженный рыцарский отряд на конной тяге. Но дом — нечто среднее между гипертрофированной пастушьей хижиной и самолетным ангаром, — окруженный массивным, больше похожим на крепостную стену забором, безмолвен и безлюден.

Борис останавливается у дома. Мы выходим и какую-то минуту любуемся окрестностями.

— Пленительный уголок, — говорю я.

— Еще какой! — подхватывает Ахалая. — Дом был брошен. Три года назад Зазроев купил его за бесценок, перестроил — сегодня за него дают сорок тысяч! На языке деловых людей это называется «выгодным помещением капитала», верно?

Внешний вид этого строения не дает оснований для столь оптимистических оценок.

— Что-то не верится, — бормочу я.

— Сейчас увидишь.

Осматриваем дом Внутри это настоящий дворец в миниатюре: старинная мебель, антиквариат, ковры, картины. Насколько я могу судить, здесь есть и подлинники.

— Хорошо живет адвокат, — констатирую я.

— Состоятельный человек, — коротко поясняет Ахалая.

Он достает записную книжку и перечисляет, сверяясь со сделанными в ней пометками:

Пятнадцатого сентября днем Зазроев выехал сюда на машине.

— На машине жены? — интересуюсь я. Это немаловажная подробность.

— На своей. У него «Жигули».

А как супруга объясняет отсутствие машины?

Говорит, муж дал на несколько дней каким-то своим знакомым. Больше ничего не знает… Еще один момент. Жена хотела приехать сюда вместе с дочерью, но он не разрешил. Сказал, что будет работать, и просил его не беспокоить. Шестнадцатого сентября между девятью и десятью вечера она звонила и разговаривала с ним.

Шестнадцатого сентября… В тот вечер мы были в ресторане.

— На даче есть телефон? — перебиваю я, пораженный пришедшей на ум несложной мыслью.

— Я же сказал — звонила! — обижается Ахалая. — Слушай дальше. Утром следующего дня — это было семнадцатого сентября — на ее звонок никто не ответил. Не ответил ни днем, ни вечером. Волнения, переживания, то да се… Восемнадцатого она приезжает сюда сама. Зазроева на даче нет. Два дня она выжидает, а двадцатого заявляет в милицию.

— Почему только двадцатого?

— Говорит, что такие неожиданные отлучки мужа бывали и раньше. В таких случаях он всегда звонил ей — из Москвы, из Ленинграда, из Одессы… В этот раз не позвонил.

— Машина? — бросаю я.

— «Жигулей» на даче не было.

— Ищете?

— Розыск мы объявили двадцатого. Пока никаких следов. — Ахалая задумчиво трет переносицу. — Я тебе вот что скажу, Виктор. Если человек внезапно исчезает, это кому-то нужно. Может быть, ему самому, а может, нет. Давай исходить из того, что Зазроев исчез по собственной инициативе. В таких случаях человек обязательно что-то прихватывает на черный день. Вклад Зазроева в сберкассе не тронут. В квартире мы ничего не нашли.

— А здесь?

— Пойдем, я тебе кое-что покажу.

Борис выходит из гостиной. Я следую за ним, мысленно сопоставляя даты. Об исчезновении Зазроева стало известно двадцатого. Нам доложили двадцать первого. Они искали меньше полусуток.

На кухне Ахалая обращает мое внимание на холодильник, спрятанный в глубине ниши.

— Что это? — спрашивает он.

— Холодильник, — отвечаю я.

— Удобно, правда? Никому не мешает. Давай помогай. Вдвоем мы выволакиваем холодильник из ниши. Борис включает настольную лампу и светит в нишу.

— Теперь смотри, — говорит он.

Наклоняюсь и вижу вмонтированный в дальнюю стенку ниши сейф.

— Открывай, не заперто, — предлагает Ахалая.

Открываю — сейф пуст. Вопросительно смотрю на моего друга.

— Мои ребята утверждают, что в сейфе находился сравнительно небольшой прямоугольный предмет. Что-то вроде портфеля или скорее «дипломата». Извлекли его оттуда несколько дней назад. Много любопытного в этом доме, правда?

Мы возвращаемся в гостиную. Некоторые из картин, бесспорно, заслуживают того, чтобы им посвятить часок—другой, но сейчас у нас нет на это времени.

— Не боится хозяин оставлять такое богатство без присмотра? — интересуюсь я.

— Обычно на даче есть сторож — житель здешней деревни, — объясняет Борис. — Пятнадцатого Зазроев, когда приехал, отпустил его домой. Сказал, что дня на три.

— Ты проверял?

— Обижаешь, начальник! — разводит руками Ахалая.

— Где телефон?

— Хочешь позвонить?