Десятками издавались тогда истории про русского певца Гомера, славянского князя Ахилла, доказывалась этрусско-русская общность и франко-инопланетные связи. По мнению Ленинградского семинара, подобные произведения, пропагандирующие концепции, прямо опровергаемые наукой или общественной практикой, относятся к фантастике антинаучной.

Научной же является та литература, которая увеличивает наши знания о человеке и мире, позволяет более свободно ориентироваться среди проблем и соблазнов грядущего. Классическая science fiction попадает под это определение, как попадает под него и fantasy, и социальная фантастика, и фантастика философская, и человековедение.

Действительно, литературное исследование подразумевает моделирование мира, но модели неизбежно абстрактны; fantasy от science fiction, равным образом фантастику от нефантастики отличает лишь степень абстракции. Вот почему хорошая реалистическая литература почти всегда содержит фантастические элементы, а талантливая фантастика реалистична при всей своей сказочной абстрактности.

Конечно, литература, обращенная в будущее, сложнее, вариантнее исследующей настоящее, поэтому именно «Фантастика… находится в совершенно особых отношениях с будущим. Она подобно прожектору, озаряющему лабиринты будущего, которое никогда не состоится, но которое могло бы реализовать себя, если бы его вовремя не высветила фантастика.»

Итак — фантастика — разведка, предостережение, инструмент исследования, позволяющий «видеть гипотетические реальности в состоянии нереальности.»

Литературный процесс рассматривается семинаром, как магическое зеркало самопознания общества, зеркало, отделяющее будущее от настоящего, реальное от ирреального, зеркало, по одну сторону которого реализм, по другую — фантастика. Уничтожить один из этих двух миров можно лишь разбив зеркало, познать один из этих миров можно лишь заглянув в зеркало, ибо сегодняшний день мы воспринимаем лишь через призму порожденного им будущего, а будущее… будущее начинается сегодня.

Характерный для ХХ века процесс обобществления производства привел прежде всего к чудовищной централизации управления, к сосредоточению всей реальной власти в руках узкого руководящего слоя, озабоченного исключительно собственными интересами.

Ценность личности упала почти до нуля, человек нужен, до тех пор, пока он может создавать прибавочный продукт, судьба же отработавших свое — символическая пенсия, да дешевые сигареты, ускоряющие рак.

В повести С.Соловьева «У гробового входа» рассматривается возможный вариант эволюции медицины в такой социальной системе.

… Человек падает на улице, через минуту на место происшествия прибывают врачи, и после небольшой операции больному вручается документ:

«Вы скончались в результате обширного инфаркта. В соответствии с законом о предсмертной помощи вам предоставляются три дня для приведения в порядок ваших дел, после чего искусственное сердце автоматически отключается. За совершенные в предсмертном состоянии нарушения закона вы несете полную уголовную ответственность.»

Родственникам погибшего, которые в большинстве своем еще трудятся на производстве, не придется тратить рабочее время на оформление документов, организацию похорон и т. п. Обреченный сам подготовит свою кремацию, благо даже при самой бюрократической системе трех дней на это достаточно.

А если совершилась ошибка, и после выключения искусственного сердца больной продолжает жить? Что ж, нетрудно исправить.

Система «предсмертной помощи» даже не жестока, она предельно безразлична, если хотите — безлична, и рациональна, что всегда привлекает чиновника.

Конечно, не все больные обслуживаются «предсмертной помощью». Существует ведь руководящий слой «народных избранников», жизнь которых будут поддерживать сверх всяких мыслимых пределов, собственно, почти так и было; право на медицинское обслуживание расслоилось на право на предсмертную помощь для трудящихся и право на перманентную реанимацию для нетрудящихся.

Неравенство реальных возможностей «наверху» и «внизу» госмонополистической системы обязательно должно быть скрыто, но скрыть главное — значит засекретить все, подменить в сознании абсолютного большинства людей реальный мир, в котором они живут, миром иллюзий и поэтому признаком госмонополистической системы является информационное неравенство.

В повести «Доверие» В.Рыбаков блистательно доказывает обратную теорему. Оказывается, неравенство в распределении информации, стоит ему возникнуть, с неизбежностью приводят общество в стадию ГМК.

Поначалу мир «Доверия» кажется похожим на реальность «Возвращения» или «Туманности Андромеды». Разница лишь в том, что коммунистическое общество расслоено у В.Рыбакова на тех, кто знает все, и тех, кому доступно лишь дозволенное.

Непродуманные эксперименты с нейтринным просвечиванием создали угрозу вспышки на солнце, начата эвакуация, но первый же посланный корабль погибает, и нет времени искать причину катастрофы, и тогда, чтобы сохранить доверие, «хоть крохи его, но сохранить», оперативное руководство Земли начинает лгать. И, раз начав, уже не может остановиться, идет на новый обман, на преступление, на все… забываются интересы дела, которыми поначалу оправдывалось вранье, остается лишь цель — сохранение доверия к себе, то есть сохранение себя. И коммунизм приобретает черты совершенно иного общественного строя.

Повесть полна тонких и глубоких наблюдений о природе руководства, о сущности пропаганды, о перерождении человека, оказавшегося у власти. Описав возникновение «фашизма под коммунистическими лозунгами», В.Рыбаков доказал, что при информационном неравенстве любая идеология может стать основой функционирования ГМК.

Блокирована информация и в жутком, фантасмагоричном мире повести В.Жилина «День свершений». Призрачные мнимоны, кляксы ложных солнц… кровь и железо, боевые вертолеты среди всеобщей неграмотности, сильная армия в нищем государстве, которому даже теоретически никто не угрожает.

Триста лет назад локальное замыкание пространства, коллапс отделил страну от человечества и замкнул ее мир поверхностью сферы.

Не похоже на внешне благополучный мир «Доверия»? Похоже, и тут, и там власть озабочена лишь самосохранением.

Спасение приходит извне, из большого мира. Центральная коллизия повести — взаимоотношение между пришельцами и их невольным проводником по имени Стэн. Сознание Стэна ограничено своей сферой давно сложившихся представлений. Пришельцы не учат Стэна, они просто идут с ним к столице. Он живет рядом с ними и постепенно становится одним из них, и размыкается двойной сферомир бытия и сознания.

Тема информационного насилия и, пожалуй, острая социальная направленность, доходящая до публицистичности, но не теряющая при этом глубины обобщения, объединяет эти три повести. «Новая волна» вернулась к почти забытой точке зрения шестидесятников: каждая книга должна создаваться так, как будто только от нее зависит будущее мира. А иначе зачем ее писать?

«Я пишу фантастику потому, что хочу еще пожить при коммунизме. Для того, кто зачитывался лучшей фантастикой шестидесятых, миры будущего, нарисованные Ефремовым и Стругацкими, до сих пор остаются не милыми сердцу лубками, а яркой и манящей мечтой. Как хочется ощутить ее на деле.»

В этих словах В.Рыбакова заключена позиция «Новой волны»: критика, не опирающаяся на положительный идеал, безнравственна и бессильна; предотвращая будущее, литература призвана его создавать. А мир, в котором хотелось бы жить, один, — другого никто не придумал.