…Никита Иванович попытался вспомнить фамилию президента — адресата Саввы, но не сумел. Ремир бесфамильно вторгся в душу России, хотя, конечно, когда-то фамилия у него была. Это Савва присоветовал ему отказаться от фамилии, объяснив, что народ любит все краткое, однозначное и (само) завершенное, причем не просто краткое, однозначное и (само) завершенное, а чтобы внутри скрывалась противостоящая логике бездна. Савва полагал, что уже в самом имени «Ремир» угадываются врата бездны, а где врата, не без оснований полагал Савва, там и все то, что хотят видеть люди. Они, естественно, хотят видеть за вратами разные полезные для них вещи, первая из которых — практическое (материальное) величие. Величие же всегда есть самоограничение и смирение перед тем, кто его, так сказать, обеспечивает (берется обеспечить). Из бездны ничего нельзя взять. В бездну можно только падать. Люди это понимают, но делают вид, что их минует чаша сия. Не следует их в этом разубеждать, полагал Савва. Народ будет любить тебя, говорил он будущему президенту, сильнее, нежели Иисуса Христа, у которого было (есть) и имя и фамилия, или сразу два имени, а может, две фамилии, не суть важно, и который выступал гарантом величия не практического (осязаемого), но идеального (духовного). Народ, объяснил Ремиру Савва, к примеру, очень уважал короткие, как пистолетные стволы псевдонимы: Ленин и Сталин, но при этом не забывал, что там — в background (е) — имеются еще имена, отчества и даже настоящие фамилии. Вот эта незастывающая в бетономешалке народного (массового) сознания память, утверждал Савва, и ложится кубометрами в фундамент зданий так называемых разоблачений, перестроек, революций и реставраций. Надо всем истинным, как, впрочем, и ложным, продолжал Савва, витает дух (висит дамоклов меч) разоблачения (революции), и видимо высшей (хоть и скрытой до времени) точкой так называемого развития человечества является определение формулы вечной власти, не страшащейся разоблачения (революции) по причине того, что она (власть) вне этой категории. В конечном итоге, утверждал Савва, вождя губит то, что он всего лишь человек, то есть, в сущности, губит физическое в широком смысле — шесть пальцев на ноге, ранняя лысина, прочие мелкие отклонения тут не в счет — подобие малым сим. Вот почему, настаивал Савва, у Ремира не должно быть ни фамилии, ни отчества, ни… родственников.
«Было бы совсем хорошо, — говорил Ремиру Савва, — если бы у тебя не было и лица, но, увы, это невозможно. Что мы будем показывать по телевизору?»
И еще одно имя вспомнил Никита Иванович — Енот. Так звали ходившего в лакированных ботинках с золотым рантом соперника Ремира на последних в истории России президентских выборах. У Енота тоже не было отчества и фамилии, что свидетельствовало о том, что он был достойным соперником, хотя, в отличие от Ремира, относительно фамилии которого не было никаких предположений, ходили слухи, что фамилия Енота — Айвазов, а отчество — Никодимович, родственники же его проживают в Нагорном Карабахе, а если точнее, в городе Шуше, где и зарегистрирована компьютерная фирма Енота.
Изумляясь самому себе, Никита Иванович вспомнил давний выборный слоган: «Бессонница, Енот, нора сыра, темна, по мех идут охотники на мрамор»… И сейчас, спустя десятилетия, его изумила дикость и бессмысленность этого слогана, точнее антислогана, в котором даже свирепая Комиссия по противодействию политическим технологиям не сумела обнаружить ни скрытой рекламы, ни тайного пиара. Чтобы он обрел смысл, потребовалось… «Сколько же потребовалось лет? — подумал Никита Иванович. — Во всяком случае не меньше, чтобы подтвердился другой слоган: “Свинец-экран ТВ, Ремир, литые иглы-пули, покрой сознания без устали меняют”.
Когда-то словосочетание “покрой сознания” представлялось Никите Ивановичу абсолютной галиматьей. Но потом он понял, что “покрой сознания”, в сущности, абсолютный термин, вмещающий в себя одновременно как неизменную данность (сознание, материал), так и возможное (в режиме non-stop) технологическое воздействие на него (покрой).
Сознание может оставаться неизменным, а точнее каким угодно, однажды заметил Савва, но вот его покрой, то есть мода должны постоянно меняться, ибо предоставленное самому себе (оставленное без внимания) сознание начинает, как машина без водителя, забирать вправо, то есть склоняться к так называемым фундаментальным (пред-демократическим и даже пред-просвещенческим) ценностям бытия. Вот почему отдельно взятое индивидуальное сознание должно неустанно кроиться и перекраиваться, желательно в режиме самообучения, чтобы потом существовать в заданных параметрах автоматически. Грубо говоря, объяснял Савва, на данные курсы кройки и шитья человек должен являться добровольно и со своим материалом (штукой не ситца, сукна или драпа, но… сознания). Смысл же курсов заключался не столько в том, чтобы человек впоследствие неустанно (задрав штаны) поспешал за модой, сколько в том, чтобы те, кто по какой-то причине не желал подчиняться моде, или самостоятельно кроил (перекраивал) собственное сознание не по утвержденному — единому, точнее однообразному для всех — фасону, по определению (то есть без привлечения доказательств) считались бы идиотами, мракобесами, опасными извращенцами и т. д., одним словом, решительно и бесповоротно выводились бы за круг бытия. Пусть мода чудовищна, говорил Савва, дело не в том, что она чудовищна, а в том, что никто не должен сознавать, что она чудовищна, все должны ей подчиняться.
В основе системы управления человеческим обществом, по мнению Саввы лежал принцип: “Кто вне моды (нашей воли) — того нет”.
“А если все же есть?” — помнится, поинтересовался Никита, имея в виду прежде всего себя.
“Сколько угодно — в подполье, в одиночестве, так сказать, за кругом бытия, в открытом космосе, — ответил Савва, — в бессмысленных непродуктивных размышлениях об изначальном несовершенстве мира. Главное, чтобы у несуществующих не накопилось силенок и деньжонок на собственное ателье. В принципе тут возможен выбор: сидеть тихо и никому не мешать, или — если не тихо — нелепо и незаметно погибнуть. Я сейчас как раз работаю над теорией опережающего забвения. Когда-нибудь я тебя с ней познакомлю”.
“А если не познакомишь?” — спросил Никита.
“Тогда будешь изучать самостоятельно”, — ответил Савва.
“По какому же, интересно, учебнику?” — усмехнулся Никита.
“По самому лучшему, — подмигнул ему Савва. — На собственной шкуре”.
“Эту тайну, Ремир, — вспомнил Никита Иванович заключительные, пролившиеся на землю птичьим пометом слова Саввы, — я разгадал в ночь перед последними (по крайней мере на моем веку) выборами. Я вышел из машины на шоссе где-то за Домодедовом. Ночь была тиха, в небе стояла луна, над серебряным озером струился невидимый воздух. На другом берегу виднелась белая церковь, и странным образом синие ее со звездами купола не терялись в ночи, а напротив, как будто светились изнутри. Над моей головой со свистом пролетела сова, по проселочным дорогам, моргая фарами, ползли редкие машины. Я думал о воле, призванной организовать этот мир, но неожиданно пришел к выводу, что без великой, не имеющей измерения в нашем мире любви, невозможно было создать все то, что я только что увидел. Но ведь зачем-то Бог создал этот мир, Ремир? Неужели Он создал его для того, чтобы мы (ты и я) вносили в него изменения? Тайна мира в том, что любую истину можно выразить простыми словами. Путь сознания, Ремир, это путь усложняющегося простого и упрощающегося сложного, путь от ощущения собственной исключительности (я не такой, как все, у меня в этой жизни все будет не так как у всех!) до признания очевидного — я песчинка пред взглядом (хорошо, если не в самом глазу) Господа, песчинка, которую он любит, но которая всего лишь песчинка. Его любовь — гравитация, которая держит наш мир, не дает ему сорваться с оси и орбиты. Наш путь, Ремир, от отрицания (непонимания) любви Господа к смиренному и — я это понял в глухой предрассветный расстрельный час — радостному ее принятию. Я смиряюсь, Ремир, не пред тобой, но пред Господом, которому угодно, чтобы моя жизнь явилась уроком… кому, чему?”