— Верно, — подтвердил Петька.

Скоро ложки их застучали по дну миски. Друзьям не хотелось выглядеть обжорами, но Саша приказал:

— Чтобы до тютельки. — И облизал свою ложку. — Путешествие — дело серьезное… Только как же это вы без оружия?

Петька чуточку поколебался и вытащил из мешка штык.

Лицо пасечника Саши стало на мгновение грустным, когда он коснулся пальцами граненой стали штыка. Коснулся осторожно, как будто чего-то хрупкого. Потом усмехнулся опять, одобрительно крякнул, возвращая Петьке его оружие.

— Штык — это дело. Ребята вы, я вижу, отчаянные. Ну и что попалось вам интересного в наших краях?

Настроение блаженного покоя, которому друзья невольно поддались от сытного ужина и яркого солнца над стихшим в безветрии лесом, тут же улетучилось.

— Есть тут… — заспешил было Петька. Но начальник штаба решил взять переговоры на себя.

— Видели мы здесь камень… — сказал начальник штаба Никита. — Там… — показал в тайгу. — Написано: «Здесь покоится…». А яма рядом. Разрыл кто, что ли?

Пасечник Саша усмехнулся.

— Тут, братцы, история путаная… — Расправив широкую грудь под тельняшкой, лег на спину. Разъяснил: — После приёма пищи полагается мертвый час… Располагайтесь. История эта темная… Но раз уж ваше дело собирать всякую всячину — пишите. Может, и распутаете что…

Друзья остались сидеть, как сидели. Никита на всякий случай достал тетрадь.

Глядя в синее небо над соснами, Саша продолжал:

— Было это, если что было, еще до нас с вами. Тут, чтобы понятней, наша деревня, слышали небось, называется Кедрачи, рядом хутор — Савеловка, там дальше в лес — вам это назад — Засули, в аккурат у Чертова болота, где раньше Мусейка начиналась, а по Туре назад — Гуменки. Так вот в Засулях барином был француз какой-то, тут у нас, в Кедрачах и на хуторе, — полковник бывший с дочкой, Гуменки — тоже полковничьи были, но там его сын жил, — чертей им в хвост и в гриву… Так вот все это — правда. А уж дальше — это сами разбирайтесь… Дыма без огня не бывает… Француз этот все в Москве да Петербурге жил… Но когда революция началась, дал наш французик деру, так сказать, в свое имение… И вдруг слух пошел — озолотился французик наш где-то… И было тут два дела враз. Первое — французика нашего нашли мертвым у себя, связанного, помученного крепко. И будто бы кто-то видел полковника с сыном на лошадях с вечера… Утром нашли француза мертвым, а днем здесь полковничья дочка отравилась. Наши-то в деревне — красные уже близко — за топоры было взялись, по, такое дело, дочь у полковника отравилась — пожалели отцовские вроде чувства…

Хоронить самоубийцу по-старому нельзя на общем кладбище. Тем же днем вырыли полковник с сыном могилу в тайге, камень этот кузнец полковнику вытесал… Не по обязанности уже, а из жалости опять…

Словом, через день, как здесь крестьяне власть взяли, уже ни полковника тут, ни сына. Дочь они, считалось, ночью захоронили.

Это видели — телегу опять же… Ну и вот — лет десять прошло тому — наш Прокопка (есть здесь такой) надоумился раскопать ту могилу. Прокопка этот сына родного раскопает — посмотреть…

Друзья напряглись в тревожном ожидании.

— И оказалось, — продолжал пасечник, — нет там никакого гроба. А там, значит, ящики с книгами. Семь ящиков, да смоленые все. Девку-то он либо в речку, либо в болото какое бросил, а это схоронил, гад… Культура, что ли?.. Так вот это уже опять точно: книги в ящиках… Три или четыре ящика с книгами были, а в других одежда разная…

— Это… — заикнувшись, спросил Никита, — тот Прокопка, который книгами печь топил? Бабушка рассказывала…

Пасечник Саша даже сел от негодования.

— Это Прокопка да чтобы кусочек бумажки выбросил?! Да он хворостины лишней в огонь не сунет!.. Да он — этот скобарь — он из чужого огня себе полешко выхватит!.. Это такой гад, братцы… Людям — кому война, кому голодуха, а он тут один во всей деревне как сыр в масле катался!.. Еще, старый хрыч, девок мордовал!.. Женился, видишь ты!.. На эвакуированной, гад, на молодухе, из блокады!..

— И где же теперь… книги?.. — осторожно спросил Никита.

— Книги-то?.. Да у него ж, у Прокопки, — успокаиваясь, ответил пасечник. — У него там склад на чердаке… Там небось комбайн сыщешь! Да по сараям еще всякого… Я вот, погодите, братцы, расхожусь малость. Мне сейчас тяжело это — драться. Месяц, другой еще, а там я наведу порядок! А то бабы в поле, а мироеды — по дворам! Растащили колхоз! В хлебах, да чтобы без хлеба! Развелось, как до революции!.. Я этих гадов знаю! Я вот только расхожусь! — Пасечник в ярости ударил себя широкими ладонями по протезам. Глухо отозвалось на удар пустое дерево.

— Саша… — вдруг прозвучал чей-то голос. Друзья оглянулись.

Над ними стояла молодая женщина с руками, сложенными под передником, в платке до бровей. На друзей она поглядела неприветливо.

— Ух-х… — все еще горячась, проворчал пасечник. И объяснил с гордостью: — Это моя жена. Ясно? Всю войну ждала в невестах. Да потом еще — пока по госпиталям. Ясно?

Друзья кивнули: ясно.

— Что за ребята? — сердито опросила жена.

— Это? Это, Любаш, путешественники! Края наши качают!..

Любаша недоверчиво оглядела путешественников.

— Ты бы меньше волновался, Саш… Успеется — все сделаешь… И так с зари до зари… Нельзя тебе сейчас…

Друзья стали прощаться.

В засаде

Дом Прокопки стоял обособленно от хутора, так что, затаившись в кустах, друзья оказались прямо перед ним.

Все видел Петька, но такую крепость, как Прокопкин дом, — впервые.

Главное дело, какую ограду ни возводи, а дом должен глядеть своими окнами на улицу. Здесь же дом был спрятан за высоким забором так; что виднелась одна лишь крыша его… Поверх забора — в два ряда колючая лроволока, ворота на замке; калитка, наверное, тоже, и в две трети двора — навес.

Рассказ пасечника Саши оборвал надежды друзей на сокровища, но вместе с тем его сообщение о книгах подтверждало, что путешественники на верном пути.

Тогда, в лесу, чернобородый смеялся над Проней: «Что ж, он верующий, что ли, был — дурак этот, что библии доверился?..»

Еще одним узелком увязывались в ниточку их очень разрозненные сведения о цели собственного путешествия.

Правда, найти старую, никому не нужную библию — заслуга маленькая. Но искать следовало, наверное, не библию… Там, в книгах, могло оказаться что-нибудь посущественнее. — Ну, что-нибудь такое, чего не углядел Прокопка…

Два часа наблюдения прошли безрезультатно. Незаметно перебраться через забор и таким образом проникнуть на чердак было невозможно.

А солнце уже скрылось за лесом, и путешественников начало одолевать беспокойство. Еще час-полтора — и новая ночь застигнет их в лесу, без крыши над головой.

В стороне, за околицей, мычали коровы.

Неожиданно от деревни на поляну вышел мужик.

«Прокопка!» — разом подумали Никита и Петька.

Что-то во всем облике мужика было такое, что не дозволяло усомниться в принадлежности его к тем самым мироедам, о которых говорил пасечник Саша. Волосы темные — кружком вокруг головы, брови густые — нависли прямо на глаза, а походка — враскачку: близко не стой, зашибет… У такого не спросишь: «Дяденька, гйюжно нам…»

Придавит каблуком — вякнуть не успеешь.

Петька поежился.

У калитки Прокопка остановился, зачем-то долго, невесело поглядел через головы друзей, в глубь тайги, достал из кармана ключ, не спеша загремел запорами.

В раскрытую калитку выбежала собака, завертелась около хозяина.

Петька снова поежился.

Волкодав это был или нет, но Петька всегда представлял себе волкодавов такими.

Стукнула калитка, отгремели запоры, и все стихло.

Никита пригнул ветку шиповника, чтобы лучше видеть адмирал-генералиссимуса.

— Фиаско?

— Чего? — переспросил Петька.

— Это значит — ничего не выйдет… — объяснил Никита.

Петька и сам понимал, что не выйдет, но оба не знали, что делать дальше, а потому остались под кустом.