Присцилла и Конни заинтересованно навострили ушки. Под самым их носом разворачивалась трагическая интрига, какую можно встретить только в романах.

– Вы, девочки, у которых была счастливая жизнь в семейном кругу, не можете себе представить то одинокое детство, какое было у Хэрриет, – выразительно произнесла Пэтти.

– Просто ужас! – воскликнула Конни. – Ее отец, наверное, настоящий Монстр, если совсем ее не замечает.

– У Хэрриет глаза ее матери, – объяснила Пэтти. – Ее отец не в силах на нее смотреть, так как она напоминает ему о счастливом прошлом, которое больше не воскреснет.

– Это сказала мисс Уэдсворт? – полюбопытствовали они в один голос.

– Не совсем такими словами, – призналась Пэтти. – Я передала лишь основное содержание.

Эта история с живописными дополнениями в считанное время облетела школу. Если бы Хэрриет согласилась играть романтически-меланхолическую роль, на которую была избрана, она могла бы завоевать так называемую популярность. Однако в натуре Хэрриет не было ни малейших признаков театральности. Она просто ходила мрачная, продолжая оставаться нудной и неинтересной. Внимания общественности требовали другие, более захватывающие дела, и Хэрриет со своим окаянным детством была забыта.

Стоя на веранде, Пэтти помахала на прощанье последнему переполненному рождественскими пассажирами «катафалку» и вернулась в дом, оставшись один на один с бессодержательным трехнедельным существованием. Когда она равнодушно поднималась по лестнице, поджидавшая ее Мэгги обратилась к ней с сообщением:

– Мисс Пэтти, миссис Трент хотела бы поговорить с Вами в своем кабинете.

Пэтти повернула назад, задаваясь вопросом, в каком из своих последних поступков ей следовало отчитаться. Посещение личного кабинета Вдовушки обычно означало, что собирается гроза. Она обнаружила четырех оставленных в запасе учительниц уютно сидящими за чайным столиком и, к ее удивлению, все вчетвером встретили ее приветливыми улыбками.

– Присаживайся, Пэтти, и угощайся чаем.

Вдовушка жестом показала на стул и налила в чашку на один дюйм чайной заварки и на три дюйма горячей воды. Мисс Салли снабдила ее отделанной бахромой салфеткой, мисс Джеллингс подала гренки, намазанные маслом, а мисс Уэдсворт – соленый миндаль. Пэтти изумленно заморгала и приняла эти дары. Когда за столом тебе прислуживают четыре учительницы, испытываешь совершенно новые ощущения. Пока она выдумывала историю на потеху Присцилле и Конни, настроение значительно улучшилось. И только она перестала удивляться, отчего ее удостоили таких почестей, как причина открылась.

– Пэтти, – произнесла Вдовушка, – я сожалею, что в этом году здесь нет твоих ближайших подруг, но я уверена, что вы с Маргаритой и Хэрриет весело проведете время. Завтрак будет на полчаса позже обычного и правила относительно школьной территории будут не столь жесткими, только мы, разумеется, всегда должны знать, где вас искать. Я постараюсь устроить поход на праздничный концерт в городе, а мисс Салли возьмет вас с собой на денек на ферму. Сейчас лед уже довольно крепкий, чтобы вы могли кататься на коньках, Мартин достанет салазки, и вы будете кататься с горки. Вы должны как можно дольше находиться на свежем воздухе, а я буду весьма довольна, если вы с Маргаритой сможете увлечь Хэрриет видами спорта, которыми занимаются на открытом воздухе. Кстати о Хэрриет…

Вдовушка на мгновение помешкала и Пэтти с ее проницательным умом поняла, что наконец-то они добрались до сути беседы. Чай и гренок были всего лишь оберткой. Она слушала с некоторой подозрительностью, Вдовушка же понизила голос с таким видом, словно сообщала нечто секретное.

– Раз уж заговорили о Хэрриет, я хотела бы заручиться твоей симпатией, Пэтти. Она очень добрая и искренняя. Это девочка, дружбой с которой мог бы гордиться каждый. Но благодаря несчастному стечению обстоятельств, как это иногда происходит в многолюдном, деятельном, эгоистичном обществе, ее игнорируют и не принимают в компанию. Хэрриет, судя по всему, не так легко приспосабливается, как большинство девочек, и я боюсь, что бедняжка часто очень одинока. Мне доставит несказанное удовольствие, если ты постараешься проявить к ней дружелюбие. Уверена, что она пойдет с тобой на сближение.

Пэтти пробормотала несколько вежливых фраз и удалилась переодеваться к ужину, упрямо решив держаться от Хэрриет как можно дальше. Ее дружба не товар, который можно купить за чай и гренок с маслом.

Три девочки ужинали в одиночестве за маленьким, освещенным свечами столиком в укромном уголке столовой, а четыре учительницы удобно расположились за дальним столиком в противоположном углу.

Пэтти приступила к еде, по возможности употребляя односложные слова; однако такое отношение к окружающему миру было ей не свойственно, поэтому, когда подали телятину (был вечер среды), она уже от всего сердца смеялась над бесхитростным разговором Козочки. Словарный запас мисс Маккой изобиловал местным диалектом прерий, и на каникулах она дала себе волю. В течение учебного года она была вынуждена сдерживаться в выражениях, учитывая денежный налог на сленг. Иначе все ее карманные деньги пошли бы на увеличение общественной казны.

Как приятно направлять застольную беседу туда, куда душе угодно. Обычно, когда присутствовал учитель и задавалась тема, трапеза носила характер ограниченной рамками формальной процедуры. Пять вечеров в неделю, во время подачи первых трех блюд, следовало вести беседу на французском языке, и каждая девочка должна была внести свою лепту в виде не менее двух ремарок. Нельзя сказать, что на «французских» вечерах в столовой было много разговоров. Субботний вечер посвящался обсуждению (на английском) текущих событий, почерпнутых из редакционных статей в утренней газете. В «Святой Урсуле» никто особо не располагал временем для передовиц, поэтому даже на «английских» вечерах беседа угасала. Но по воскресеньям школа наверстывала упущенное. В этот день, являвшимся festa,[17] они могли говорить о чем угодно. И шестьдесят четыре сороки, трещавшие изо всех сил, не шли ни в какое сравнение с ученицами «Святой Урсулы» во время воскресного ужина.

Четыре дня перед рождеством пролетели неожиданно быстро. Первый день запомнился метелью, в последующие три дня сияло солнце. Мартин вытащил сани, девочки набились в них и поехали на лесной участок за вечнозелеными растениями. В деревне предстояло выполнить множество поручений, и то, что по пятам не следовала учительница, было внове и очень занимательно.

Пэтти нашла, что обе спутницы, навязанные ей обстоятельствами, оказались неожиданно общительными. Они катались на коньках, салазках, играли в снежки, – и Хэрриет, на которую Пэтти смотрела широко открытыми от изумления глазами, заметно оживилась. Накануне рождества они с Мартином поехали развозить старым школьным протеже корзины с рождественскими подарками, а на обратном пути домой, благодаря бьющей через край жизнерадостности, они ехали около мили, зацепившись за спинку салазок; потом, вывалившись наружу, бежали следом и снова цеплялись, пока, наконец, не нырнули сломя голову в большой сугроб у въезда во двор. Отряхнув одежду от снега, словно щенки после купания в пруду, они, оживленные и радостные, ввалились в дом. Щеки Хэрриет раскраснелись от соприкосновения со снегом, ее обычно прилизанные волосы рассыпались по лицу в пышном беспорядке, большие темные глаза утратили свое печальное выражение. Это были веселые, озорные глаза маленькой девочки. Она была не просто хорошенькой, а необузданно, поразительно, по-цыгански красивой, что заставляло обращать на нее внимание.

– Надо же, – шепнула Пэтти Козочке Маккой, когда они снимали калоши и рейтузы в нижнем холле. – Взгляни на Хэрриет! Красотка, правда?

– Черт возьми! – пробормотала Козочка. – Если бы она умела обращаться со своей внешностью, она стала бы самой грандиозной красавицей во всей школе.

– А мы на что! – заметила Пэтти.