— Добрый день, я по поводу распределения гуманитарной помощи. Здесь проживает Павел Александрович Мороз?

Мне с огромным трудом удавалось говорить спокойно. Внутри у меня громко тикал будильник, отсчитывая время.

— Здравствуйте, — сказала женщина довольно равнодушно. — Да, здесь, но папа болен. К нам уже приходили из собеса.

— Это не наша епархия, — я заставил себя улыбнуться. — Мы — комитет защиты прав пожилых людей. Павел Александрович в больнице?

— Нет, его выписали три недели назад. Проходите.

Я переступил порог и неожиданно оказался в большой, почти круглой прихожей с высоким — метра четыре — потолком. Женщина пододвинула мне тапочки со смешными помпонами и отошла на пару шагов.

— Его нет смысла больше держать в больнице, — сказала она. — Все равно ему уже ничем не поможешь. Сестра приходит, делает уколы, а так… — Она махнула рукой. — Пока молод, редко задумываешься над тем, каким будет конец жизни…

Я сочувственно кивнул. Потом спросил:

— А можно его повидать?

Она заколебалась. Мне пришлось прибавить в выражении своих глаз еще немного сочувствия и понимания, и тогда она, наконец, сказала:

— Очень недолго, прошу вас… Вы сами увидите — ему трудно разговаривать.

Она повернулась и пошла по полутемному коридору. Я последовал за ней. На пороге узкой, как пенал, затемненной комнаты я остановился, потому что почувствовал запах — резкий больничный запах близкой смерти. Так же пахло и в квартире ДД в ночь, когда Стрела Мрака настигла Романа Сергеевича. Только здесь к нему примешивался еще и несильный, но ощутимый запах разложения — разложения живой еще человеческой плоти.

— Проходите, — чуть настойчивее повторила женщина в сером. Я вошел.

На железной солдатской койке, укрытый грубым суконным одеялом, лежал высохший желтый старик с неопрятными, свалявшимися серо-седоватыми волосами и кустистыми серыми бровями. Левый глаз старика был ровно закрыт белой пленкой катаракты, но правый следил за мной неотрывно и настороженно.

— Здравствуйте, Павел Александрович, — сказал я.

Бывший следователь госбезопасности не ответил. Я увидел, что справа от него на желтоватой наволочке лежит черная коробка какого-то аппарата.

— Папа, это насчет гуманитарной помощи, — пояснила женщина. — Молодой человек, наверно, хочет удостовериться, что ты у нас, а не где-нибудь в доме престарелых.

Старик на постели открыл рот, и черный прибор заговорил:

— Иди, Лида, — прожужжал неживой голос. — Иди…

— Но, папа…

Здоровый глаз старика медленно закрылся. Женщина вышла, прикрыв за собой дверь.

Мы остались вдвоем в душной темной комнате, пропитанной запахом смерти и страха. Мороз не задавал никаких вопросов, возможно, экономил силы. Я заставил себя сделать два шага к его койке и уселся на деревянный табурет, задев ногой желтый эмалированный тазик.

— Павел Александрович, — сказал я, — я не насчет гуманитарной помощи. Я пришел, чтобы поговорить с вами об Андрее Андреевиче Резанове.

— Резанов умер, — мертвым голосом ответил аппарат на подушке.

— Он жив, — возразил я. — Может быть, его теперь зовут не Резанов. Но он жив, и он нисколько не изменился по сравнению с 1953 годом.

Старик молчал, и только его черный внимательный глаз беспокойно наблюдал за мной из-под серой неопрятной брови.

— Мне известно, что он был вашим начальником, тогда, в 1953-м, — сказал я. — Мне известно, что по его приказу вы допрашивали археологов, работавших в Туве, и пытались выяснить, знают ли они что-нибудь о Чаше Грааль. Еще я знаю, что он использовал для своих целей вашу дачу в Малаховке и делал это совсем недавно. Мне нужно, чтобы вы навели меня на его след. Я должен отыскать Резанова — срочно. И я не уйду отсюда, пока не узнаю, где он прячется.

— Резанов умер, — прогудел черный ящичек.

Старик закрыл правый глаз. Я встал с табурета, подошел к двери и всунул между ручкой и косяком старомодную трость.

— Вот что, — сказал я, вновь подходя к койке. — У меня очень мало времени. Если ты будешь упрямиться, старая гнида, я придушу тебя раньше, чем кто-нибудь из твоих домашних успеет заподозрить неладное. Ты меня понял, Мороз? Мне очень не хочется этого делать, но ты не оставляешь мне другого выхода. Где Резанов?

Худая рука, вся в пятнах экземы, выпросталась из-под одеяла и поползла по стене к черной кнопке звонка. В трех сантиметрах от кнопки я перехватил руку и без особых усилий уложил ее на одеяло.

— Тебе не удастся выбраться, старик, — медленно произнес я. — Я убью тебя, если ты не скажешь, где прячется Резанов. Он мне нужен, ты понимаешь? Он нужен мне во что бы то ни стало…

— Убей меня, — сказал черный ящик.

Я замолчал. Невозможно было понять, блефует он или нет, — у металлического голоса не было интонаций.

— Я устал, — равнодушно жужжал Мороз. — Уже год не дают умереть. Я мучаюсь. Выхода нет. Убей меня.

Я схватил его за худые плечи и яростно затряс.

— Тварь, — зашипел я ему в лицо, — проклятая дохлая тварь, где Резанов? Где твой хозяин, сволочь?

Голова старика дергалась, изо рта шло какое-то бессмысленное клокотание вперемешку со зловонным запахом. Я не сразу сообразил, что он говорит, — настолько не гармонировал безжизненный и бесстрастный голос черного аппарата с дрожащим в моих руках бывшим следователем с Лубянки.

— Зачем тебе Резанов? — повторил мертвый голос.

Я отпустил плечи старика, и он упал на койку безвольно, как тряпочная игрушка.

— У него моя девушка, — сказал я. — Я все равно найду его и убью, но если вы поможете мне, я сделаю это раньше и, может быть, успею ее спасти.

— Ты не сможешь, — произнес голос так же бесстрастно. — Он бессмертен.

Я поразился.

— Откуда ты… откуда вы это знаете?

Рот старика открылся, из ящика донеслись отвратительные скрежещущие звуки — Мороз смеялся.

— Я офицер госбезопасности, — сказал он. — Мы не были тупицами, как эти щенки… думают…

Я нажал в кармане кнопку диктофона и, плюнув на запах, пододвинулся поближе.

— Когда расстреляли Берия, — продолжал бубнить аппарат жестяным голосом, — Резанова взяли… Он был правой рукой Кобулова… Его тоже должны были расстрелять, но не расстреляли…

Мороз замолчал, жадно ловя ртом воздух.

— Меня перевели… В Москву вернулся только после того, как дали под зад Хрущу… Резанова увидел случайно на улице. Он… Он не изменился с тех пор… Абсолютно.

Х-х-х…

Я терпеливо следил, как он сгибается над тазиком, как трясутся его плечи и мотаются неопрятные седые космы на яйцевидной голове. Руина, подумал я. Гниющая заживо, дурно пахнущая, жалкая руина.

— Уже тогда я знал, что с ним не все так просто… Страшных людей было много. А он был… непонятен… У него не было желаний. Не было страстей. Он не интересовался женщинами. Пил, но не пьянел… Человек… без жизни.

— И без смерти, — сказал я.

— Верно… И без смерти. Но тогда я этого еще не знал. Это я понял позже, в восьмидесятом…

— В восьмидесятом?

— Тогда он сам пришел ко мне. Назвал мне свое новое имя.

— Какое?

— Неважно, — жужжал ящик, — сейчас все равно другое… Но я не ожидал, что он придет ко мне. А он пришел. Напомнил. Про договор.

— Что за договор? — быстро спросил я, посматривая на дверь. Судорожная говорливость старика начала меня утомлять.

— Договор с дьяволом, — ответил механический голос. — Резанов — не человек. Он дьявол.

Сухие желтые пальцы с силой сжали край суконного покрывала.

— За это время я стал стариком. Мышц нет, йод по утрам… А Резанов — как был, — сильный, хищный, опасный. Я догадался, что он бессмертен.

— Зачем он к вам пришел?

— Чаша, — проскрежетал Мороз. — Он по-прежнему искал Чашу. Хотел, список всех археологов. Я нашел его. Парня. Сына Сергея Лопухина. Только под другой фамилией.

Он закашлялся. Я терпеливо ждал, пока он справится с сотрясавшим его тело кашлем.

— Я нашел Лопухина, — повторил Мороз. — Но к этому моменту я уже знал, зачем Резанов ищет Чашу. Я не хотел, чтобы она ему досталась…