Мы последовали за ним в благоговейном молчании – три маленькие, жалкие фигуры, такие одинокие в этом грандиозном Святилище, озаренном молнийным светом. Мы уже подошли к дальней стене, когда увидели, что направо и налево отходят такие же гигантские приделы, освещенные все тем же необыкновенным способом. Орос велел нам остановиться; пока мы стояли в ожидании, с обеих сторон послышалось торжественное пение, и мы увидели, что из глубины приделов к нам направляются процессии жрецов в белых одеяниях.

Обе процессии шли медленно, очень медленно; когда они приблизились, мы увидели, что справа идут жрецы, а слева – жрицы, и тех и других было около ста.

Жрецы выстроились перед нами шеренгой; жрицы встали позади, тоже шеренгой; все они пели какой-то древний, глубоко волнующий гимн; затем, по знаку Ороса, мы двинулись дальше – по узкой галерее, которая замыкалась двойными деревянными дверями. При нашем приближении и эти двери растворились: перед нами открылось самое дивное чудо во всей этой изумительной святыне – большая эллипсоидная апсида16. Только теперь мы поняли: планировка храма повторяет форму каменной скалы на вершине Горы, и, как мы догадались, размеры были те же самые. По всему эллипсу, с одинаковыми промежутками, горели огненные столбы, однако было пусто.

Впрочем, не совсем, в дальнем конце апсиды, между двух огненных столбов, стоял простой квадратный алтарь размером с небольшую комнату, задернутый впереди шитыми серебром занавесями. Сверху, на фоне полированной черной скалы, высилась большая серебряная статуя, вся в отсветах пламени.

Описать это прекрасное творение искусства – дело почти непосильное. Статуя изображала задрапированную в покрывала крылатую женщину зрелых лет, чьи очертания поражали своей чистотой и грациозностью; крылья были выгнуты вперед, и между ними, под их прикрытием, мы увидели малютку мальчика: мать прижимала его к груди левой рукой, правая же ее рука была протянута к небу. Это был, очевидно, образ Материнства, но как передать то, что было запечатлено в ее лице и в личике ребенка?

Начну с младенца, маленького крепыша, пышущего здоровьем и радостью жизни. Он только что проснулся, и во сне ему привиделся кошмар, будто на него пала темная тень Смерти и Зла. Страх таился в его милых губках, щеки еще трепетали. Обвив ручонкой шею матери и прильнув к ее груди, как бы умоляя о защите, другая его ручонка с вытянутым пальчиком, направленная вниз назад, указывала, откуда исходит опасность. Но кошмарный сон быстро забывался, обращенные вверх глаза уже выражали вновь обретенное доверие, мир и спокойствие.

Теперь о матери. Она не посмеивалась над его страхами, не укоряла его, – напротив, ее прелестное лицо было озабоченно и встревожено. И в то же время выражало неизменную нежность, непобедимую силу, готовность защитить и своего ребенка, и все другие беспомощные существа от любого зла. Необыкновенно выразительны были большие спокойные глаза, полураскрытые губы нашептывали о незыблемой, неумирающей надежде, а вскинутая рука указывала на источник этой надежды. Вся ее задумчивая поза была исполнена любви, человечности, столь глубокой, что она казалась уже божественной; трепещущие крылья готовы были вознести ее в широко распахнутые небеса. Ноги, к которым были прикреплены крылья, несли свое богоданное бремя с необыкновенной легкостью: они уже как будто достигли обители вечного успокоения, такой далекой от всех земных ужасов.

В сущности, это было изображение испуганного младенца в объятиях матери, но какой-то безвестный гений сумел вложить в это изображение простую символику, понятную даже самым неискушенным умам, – Богиня спасает Человечество.

Пока мы любовались завораживающей красотой статуи, жрецы и жрицы стали вперемежку расходиться налево и направо, образуя большой круг внутри кольца огненных столбов, что горели по всей святыне. Окружность была так велика, что жрецы и жрицы стояли с большими промежутками и походили на одиноких маленьких детей, а их пение доносилось до нас, как отголоски со дна пропасти. Впечатление от этой святыни и затерявшихся в ней жрецов было не только восторженное, но и угнетающее, я, по крайней мере, испытывал что-то вроде страха.

Орос подождал, пока последний жрец займет предназначенное ему место. Затем повернулся и сказал с обычной своей кротостью и почтительностью:

– Подойдите, дорогие странники, и приветствуйте Мать. – Он указал на статую.

– Где же она? – спросил Лео шепотом, ибо здесь мы не смели говорить громко. – Я никого не вижу.

– Хесеа обитает там, – сказал Орос и, взяв нас обоих за руки, повел через огромную, пустую апсиду к алтарю в дальнем ее конце.

Пение зазвучало громче, в него вплелись радостные, торжествующие ноты, и мне даже почудилось – вероятно, только почудилось, – что огненные столбы засверкали еще ярче.

Мы пересекли всю апсиду; отпустив наши руки, Орос трижды простерся перед алтарем. Встал и, отойдя назад, молча застыл с опущенной головой и сплетенными пальцами. Мы тоже молчали; наши сердца, как чаша с вином, были наполнены смешанной надеждой и страхом.

Неужели наши мучительные странствия окончились? Увенчались ли долгие поиски успехом, или же, может быть, мы запутались в паутине какой-то удивительной мистерии и сейчас соприкоснемся с тайной новой религии? Позади остались годы поисков, позади остались тягчайшие испытания духа и тела, – и наконец нам предстоит узнать, не напрасно ли оказалось все, нами пережитое? Да и Лео узнает, исполнится ли данное ему обещание, или та, которую он боготворит, – лишь утраченная тень, которую можно найти уже за вратами Смерти. Удивительно ли, что он весь дрожит и бледен, как полотно, в ожидании рокового мгновения?

Над нами, казалось, пролетали часы, годы, века, целые эпохи, а мы все стояли перед сверкающими серебряными занавесями, которые скрывали от нас черный алтарь, увенчанный сияющим изваянием его загадочной, как сфинкс, хранительницы с лицом, где застыла улыбка вечной любви и сострадания. В то время как мы барахтались в темных водах сомнений, перед нами проходило все минувшее. Событие за событием, во всех подробностях, вновь разворачивалась та эпопея, которая началась в пещерах Кора; наши мысли давно уже были созвучны, и каждый из нас читал в душе у другого, как в своей собственной.

И тут мы поняли, что наши мысли открыты не только для нас, но и для кого-то третьего. Мы не видели ничего, кроме алтаря и статуи, не слышали ничего, кроме медленного пения жрецов и жриц и змеиного шипа огня. Но мы знали, что наши сердца – открытая книга для Той, что наблюдала за нами, стоя под сенью крыльев Матери.

Глава XIV. Судилище

Занавеси раздвинулись. Перед нами была небольшая алтарная, высеченная в большом черном камне; в самом ее центре – трон. Женская фигура, вся с головой в волнах белого покрывала, спадающего на мраморные ступени. В полутьме, которая царила в алтарной, мы видели только, что под складками покрывала Оракул держит в руке драгоценный скипетр с петлей наверху.

Повинуясь какому-то властному импульсу, мы, как и Орос, опустились на колени. Послышался тихий звон – как будто бы звенели колокольчики, и, подняв глаза, мы увидели, что Оракул протянул к нам свой скипетр в форме систра. Раздался негромкий, отчетливый и, как мне показалось, слегка дрожащий голос. Говорил он на греческом языке, куда более чистом, чем у всех остальных.

– Добро пожаловать, странники; я знаю, вы прибыли в эту древнюю святыню издалека и, хотя, несомненно, исповедуете другую религию, не стыдитесь отдать долг поклонения той недостойной, что является сейчас Оракулом, хранительницей тайн. Встаньте, у вас нет причин опасаться меня, ведь это я послала свою Проводницу и слуг, чтобы они привели вас в Святилище.

Мы медленно поднялись и стояли безмолвно, не зная, что сказать.

– Приветствую вас, странники, – повторил голос. – Скажи мне, – скипетр показал на Лео, – как тебя зовут?