В конце концов ее расспросы загнали меня в угол, и, чтобы прекратить этот разговор, я сказал ей, что ищу потерянную жену, ибо, что там ни говори, Айша – моя жена, Хорейс. Она с улыбкой сказала, зачем далеко искать, она и есть моя потерянная жена, спасшая меня от гибели в реке. Говорила она с такой убежденностью, что у меня не осталось никаких сомнений в ее искренности и я даже склонен был поверить ей, ибо если Айша и жива, то наверняка сильно переменилась.

Я просто не знал, что делать, когда вдруг вспомнил о локоне – единственном, что у меня сохранилось от Нее. – Лео притронулся к груди. – Я вытащил его и сравнил с волосами Хании, и тут она вся передернулась – должно статься, от ревности, потому что локон был длиннее и не походил на ее волосы.

Поверь, Хорейс, прикосновение к этому локону, а она его коснулась, подействовало на нее, как азотная кислота на фальшивое золото. В ней сразу проступило все дурное. Разгневанный голос зазвучал грубо, она стала почти вульгарной, а ты знаешь, когда Айша впадала в ярость, она могла совершить злой в нашем понимании поступок, наводила на всех ужас, но в ней, как в молнии, не могло быть ничего грубого или вульгарного.

В этот момент я уверился, что Хания – кто бы она ни была – во всяком случае, не Айша; они разнятся так же сильно, как их волосы. Поэтому я лежал тихо, слушая, как она говорит, упрашивает, угрожает; наконец она выпрямилась и гордо вышла из комнаты, и я услышал, как она заперла дверь снаружи. Вот и весь мой рассказ; я не думаю, что Хания успокоилась, и, сказать честно, я ее побаиваюсь.

– Да, тут есть над чем поразмыслить, – сказал я. – А теперь сиди тихо, не шевелись и не разговаривай; этот рулевой, возможно, соглядатай, и я чувствую на своей спине пристальный взгляд старого Сим-бри. И не прерывай меня, потому что, боюсь, у нас не так много времени.

Настал мой черед рассказывать, и он слушал меня с неподдельным изумлением.

– Ну и чудеса! – воскликнул он, когда я закончил. – Кто же эта Хесеа, что послала свое письмо с Горы? И кто же тогда Хания?

– А что подсказывает тебе догадка, Лео?

– Аменартас? – с сомнением шепнул он. – Та, что сделала надпись на черепке вазы? Египетская принцесса, которая, по словам Айши, была моей женой две тысячи лет тому назад? Аменартас в своем новом воплощении?

Я кивнул.

– Так я думаю. Почему бы и нет? Я уже много раз говорил тебе: я твердо убежден, что если нам суждено будет увидеть следующий акт пьесы, ведущую роль в нем будет играть Аменартас, вернее, дух Аменартас; это, если ты помнишь, я и написал в своем повествовании.

Если старый буддийский монах Куен, как и тысячи других, по их уверениям, может вспомнить прошлое и даже проследить цепь перевоплощений своего «я», почему бы и этой женщине, что поставила столь многое на карту, не припомнить с помощью дяди-колдуна, пусть смутно, ее прошлое?

Как бы то ни было, Лео, это прошлое, по-видимому, все еще тяготеет над ней: именно поэтому, помимо своей воли, она с первого взгляда безумно полюбила того самого человека, которого любила прежде; тут нет никакой ее вины.

– Твои доводы достаточно убедительны, Хорейс; в таком случае я сочувствую Хании, ведь у нее не было никакого выбора, ее, так сказать, принудили полюбить.

– Так-то оно так, но получается, что твоя нога в западне. Берегись, Лео, берегись. Я полагаю, это – ниспосланное тебе испытание, несомненно, за ним последуют и другие. И еще я полагаю, что лучше тебе умереть, чем сделать ошибку.

– Я знаю, – ответил он, – но у тебя нет оснований опасаться. Кем бы некогда ни была для меня Хания, если кем-то и была, – отныне это далекое прошлое. Я ищу Айшу, только Айшу, и сама Венера не сможет отвлечь меня от этих поисков.

Мы с надеждой и страхом заговорили о таинственной Хесеа, которая прислала Симбри повеление встретить нас, о духе или жрице, «могущественной исстари», имеющей «слуг на земле и в небесах».

Нос нашей лодки ударился о берег, и, оглянувшись, я увидел, что Симбри готовится перебраться в нее. Это он и сделал; с мрачно-серьезным видом уселся перед нами и сказал, что близится ночь, поэтому он хочет развлечь и успокоить нас своим присутствием.

– И присмотреть, чтобы мы не удрали впотьмах, – буркнул себе под нос Лео.

Погонщики подстегнули пони, и мы продолжали плавание.

– Оглянитесь, – немного погодя сказал Симбри, – и вы увидите город, где сегодня – ваш ночлег.

Мы обернулись и увидели милях в десяти от нас множество домов с плоскими крышами, эго и был город, не очень большой, но и не маленький. Расположен он довольно выгодно, на острове, который возвышается более чем на сто футов над уровнем равнины; у его подножия река разделяется на два рукава, которые сливаются затем вместе.

Холм, где возведен город, по всей видимости, насыпной, но вполне возможно, что за долгие века его постепенно намыли паводки; так что илистая отмель посреди реки превратилась в высокий остров. Единственное здесь большое здание – возвышающийся над городом, окруженный садами дворец с колоннами и башнями.

– Как называется город? – спросил Лео у Симбри.

– Калун, – ответил тот, – как называлась и вся эта страна еще в те далекие времена, двадцать веков назад, когда мои победоносные предки перешли через горы и захватили ее. Они сохранили это древнее название, но Гору и прилегающие к ней земли назвали Хес, сказав, что петля на каменном пике является символом богини, которой поклоняется их военачальник.

– Там все еще живут жрицы? – спросил Лео, пытаясь, в свою очередь, докопаться до правды.

– Да, и жрецы тоже. Их Община была основана победителями, которые покорили всю страну. Она вытеснила Общину тех, кто построил и Святилище и Храм, кто поклонялся огню, как и сейчас еще поклоняются обитатели Калуна.

– Кому же там поклоняются ныне?

– Говорят, богине Хес; но мы мало что знаем, между нами и горцами – исконная вражда. Мы убиваем их, а они – нас, ибо строго охраняют свою святыню, посетить ее можно лишь с позволения жрецов, чтобы посоветоваться с Оракулом, помолиться или принести жертву во время бедствий: когда умирает Хан, либо пересыхает река и сгорает весь урожай, либо когда падает горячий пепел, бывает землетрясение или великий мор. Но мы избегаем столкновений и беремся за оружие, только если подвергаемся нападению; любой из наших людей обучен воинской науке и умеет сражаться, но мы народ миролюбивый, из поколения в поколение возделываем землю и богатеем. Оглянитесь кругом. Это ли не мирная картина?

Мы встали, оглядели окрестный буколический пейзаж. Повсюду лужайки, где пасутся стада скота, много мулов и лошадей; квадраты полей, засеянных злаками и окаймленных деревьями. Селяне в длинных серых халатах, работающие на земле или, если их трудовой день закончен, гонящие скотину домой по дорогам, проложенным на насыпях вдоль ирригационных каналов к деревушкам, расположенным на холмах, среди высоких тополиных рощ.

После того как мы столько лет бродили по безводным пустыням и крутым горам, эта страна, по контрасту, показалась нам просто восхитительной; в тот весенний день в алом свете заходящего солнца она зачаровывала той особой красотой, которая свойственна Голландии. Нетрудно было догадаться, что все эти селяне, включая и богатых землевладельцев, по натуре своей люди миролюбивые, и, конечно же, их богатства представляют большой соблазн для голодных полудиких горных племен.

Нетрудно было также догадаться, что почувствовали остатки греческих войск во главе с их египетским военачальником, когда перевалили через железный пояс снежных гор и увидели эту чудесную страну – со всеми ее домами, стадами и созревающими злаками; должно быть, они все воскликнули в один голос: «Хватит с нас трудных переходов и сражений. Мы поселимся здесь навсегда». Так они, несомненно, и поступили, взяв себе жен из завоеванного ими народа. Одного сражения, вероятно, было достаточно для его покорения.

Когда свет померк, клубы дыма, что висели над отдаленной Огненной Горой, пронизало мерцание. По мере того как сгущалась мгла, мерцание становилось все ярче, приобретая зловещий алый цвет, и в конце концов эти клубы дыма превратились в сгустки огня, изрыгнутые чревом вулкана; в большую каменную петлю на вершине устремился исходящий от них сноп лучей, которые прокладывали светящуюся тропу к белым вершинам пограничных гор. Высоко в небе тянулась эта тропа – над темными крышами городских домов, над рекой, прямо над нами, над горами; мы не видели ее всю до конца, но она наверняка пересекла пустыню и достигла той высокой вершины, откуда мы за ней наблюдали. Зрелище изумительное, впечатляющее, но на наших сопровождающих оно наводило страх: и рулевые в лодках, и погонщики на берегу громко застонали и стали истово молиться.