Я объяснил ему, что не я, а другие люди нарушили обычаи нашего племени, но они оказались сильнее нас, и потому я изгнанник, а не они. Гахар не мог этого понять, я же не имел никакой возможности растолковать ему, за что борется народ на моей родине, потому что в языке племени нет понятий «фашизм» и «классовая борьба». Тогда Гахар сказал:

— А тощий пакеги с белыми волосами говорит, что вы явились с луны...

Я и раньше замечал, что туземцы не могут правильно выговорить фамилии Смита и Стерна. Вместо Смит они говорили то Шамид, то Симит, а чаще всего «тощий пакеги с белыми волосами», а вместо Стерн — «толстый пакеги с белыми волосами». Только мое имя они выговаривали легко — после того как из Антонова я превратился в Андо, имя похожее на их собственные.

— Кто из вас говорит неправду? — снова спросил меня Гахар. — Тощий пакеги с белыми волосами или ты?

— А ты как думаешь, Гахар? — в свою очередь спросил я его. — Посмотри мне в глаза и скажи.

Он посмотрел на меня и сказал:

— Шамит лжет. Шамит — нехороший человек. Шамит дает Арики малоу. Арики пьет малоу и засыпает. Каждый день, каждый вечер...

Малоу — так называл Гахар коньяк Смита.

И капитан однажды мне сказал, что Смит часто угощает главного жреца коньяком. Сам Смит выпивал по одной-две рюмки, а главный жрец не знал меры, много пил, пел песни и плясал, после чего валился без чувств и храпел целую ночь как убитый.

Я не был против пьянства главного жреца. Я ничего не терял от этого. Алкоголь лишит его воли, разрушит его старческий организм, а может быть, и совсем сведет его в могилу. Тем лучше! Племя отделается от этого опасного человека. Но Смит преследовал другую цель. Он просто хотел снискать расположение главного жреца и не скупился на коньяк. Я даже подозревал, что Смит кроит какие-то планы и хочет их осуществить через главного жреца. Но ограничится ли он только им? Не начнет ли он угощать и других туземцев, чтобы привлечь их на свою сторону? «Нет, этого не случится, — подумал я. — У Смита не хватит коньяку устраивать оргии. Да и не настолько он глуп, чтобы не понимать, что дружба Арики стоит больше дружбы десятка других туземцев».

Я спросил Гахара, что говорит обо мне Арики.

— О тебе? Ничего. Ни хорошего, ни плохого.

Это было верно. С тех пор как Смит и Стерн зажили вблизи главного жреца, Арики перестал мною интересоваться. Разумеется, и я избегал встречаться с ним и старался как можно реже попадаться ему на глаза. Никогда его не искал, и он тоже не искал меня. Это походило на негласное перемирие между двумя противниками, которые померились силами и больше не желают встречаться.

Я думал, что, после неоднократных безуспешных попыток мне навредить, главный жрец сознал свое бессилие. Первым делом он попытался настроить против меня все племя, но никто не попался на его удочку. После этого последовала интрига с Амбо и Канеамеей. Главный жрец хотел использовать любовь молодого человека к его дочери и заставить его убить меня, но сама Канеамея восстала против коварного отца, и вражда Амбо ко мне рассеялась как дым. Наша дружба с сыном вождя стала еще сердечнее. Арики проиграл и это сражение. Что еще мог он придумать? Велеть туземцам бросить меня в океан с привязанным к ногам камнем? Он не мог этого сделать, потому что туземцы не послушались бы его. Ему оставалось только примириться и делать вид, что он не замечает моего существования. Все же я хорошо знал главного жреца и считал, что негласное перемирие между нами долго не продолжится. Рано или поздно, затаенная ненависть Арики прорвется с новой силой, как только я сделаю что-нибудь не по его вкусу. Именно поэтому я считал, что его пьянство мне на руку: чем чаще он напивается, тем реже он вспоминает обо мне.

Так я думал, но скоро убедился, что жестоко заблуждался...

II

Маленький Акгахар, ловивший рыбу в бухте, вдруг громко закричал и бросился к берегу. Мы с Гахаром побежали к нему узнать, что случилось. Мальчик уже вышел из воды и весь дрожал.

— Что случилось? Чего ты кричишь? — спросил его встревоженный дедушка.

— Абадан! Абадан! — крикнул запыхавшийся мальчуган.

Глаза у него были широко открыты, лицо потемнело от страха (Я и раньше замечал, что в минуты страха лица туземцев темнеют, вместо того чтобы бледнеть).

— Где? — насторожился старик.

— Вон он! — показал на тихие воды бухты мальчик. — Сюда приближается! Калиман абадан! (Огромный крокодил!)

Только тут я заметил длинную морду крокодила, который плыл к меньшому внуку Гахара. А ребенок, увлеченный игрой, не замечая опасности, спокойно плескался в теплой воде.

Крокодил быстро приближался к нему. Метрах в десяти от берега было мелко, и ноги крокодила коснулись песчаного дна, а жирная спина показалась из воды и тяжело заколыхалась. Он был не очень далеко от нас, и я видел, как зловеще поблескивали его бесцветные глаза, а длинные здоровенные челюсти с острыми зубами широко раскрылись. Он торопился схватить свою жертву. Мы оба с Гахаром со всех ног бросились к ребенку, схватили его за руки и потащили к лесу, когда страшный хищник был уже в нескольких шагах от него.

Крокодил испустил злобный рев, который походил не то на волчий вой, не то на собачий лай, сильно ударил своим длинным хвостом по воде и защелкал зубами, как пулемет. Он прозевал добычу, и его ярость была безгранична. Испустив еще раз дикий вой, крокодил неуклюже повернулся и быстро поплыл обратно в глубокие воды бухты. Его широкая спина, покрытая твердыми роговыми пластинками, в последний раз блеснула на солнце и скрылась под водой.

Туземцы мне рассказывали, что в заливе водится много крокодилов, но в бухте эти хищники никогда до сих пор не появлялись, так как не могли проплыть через мелкий пролив. Как пробрался через него крокодил? Существовало только одно объяснение: он попал в бухту во время прилива. Тогда вода поднимается на два-три метра выше обыкновенного уровня, и пролив делается глубже и шире.

Молва о крокодиле быстро облетела селение и встревожила народ. Бухта была любимым местом туземцев. На его ровном песчаном берегу они держали свои пироги, сюда каждый вечер приходило много молодежи и детей купаться, и их веселые голоса допоздна оглашали тропический лес. А теперь бухта вдруг сразу опустела. Никто не решался купаться в ней. Люди не выходили на своих пирогах в открытый океан, боясь плыть через бухту. Рыболовы лишились любимого занятия. Селение осталось без рыбы. Это было подлинным несчастьем. Туземцы питались только плодами, ямсом, таро и сладкими бататами, но они скоро им надоели. Свиней, собак и маленьких, полудиких кур было мало, и они редко появлялись на их столе.

Тогда снова появился на сцене Арики. Напрасно я воображал, что коньяк Смита сделает его безвредным — он был неутомим в своей злобе. Очевидно, он только ждал первого удобного случая, чтобы опять начать плести свои интриги. Когда молва о крокодиле разнеслась по селению, главный жрец начал нашептывать всем и каждому, что Дао послал в бухту этого опасного хищника в наказание тем, кто не чтит главного жреца и не вслушивается в его советы. Разумеется, я был самым большим грешником и главным виновником бедствия — так сказал главный жрец Боамбо.

Однажды Боамбо пришел ко мне в хижину, сел на нары и закурил папиросу, которой я его угостил. По всему было видно, что он хочет что-то мне сказать, но не знает, как начать. Всякий раз, когда он хотел мне сообщить нечто важное, он долго молчал, прежде чем заговорить, но в данный момент у меня не было терпения, и я спросил, что слышно о крокодиле.

— Очень плохо! — ответил Боамбо, не глядя на меня.

Он сидел скрестив ноги, с опущенной головой, задумчивый и мрачный. Папироса дымилась в его руке, но он забыл затянуться ее едким дымом, хотя был страстным курильщиком.

— Очень плохо! — повторил он и тяжело вздохнул. — Нет рыбы. Люди пустились ловить ящериц по обвалам. Собирают червей по трухлявым деревьям и разных насекомых. Едят только таро, ямс и уму... Дети хотят рыбы, но никто не решается приблизиться к пирогам в бухте. Народ боится крокодила.