XVI

Рабочие на дороге были довольны, что Август вернулся в горы и опять стал их старостой. За последнее время он отсутствовал, приходил только изредка, чтобы решить тот или иной вопрос, а общий надзор над всем был поручен Адольфу. Им было трудно слушаться Адольфа, который нисколько не лучше их, они издевались над ним и спрашивали у него совета относительно пустяков, которые отлично знали и без него. В особенности вызывающе вёл себя Франсис из Троньемского округа: он мог нагрузить тачку и потом вдруг подойти к Адольфу и спросить его, нужно ли увезти эту тачку.

Их антипатия к Адольфу, вероятно, вызывалась ревностью. Марна, сестра консула, не так уж редко приходила теперь на дорогу. Каждый раз она безошибочно отыскивала артель, где работал Адольф, и подолгу говорила с ним. Адольф, красивый молодой парень, снимал шапку и здоровался, вежливо выражался и изредка краснел. Ничто не ускользало от глаз приятелей, и когда дама уходила, наступал час расплаты.

Они работали как раз над тем, что в двух-трёх местах взрывали скалы, чтобы расширить дорогу; в сущности, дорога была уже проложена до самой охотничьей хижины, оставалось только сравнять полотно и увезти лишнюю землю. Но отколоть хотя бы только сорок сантиметров от отвесной скалы на протяжении двадцати метров было трудно и требовало множества взрывов. Август определил на эту работу четверых.

Впрочем, Август далеко не был прежним старостой, и рабочие сразу заметили это. Он не бегал больше взад и вперёд, у него не было его прежней уверенности в решении вопросов, и он не вершил суд и расправу. Он сознался, что слух и зрение начали изменять ему, но в общем здоровье его было сносно, — добавил он. Все рабочие пришли к заключению, что он страдал душевно. Его нельзя было сравнить с прежним Августом.

Конечно, он до сих пор не успел написать письмо Паулине в Полен, и деньги всё не приходили. Это могло подействовать на кого угодно.

Злая судьба обрушилась на него и лишала его денег. Он был недалёк уже от того греха, чтобы пожаловаться на бога. Но нет, этого не будет. Он был зол и грустен, и то и другое одновременно, но он не был безбожником: он взирал на бога. Август знал по разным другим затруднительным положениям, в которые попадал не раз в своей переменчивой жизни, что бога хорошо было иметь за спиной, например, погибая на море, или в крайней бедности, или, например, когда вам угрожал удар ножом или выстрел из револьвера, — и вдруг вы были спасены. Да, бога хорошо было иметь про запас.

А что, если он опять станет вести благочестивую жизнь? Это, во всяком случае, не повредит и, может быть, облегчит ему переносить отсутствие денег.

Работавшие на дороге с удивлением услыхали, что не должны больше осыпать проклятьями камень, поранивший им палец на руке или ноге.

Впрочем, Август часто бывал теперь в кузнице: он помогал делать столбы и прутья для загородок перед пропастями на горной дороге. Приятная и удачная перемена в работе. Одновременно он мог следить также за работой Беньямина в зрительном зале кино.

— Не знаю, просил ли ты бога, чтобы он помог тебе в этой работе, — сказал он Беньямину.

Беньямин знал по опыту, что Август говорил иногда странные вещи, и потому не ответил. Он указал только на то, что он сделал, и пробормотал, что намеревается делать то-то и то-то, — он надеется, что справится.

— Поблагодари за это бога! — сказал Август.

Пришёл Адольф и пожаловался на непокорность и непослушание товарищей, он просил даже Августа подняться с ним в горы. Рабочие теряют даром время, ругаются и ссорятся, работа не двигается с места. Август обещал придти.

Он отлично понял, в чём тут дело. Он знал парней, они были прикованы к этой постройке дороги вот уже несколько месяцев, одни мужчины, и приходили в ярость по пустякам. В особенности они рассвирепели от ревности, и Адольф мог каждую минуту ждать нападения.

Было несколько лучше, когда Марна приходила в сопровождении аптекаря Хольма. Рабочие и аптекарю не уступали этой красивой девушки, ни в коем случае, но скорее мирились с ним, чем с Адольфом. Это, верно, происходило от того, что Марна ничуть не интересовалась своим кавалером. Казалось, она не выносила его. Замечательное было зрелище, когда аптекарь говорил что-нибудь милое и трогательное, а его дама в ответ на это скалила зубы. В таких случаях рабочие фыркали:

— О нет, ребята, ему не поможет цветок в петличке, пусть лучше не старается!

Цветок этот был гвоздика; она была свежа несколько дней тому назад и хорошо сохранилась, так как аптекарь ставил её на ночь в стакан с водой, но теперь она боролась со смертью.

Хольм: — Вот я стою и говорю, и говорю сам с собой и не знаю, что мне предпринять, чтобы заинтересовать вас.

— Вам следует замолчать, — сказала фрёкен Марна.

— Разве вы так жестоки? В таком случае я теряю все шансы на успех.

— У вас нет шансов.

— Да, я это чувствую. Я воткнул в петлицу гвоздику, выросшую в моей гостиной, причесался на пробор, но вы этого не замечаете.

Казалось, Марна не хочет слышать от него ни одного слова больше, и рабочие зафыркали:

— Нет, ребята, от неё он ничего не добьётся. И так ему и надо! Такой старый дурак, — она слишком хороша для него!

— Куда вы спрятали Адольфа? — спрашивает Марна рабочих.

Никто не отвечает.

Марна тихонько идёт вверх по дороге и надеется найти Адольфа повыше. Аптекарь следует за ней.

Франсис, троньемец, первый нарушает молчание:

— Я не нахожу, чтобы аптекарь был уж такой старый дурак. Всё-таки он лучше Адольфа.

— Аптекарь! — восклицают другие. — Отличный человек! Никогда не откажет выдать бутылку-другую из аптеки. А Больдеману он дал даже две бутылки, когда тот плакал и говорил, что это на похороны. Не так ли, Больдеман?

— Я мог бы получить целых четыре, — хвастается Больдеман. — Вот какой он человек!

— «Где у вас Адольф сегодня?» — передразнивает кто-то и кривляется при этом. — «Давайте сюда Адольфа, немедленно приведите его ко мне». Ха-ха-ха!

— Да, аптекарь — это другое дело! — говорят они. — Сильный парень, широкие плечи, а как здорово он гребёт! И потом всё-таки этот человек кое-что... Тогда как Адольф...

В следующий раз Марна приехала верхом, а аптекарь, следовал за ней пешком. Дело в том, что когда брат, Гордон Тидеман, купил себе автомобиль, то лошадь, которая возила тележку, перешла к Марне в качестве верховой. Она тяжело сидела в седле, но выглядела отлично; лошадь отдохнула и горячилась, изредка поднималась на дыбы и мотала головой. Аптекарь опять говорил ей всякие нелепости и ухаживал за ней, — а уж он-то умел это делать. Но Марна не обращала на него никакого внимания и едва отвечала; наоборот, она поспешила подъехать к артели Адольфа, чтобы показать ему, как она красива на лошади, и перескочила даже через тачку, которая стояла на дороге.

— Какое удовольствие видеть, как вы управляете вашим арабским конём! — сказал аптекарь.

— А вы заметили, какой красивый у Адольфа взгляд? — мечтательно отвечала она.

— У меня тоже красивый взгляд, — сказал аптекарь, — когда я гляжу на вас.

— Этого я не знаю, — отвечала она. — Я, кажется, не видала ваших глаз, вы скользите ими.

Аптекарь наклонил голову:

— Это происходит от моего смирения. Я и сам склоняюсь, я осмеливаюсь обращаться только к вашему стремени.

Когда она поехала домой и дорога пошла под гору, она тотчас ускакала от него. С тех пор она и аптекарь Хольм не показывались вместе на дороге.

Но аптекарь Хольм никогда не терялся, и через несколько дней он появился на дороге под руку с матерью Марны, со Старой Матерью. Он был в отличном расположении духа, наряден, в новой шляпе набекрень, кончик белого шёлкового платка торчал из кармана на груди. Почему он пригласил Старую Мать на прогулку, никто не мог сказать, — может быть, чтобы повлиять на дочь через мать, или просто из чудачества. Во всяком случае, аптекарь Хольм не растерялся. И они, казалось, составили вполне подходящую пару: аптекарь был занятен, а дама его охотно и молодо смеялась всем его выдумкам. Они оживлённо беседовали.