Профессор Кондратьев[268] подошел к этому вопросу после III Конгресса Интернационала – тщательно, как водится, обходя ту постановку, какая была дана вопросу на самом Конгрессе, и попытался, наряду с «малым циклом», охватывающим десятилетний период, установить понятие «большого цикла», охватывающего, примерно, пятьдесят лет. По этой симметрически-стилизованной конструкции большой экономический цикл состоит, примерно, из пяти малых циклов, при чем половина их имеет в сумме своей резко выраженный подъемный, а другая половина – кризисный характер, со всеми необходимыми переходными ступенями. Цифровое определение больших циклов, данное Кондратьевым, подлежит внимательной и не очень доверчивой проверке, применительно как к отдельным странам, так и к мировому рынку в целом. Уже заранее можно отвергнуть попытку профессора Кондратьева придать эпохам, которые он называет большими циклами, ту же «строго-закономерную ритмичность», какая наблюдается у малых циклов, как явно ошибочное обобщение по формальной аналогии. Периодичность малых циклов обусловлена внутренней динамикой капиталистических сил, проявляющей себя всегда и везде, раз налицо рынок. Что же касается тех крупных (в 50 лет) отрезков капиталистической кривой, которые профессор Кондратьев неосторожно предлагает тоже назвать циклами, то их характер и длительность определяются не внутренней игрой капиталистических сил, а теми внешними условиями, в русле которых протекает капиталистическое развитие. Приобщение к капитализму новых стран и материков, открытие новых естественных богатств и, вслед за этим, большие факты «надстроечного» порядка, как войны и революции, определяют характер и смену подъемных, застойных или упадочных эпох в капиталистическом развитии.

По какому же пути должно идти исследование?

Установить кривую капиталистического развития в ее непериодических (основных) и периодических (вторичных) изгибах и переломах – в отношении к отдельным интересующим нас странам и в отношении ко всему мировому рынку – такова первая часть задачи. Имея перед собой фиксированную кривую (метод ее фиксации есть, конечно, особый вопрос и отнюдь не простой, но он входит уже в область экономико-статистической техники), мы разбиваем ее на периоды, сообразно с углом ее подъема или спуска по отношению к горизонтали (см. таблицу). Таким путем получим наглядную схему экономического развития, т.-е. характеристику «истинного базиса всех исследуемых событий» (Энгельс). В зависимости от конкретности и детальности исследования нам может понадобиться ряд таких схем: в отношении сельского хозяйства, тяжелой индустрии и пр. Исходя из этой схемы, сопоставленной синхронистически с политическими событиями (в широком смысле), мы ищем не только соответствия или, чтобы выразиться осторожнее, соотношения между определенно окрашенными эпохами общественной жизни и резко выраженными отрезками кривой капиталистического развития, но и тех непосредственных подпочвенных толчков, которые развязывают события. Разумеется, на этом пути не так трудно дойти до вульгарнейшей схематизации и, прежде всего, до игнорирования цепкой внутренней обусловленности и преемственности идеологических процессов и забвения того, что экономика решает лишь в последнем счете. Но мало ли какие карикатурные выводы ни делались из марксистского метода! Отвергать, по этой причине, указанную выше постановку вопроса («пахнет экономизмом»), значит демонстрировать полное непонимание существа марксизма, который ведь в изменениях экономического базиса, а не в чем-либо другом, ищет причин изменений в общественной надстройке.

Не без опасения вызвать теоретическое негодование противников «экономизма» (а отчасти с прямым расчетом вызвать их гнев) мы даем здесь схематический чертеж, изображающий произвольно нами конструированную кривую капиталистического развития за девяносто лет. Общее направление основной кривой определяется характером образующих ее частных конъюнктурных кривых. На нашей схеме резко выделяются три периода: 20 лет очень медленного капиталистического развития (АБ), 40 лет энергичного подъема (БВ), 30 лет затяжного кризиса и упадка (ВГ). Если мы на эту диаграмму нанесем важнейшие исторические события за то же время, то уже одного наглядного сопоставления крупных политических фактов с изгибами кривой будет достаточно для того, чтобы дать мысли неоценимые отправные точки для историко-материалистического исследования. Конечно, параллелизм политических событий и экономических изменений является очень относительным: по общему правилу «надстройка» лишь с опозданием регистрирует и отражает новообразования в сфере хозяйства. Но этот закон должен обнаружиться при конкретном исследовании тех сложных взаимоотношений, графический намек на которые мы здесь даем. В докладе на III конгрессе мы поясняли нашу мысль некоторыми историческими примерами: из эпохи революции 1848 г., первой русской революции (1905 г.) и переживаемого ныне периода. К этим примерам мы отсылаем читателя (См. «Новый этап»). Они не дают ничего законченного, но достаточно характеризуют исключительную важность выдвигаемого нами подхода, прежде всего, для понимания наиболее критических скачков истории: войны и революции. Если в данном письме мы пользуемся чисто произвольной графической схемой, не пытаясь взять за основу какой-либо реальный период истории, то по той простой причине, что попытка подобного рода слишком походила бы на неосторожное предвосхищение результатов сложного и кропотливого исследования, которое еще только нужно произвести.

Сейчас нельзя, разумеется, сколько-нибудь точно предвидеть, какая часть исторического поля будет освещена, и с какой именно яркостью, материалистическим исследованием, в основу которого будет положено более конкретное обследование капиталистической кривой и ее взаимоотношений со всеми сторонами общественной жизни. Достижимые на этом пути завоевания могут определиться только в результате самого исследования, более систематического, более упорядоченного, чем производившиеся до настоящего времени историко-материалистические экскурсии. И во всяком случае такого рода подход к новой истории обещает оплодотворить теорию исторического материализма гораздо более ценными завоеваниями, чем та, более чем сомнительная спекулятивная игра понятиями и терминами материалистического метода, которая, под пером некоторых наших марксистов, переносит в сферу материалистической диалектики приемы формализма, сводя задачу к уточнению определений и классификаций, к расщеплению пустой абстракции на четыре пустые четверти, словом, софистицирует марксизм пошловато-щегольскими манерами кантианского эпигонства. Нелепо, в самом деле, без конца точить и оттачивать инструмент, стирая марксову сталь, когда задача состоит в том, чтобы применять инструмент для обработки сырого материала!

Нам кажется, что тема эта могла бы составить предмет плодотворнейшей работы в наших марксистских семинариях по историческому материализму. Самостоятельные исследования в этой области, несомненно, осветили бы новым или, по крайней мере, более ярким светом и отдельные исторические события и целые эпохи. Наконец, самая привычка мыслить в указанных выше категориях чрезвычайно облегчила бы политическую ориентировку в нынешнюю эпоху, которая есть эпоха более чем когда-либо обнаженной связи капиталистической экономики, достигшей высшего насыщения, с до конца разнуздавшейся капиталистической политикой.

Я давно уже обещал «Вестнику Социалистической Академии» развить эту тему. До сих пор обстоятельства не позволяли мне выполнить свое обещание. Я не уверен, удастся ли мне выполнить свое намерение и в ближайшем будущем. Ограничусь поэтому пока настоящим письмом.

21/VI – 23 г.