Этот документ еще глупее и наглее, чем тот, который приведен Каутским. Город Екатеринодар – центр Кубани – находился, как известно, лишь очень короткое время в руках Советской власти. Очевидно, нетвердый в революционной хронологии автор фальсификации стер на своем документе дату, дабы ненароком не вышло, что «Главком Иващев» социализировал екатеринодарских женщин в эпоху господства там деникинской солдатчины. Что документ мог ввести в соблазн тупоумного шведского буржуа, – мудреного в этом ничего нет. Но для русского читателя слишком ясно, что документ не просто подделан, но подделан иностранцем со словарем в руках. Крайне любопытно, что имена обоих социализаторов женщин – «Григория Сареева» и «тов. Карасеева» – звучат совершенно не по-русски. Окончание еев в русских фамилиях встречается редко и только в определенных сочетаниях. Но у самого разоблачителя большевиков, автора английской брошюры, на которую ссылается Каутский, фамилия оканчивается именно на еев (Wintch-Malejeff). Очевидно, что этот сидящий в Лозанне англо-болгаро-полицейский субъект творит социализаторов женщин, в полном смысле слова, по образу и подобию своему.

У Каутского во всяком случае своеобразные вдохновители и сподвижники!

СОВЕТЫ, ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ СОЮЗЫ И ПАРТИЯ

Советы, как форма организации рабочего класса, представляют для Каутского, «по отношению к партийным и профессиональным организациям более развитых стран, не высшую форму организации, а прежде всего суррогат (Notbehelf), возникший из отсутствия политических организаций» (стр. 51). Допустим, что это верно по отношению к России. Но тогда почему Советы возникли в Германии? Не следует ли от них вовсе отказаться в республике Эберта? Мы знаем, однако, что Гильфердинг,[121] ближайший единомышленник Каутского, предлагал включить Советы в конституцию. Каутский молчит.

Оценка Советов, как «примитивной» организации, верна постольку, поскольку открытая революционная борьба «примитивнее» парламентаризма. Но искусственная сложность последнего захватывает только ничтожные по численности верхи. Революция же возможна только там, где за живое захвачены массы. Ноябрьская революция поставила на ноги такие толщи, о которых не могла и мечтать дореволюционная социал-демократия. Как ни широки были организации партии и профессиональных союзов в Германии, но революция сразу оказалась несравненно шире их. Свое непосредственное представительство революционные массы нашли в простейшей и общедоступной делегатской организации – в Совете. Можно признать, что Совет Депутатов уступает как партии, так и профессиональному союзу в смысле ясности программы или оформленности организации. Но он далеко превосходит и партию и союзы по числу вовлеченных им в организованную борьбу масс, и это количественное преимущество придает Совету неоспоримый революционный перевес. Совет обнимает рабочих всех предприятий, всех профессий, всех ступеней культурного развития, всех уровней политического сознания, – и тем самым объективно вынуждается формулировать общие интересы пролетариата.

«Манифест Коммунистической Партии» видел задачу коммунистов именно в том, чтобы формулировать общие исторические интересы рабочего класса в целом.

«Коммунисты отличаются от других пролетарских партий, по словам Манифеста, лишь тем, что, с одной стороны, в борьбе пролетариев различных наций выдвигают и отстаивают независимые от национальности интересы пролетариата в целом; с другой стороны, тем, что они на различных ступенях развития, которые проходит борьба между пролетариатом и буржуазией, постоянно являются представителями интереса движения, взятого в целом». В лице всеохватывающей классовой организации Советов само движение берет себя «в целом». Отсюда ясно, почему коммунисты могли и должны были стать руководящей партией Советов.

Но отсюда же видна вся фальшь оценки Советов, как «суррогата» партии (Каутский), и все тупоумие попытки включить Советы, в виде подсобного рычага, в механизм буржуазной демократии (Гильфердинг). Советы – организация пролетарской революции и имеют смысл, как орган борьбы за власть, либо как аппарат власти рабочего класса.

Не постигая революционной роли Советов, Каутский видит их коренные недостатки в том, что составляет их важнейшие достоинства: «Разграничение буржуа и рабочих, – пишет он, – нигде нельзя точно провести. В этом разграничении всегда есть нечто произвольное, что превращает идею Советов в высшей степени подходящую основу для диктаторского произвольного господства, но делает ее непригодной для создания ясного и систематически построенного государственного режима» (стр. 115).

Классовая диктатура не может создать себе, по Каутскому, отвечающих ее природе учреждений по той причине, что не существует безупречных разграничительных линий между классами. Но как же быть в таком случае с классовой борьбой вообще? Ведь именно в многочисленности переходных ступеней между буржуазией и пролетариатом мелкобуржуазные идеологи всегда видели главный аргумент против самого «принципа» классовой борьбы. Для Каутского же принципиальные сомнения начинаются как раз там, где пролетариат, преодолев бесформенность и неустойчивость промежуточных классов, увлекши одну их часть за собой, отбросивши другую в лагерь буржуазии, фактически организовал свою диктатуру в государственном режиме Советов. Именно потому Советы и являются незаменимым аппаратом пролетарского господства, что рамки их эластичны и гибки, так что не только социальные, но и политические изменения в соотношении классов и слоев могут найти немедленно же выражение в советском аппарате. Начиная с крупнейших заводов и фабрик, Советы втягивают затем в свою организацию рабочих мастерских и торговых служащих, перебрасываются на деревню, организуют крестьян против помещиков, затем низшие и средние слои крестьянства – против кулаков. Рабочее государство подбирает себе многочисленные штаты служащих, в значительной мере, из среды буржуазии и буржуазной интеллигенции. По мере того, как они дисциплинируются советским режимом, они находят свое представительство в системе Советов. Расширяясь – моментами сужаясь – в соответствии с расширением или сужением завоеванных пролетариатом социальных позиций, советская система остается государственным аппаратом социальной революции, в ее внутренней динамике, в ее приливах и отливах, ошибках и достижениях. Вместе с окончательным торжеством социальной революции советская система распространится на все население, чтобы тем самым потерять черты государства и раствориться в могущественной производительной и потребительной кооперации.

Если партия и профессиональные союзы были организациями подготовки к революции, то Советы являются орудием самой революции. После ее победы Советы становятся органами власти. Роль партии и союзов, не умаляясь, существенно при этом изменяется.

В руках партии сосредоточивается общее руководство. Она непосредственно не управляет, ибо ее аппарат для этого не приспособлен. Но ей принадлежит решающее слово во всех основных вопросах. Более того, – наша практика привела к тому, что по всем вообще спорным вопросам, конфликтам между ведомствами и личным конфликтам внутри ведомств последнее слово принадлежит Центральному Комитету партии. Это дает чрезвычайную экономию времени и сил и в самых трудных и запутанных обстоятельствах обеспечивает необходимое единство действий. Такой режим возможен только при непререкаемом авторитете партии и безукоризненности ее дисциплины. К счастью для революции, наша партия обладает в равной мере и тем и другим. Создастся ли в других странах, не получивших от прошлого крепкой революционной организации с большим боевым закалом, столь же авторитетная коммунистическая партия ко времени пролетарского переворота, предсказать трудно. Но совершенно очевидно, что от этого вопроса в большой степени зависит ход социалистической революции в каждой стране.

Исключительная роль коммунистической партии в условиях победоносной пролетарской революции вполне понятна. Речь идет о диктатуре класса. В составе класса имеются различные слои, неоднородные настроения, разный уровень развития. Между тем диктатура предполагает единство воли, единство направления, единство действия. Каким же другим путем оно может быть осуществлено? Революционное господство пролетариата предполагает в самом пролетариате политическое господство партии с ясной действенной программой и непререкаемой внутренней дисциплиной.