Мы только теперь получили возможность сосредоточить все внимание, все силы на хозяйстве, хотя еще, быть может, польские шляхтичи завтра вынудят нас значительную часть наших сил отдать Западному фронту. Вы знаете, что в Варшаве не хотят принимать мирной руки,[114] протянутой нами во имя нашего хозяйственного самосохранения, и могут довести нас до большой войны. Мы не сомневаемся ни на один момент, что после того как мы справились на востоке, на севере и на юге, у нас будет достаточно сил, чтобы доделать дело на западе. Не наша будет вина, если польская шляхта, не раз в истории распинавшая и предававшая народную Польшу, снова обрушит бедствия на польское государство и вынудит нас оставить наши хозяйственные задачи и идти на помощь пролетариату Варшавы и делу рабочей революции в Польше. Но мы этого не хотим, потому что мы знаем, что польский рабочий раньше или позже сам справится со своей задачей, и потому что польский рабочий класс знает, что нам нужен мир и напряжение всех сил на фронте труда. Будем нести эту мысль в самые широкие рабочие массы, ничего от них не скрывая. Мы должны им сказать, что перед нами еще 2 – 3 года неслыханных усилий, небывалых жертв, перед которыми поблекнут жертвы на фронте гражданской войны, – для того чтобы не погибнуть, для того чтобы нашей стране не расчлениться и не стать добычей коршунов мирового империализма. Никаких иллюзий, никакого самообмана! Задача, которая перед нами стоит, – это грандиозная задача победы над врагом, нас окружающим, над этим безличным, ползущим врагом, холодом, нищетой, эпидемией, всеобщей разрухой. Думать, что мы можем спастись из объятий этого врага мерами постепеновщины, мерами крохоборства, это значит быть крохобором, мещанином и пошляком. Только исключительными мерами, мерами высочайшего напряжения передового рабочего класса можно увлечь за собой рабочих, середняков и все честное крестьянство. Только высшее напряжение рабочего класса может спасти положение. Поэтому в этот час на вашем съезде, где вы выносите важные решения, вы должны с негодованием и возмущением отбросить все и всех, кто сеет сомнения, скептицизм, кто подрывает нашу трудовую волю. Мы стоим на фронте труда. Враг беспощаден. Нужна высшая милитаризация духа и физических сил, и эту милитаризацию даст ваш съезд. (Аплодисменты.)

«Известия ВЦИК» N 78, 14 апреля 1920 г.

Заключительное слово

Товарищи, аргументы меньшевистских ораторов, особенно Абрамовича, отражают полную оторванность от жизни и ее задач. Стоит наблюдатель на берегу реки, которую необходимо переплыть, и рассуждает о свойствах воды и силе течения. Переплыть надо – вот задача! А мудрец переминается с ноги на ногу и, почесывая в затылке, говорит: «мы не отрицаем необходимости переплыть, но вместе с тем мы видим в этом опасность, – течение быстрое, люди устали; но когда вам говорят, что мы отрицаем самую необходимость переплыть, то это не так, – ни в каком случае. Еще 23 года тому назад мы не отрицали необходимости переплыть»… (Смех, аплодисменты.)

Вот на этом построено все – с начала до конца. Во-первых, говорят меньшевики, мы не отрицаем и никогда не отрицали необходимости обороны, стало быть, не отрицаем и армии. Во-вторых, мы не отрицаем в принципе и трудовой повинности. Позвольте, вы не отрицаете обороны. Но где же вообще, кроме небольших религиозных сект, есть на свете люди, которые отрицали бы оборону «вообще»? Однако, дело не в отвлеченном признании. Когда дошло до реальной борьбы и реальной обороны, до создания реальной армии против реальных врагов рабочего класса, что вы тогда делали? – Противодействовали, саботировали, – не отрицая обороны вообще. (Аплодисменты.) Вы писали в ваших газетах: «долой гражданскую войну!», в то время когда на нас напирали белогвардейцы и приставили нож к нашему горлу. Теперь вы, одобряя задним числом нашу оборону, говорите: «вообще мы не отрицаем ни принуждения, ни трудовой повинности, – но… без юридического принуждения». Однако же, в этих словах внутреннее противоречие! Слово «повинность» само в себе заключает элемент принуждения. Человек повинен, обязан что-то сделать. Если не сделает, то, очевидно, претерпит принуждение, кару. Тут мы подходим к вопросу о том, какую кару. Абрамович говорит: экономическое давление, но не юридическое принуждение. Тов. Гольцман превосходно показал всю схоластичность такого построения. Уже при капитализме экономическое давление было неотделимо от юридического принуждения. Тем более теперь! Я в своем докладе пытался разъяснить, что приучение трудящихся на новых общественных основах к новым формам труда и достижение более высокой производительности труда возможны только путем одновременного применения всех методов: и экономической заинтересованностью, и юридической обязательностью, и согласованностью хозяйственной организации, и силою репрессий и, прежде всего, идейной заинтересованностью, агитацией, пропагандой, повышением культурного уровня, – только комбинацией всех этих средств. Тов. Гольцман показал, как экономическая заинтересованность неизбежно сочетается с юридическим принуждением, за которым стоит материальная сила государства. Я обращаю ваше внимание на то, что в государстве советском, т.-е. переходном к социалистическому, между экономическим принуждением и экономической заинтересованностью, с одной стороны, и юридическим принуждением, с другой, вообще нельзя провести никакого водораздела. Все важнейшие предприятия мы взяли в руки государства, и когда мы говорим токарю Иванову: ты обязан работать сейчас на Сормовском заводе, если не будешь, то не получишь пайка, – то что это такое: экономическое или юридическое принуждение? На другой завод он не может уйти, ибо все заводы в руках государства, которое этого перехода не допустит. Стало быть, экономическое давление сливается здесь с давлением государственно-юридическим, раз хозяйство стало государственным. Абрамович целиком стоит на почве буржуазных отношений, когда хочет, чтобы рабочие одного завода «свободно» переходили на другой, который привлекал бы их к себе лучшими условиями труда. Абрамович, очевидно, хочет, чтобы мы в нашем хозяйстве в качестве регулятора распределения рабочей силы пользовались только повышением заработной платы, премиями и пр. и тем привлекали бы нужных рабочих на важнейшие предприятия. Очевидно, тут вся его мысль. Но если так поставить вопрос, то, разумеется, всякий серьезный работник профессионального движения поймет, что это чистейшая утопия. Надеяться на свободный приток рабочей силы с рынка мы не можем. Без массовой, планомерно организованной переброски рабочей силы по нарядам хозяйственных органов мы ничего не сделаем. Здесь перед нами момент принуждения налицо. Я вам читал телеграмму о ходе работ 1-й армии труда, – и там говорится, что через уральский комитет по трудовой повинности прошло свыше 4 тысяч квалифицированных рабочих. Откуда они явились? Главным образом из бывшей 3-й армии. Их не отпустили по домам, а отправили по заводам. Это – с либеральной точки зрения – «насилие» над свободой личности. Их взяли из армии и передали комитету по трудовой повинности, который учел, сколько куда нужно отправить. Подавляющее большинство этих рабочих шло охотно на трудовой фронт, как раньше – на боевой. Но часть шла против воли. Таких заставили.

Государство должно – это, разумеется, ясно – обеспечить их пайком, должно лучших рабочих путем премиальной системы поставить в лучшие условия существования. Но все это не только не исключает, а, напротив, предполагает то, что государство и профессиональные союзы, без которых Советская власть промышленности не построит, имеют на рабочего какие-то новые права. Рабочий не просто торгуется с советским государством, – нет, он подчинен государству, ибо это – его государство.

«Если бы, – говорит Абрамович, – нам просто сказали, что дело идет о профессиональной дисциплине, не из-за чего было бы копья ломать; но при чем тут милитаризация?» Конечно, дело идет о профессиональной дисциплине, но о новой дисциплине новых профессиональных союзов. Мы живем в советской стране, чего не понимают меньшевики. Когда меньшевик Рубцов[115] говорил, что от профессиональных союзов в моем докладе остались только рожки да ножки, то тут есть доля правды. От профессиональных союзов, как он их понимает, то есть от союзов тред-юнионистского типа действительно остались рожки да ножки; но профессионально-производственная организация рабочего класса в условиях Советской России имеет величайшие задачи, – конечно, не задачи борьбы с государством во имя интересов труда, а задачи построения вместе с государством социалистического хозяйства, задачи воспитания и распределения труда. Это есть принципиально новая организация, которая отличается от тред-юнионов, т.-е. от профессиональных союзов в буржуазном обществе, как господство пролетариата отличается от господства буржуазии. Производственный союз господствующего класса имеет не те задачи, не те методы, не ту дисциплину, что союз борьбы угнетенного класса. У нас все рабочие обязаны входить в союзы. Меньшевики против этого. Это вполне понятно, потому что они фактически против диктатуры пролетариата. К этому, в последнем счете, сводится весь вопрос. Они против диктатуры пролетариата и тем самым против всех ее последствий. Экономическое принуждение, как и политическое, – только форма проявления диктатуры пролетариата в разных областях. Правда, Абрамович нам глубокомысленно доказывал, что при социализме не будет принуждения, что принцип принуждения противоречит социализму, что при социализме будут действовать чувство долга, привычка к труду, привлекательность труда, – но никак не принуждение, которое несовместимо с социализмом. Это бесспорно. Но только эту бесспорную истину нужно расширить. Дело-то в том, что при социализме не будет самого аппарата принуждения, государства, – оно целиком растворится в производственной и потребительной коммуне. Тем не менее путь к социализму лежит через высшее напряжение сил и методов государства. И мы с вами проходим как раз через этот период. Как лампа, прежде чем потухнуть, вспыхивает ярким пламенем, так и государство, прежде чем исчезнуть, принимает форму диктатуры пролетариата, т.-е. самого беспощадного государства, которое повелительно охватывает жизнь со всех сторон. Вот этой мелочи, этой исторической ступенечки – диктатуры – Абрамович, и в лице его весь меньшевизм, не заметил и об нее споткнулся. Не ради красного словца мы говорим о милитаризации, а именно потому, что никакая другая организация, кроме армии, не охватывала человека с такой суровой принудительностью, как государственная организация рабочего класса в тягчайшую переходную эпоху.